Неточные совпадения
Все девицы взвизгнули и стайкой унеслись в горницы, а толстуха Аграфена заковыляла за ними. «Сама» после утреннего чая прилегла отдохнуть в гостиной и долго не могла
ничего понять, когда к ней влетели дочери
всем выводком. Когда-то красивая женщина, сейчас Анфуса Гавриловна представляла собой типичную купчиху, совсем заплывшую жиром. Она сидела в ситцевом «холодае» и смотрела испуганными глазами то на дочерей, то на стряпку Аграфену, перебивавших друг друга.
Гость
ничего не отвечал, а только поджал свои тонкие губы и прищурился, причем его сморщенное обветрелое лицо получило неприятное выражение. Ему не поправился разговор о зятьях своею бестактностью. Когда они очутились на террасе, хозяин с видимым удовольствием оглянул свой двор и
все хозяйственные пристройки.
Хозяйку огорчало главным образом то, что гость почти
ничего не ел, а только пробовал.
Все свои ржаные корочки сосет да похваливает. Зато хозяин не терял времени и за жарким переехал на херес, — значит,
все было кончено, и Анфуса Гавриловна перестала обращать на него внимание.
Все равно не послушает после третьей рюмки и устроит штуку. Он и устроил, как только она успела подумать.
— Другие и пусть живут по-другому, а нам и так ладно. Кому надо, так и моих маленьких горниц не обегают. Нет,
ничего, хорошие люди не брезгуют… Много у нас в Заполье этих других-то развелось. Модники… Смотреть-то на них тошно, Михей Зотыч. А
все через баб… Испотачили бабешек, вот и мутят: подавай им
все по-модному.
Все соглашались с ним, но никто не хотел
ничего делать. Слава богу, отцы и деды жили, чего же им иначить? Конечно, подъезд к реке надо бы вымостить, это уж верно, — ну, да как-нибудь…
Эта сцена более
всего отозвалась на молчавшем Емельяне. Большак понимал, что это он виноват, что отец самовольно хочет женить Галактиона на немилой, как делывалось в старину. Боится старик, чтобы Галактион не выкинул такую же штуку, как он, Емельян. Вот и торопится… Совестно стало большаку, что из-за него заедают чужой век. И что это накатилось на старика? А Галактион выдержал до конца и
ничем не выдал своего настроения.
— Женихи-то
все хороши, мамынька, — уклончиво ответила Татьяна. —
Ничего, хороший. Женихов-то, как гусей, по осени считают. Что-то очень уж ласковый. Я это так, к слову.
— Это, голубчик, гениальнейший человек, и другого такого нет, не было и не будет. Да… Положим, он сейчас
ничего не имеет и бриллианты поддельные, но я отдал бы ему
все, что имею. Стабровский тоже хорош, только это уж другое: тех же щей, да пожиже клей. Они там, в Сибири, большие дела обделывали.
—
Ничего, светленько живете, отец Макар… Дай бог так-то всякому.
Ничего, светленько… Вот и я вырос на ржаном хлебце,
все зубы съел на нем, а под старость захотел пшенички. Много ли нужно мне, старику?
Впрочем, Галактион упорно отгонял от себя
все эти мысли. Так, глупость молодая, и больше
ничего. Стерпится — слюбится. Иногда Серафима пробовала с ним заговаривать о серьезных делах, и он видел только одно, что она ровно
ничего не понимает. Старается подладиться к нему и не умеет.
— Может, привыкну и буду понимать, Глаша.
Все девицы сначала
ничего не понимают, а потом замужем и выучатся.
Нужно было сделать решительный шаг в ту или другую сторону, а теперь оставалось делать такой вид, что он
все принял за глупую выходку и не придает
ничему серьезного значения.
Запас сведений об этих других прочих местах оказался самым ограниченным, вернее сказать — запольские купцы
ничего не знали, кроме своего родного Заполья. Молодые купцы были бы и рады устраиваться по-новому, да не умели, а старики артачились и не хотели
ничего знать. Вообще разговоров и пересудов было достаточно, а какая-то невидимая беда надвигалась
все ближе и ближе.
В сущности Харитина вышла очертя голову за Полуянова только потому, что желала хотя этим путем досадить Галактиону. На, полюбуйся, как мне
ничего не жаль! Из-за тебя гибну. Но Галактион, кажется, не почувствовал этой мести и даже не приехал на свадьбу, а послал вместо себя жену с братом Симоном. Харитина удовольствовалась тем, что заставила мужа выписать карету, и разъезжала в ней по магазинам целые дни. Пусть
все смотрят и завидуют, как молодая исправница катается.
—
Ничего,
ничего, старичок.
Всем хлеба хватит… Мы ведь себе только рожь берем, а вам
всю пшеницу оставляем. Друг другу не будем мешать, старичок.
Серафима слушала мужа только из вежливости. В делах она попрежнему
ничего не понимала. Да и муж как-то не умел с нею разговаривать. Вот, другое дело, приедет Карл Карлыч, тот
все умеет понятно рассказать. Он вот и жене
все наряды покупает и даже в шляпах знает больше толку, чем любая настоящая дама. Сестра Евлампия никакой заботы не знает с мужем, даром, что немец, и щеголяет напропалую.
А есть такое дело, которое
ничего не боится, скажу больше: ему
все на пользу — и урожай и неурожай, и разорение и богатство, и даже конкуренция.
Галактиону делалось обидно, что ему не с кем даже посоветоваться. Жена
ничего не понимает, отец будет против, Емельян согласится со
всем, Симон молод, — делай, как знаешь.
«А денег я тебе все-таки не дам, — думал старик. — Сам наживай — не маленький!.. Помру, вам же
все достанется. Ох, миленькие, с собой
ничего не возьму!»
— Будем устраиваться… да… — повторял Штофф, расхаживая по комнате и потирая руки. — Я уже кое-что подготовил на всякий случай. Ведь вы знаете Луковникова? О, это большая сила!.. Он знает вас. Да…
Ничего, помаленьку устроимся. Знаете, нужно жить, как кошка: откуда ее ни бросьте, она всегда на
все четыре ноги встанет.
— Слышал, батенька… как же! Вчера жена что-то такое рассказывала про тебя и еще жаловалась, что шубы не умеешь дамам подавать.
Ничего, выучим… У нас, батенька,
все попросту. Живем одною семьей.
— Что же тут особенного? — с раздражением ответила она. — Здесь
все пьют. Сколько раз меня пьяную привозили домой. И тоже
ничего не помнила. И мне это нравится. Понимаешь: вдруг
ничего нет, никого, и даже самой себя. Я люблю кутить.
— Да я сама бы ему с радостью
все отдала: на, милый,
ничего не жаль. И деньги, доктор, к рукам.
— Да вы первый. Вот возьмите хотя ваше хлебное дело: ведь оно, говоря откровенно, ушло от вас. Вы упустили удобный момент, и какой-нибудь старик Колобов отбил целый хлебный рынок. Теперь другие потянутся за ним, а Заполье будет падать, то есть ваша хлебная торговля. А
все отчего? Колобов высмотрел центральное место для рынка и воспользовался этим. Постройте вы крупчатные мельницы раньше его, и ему бы
ничего не поделать… да. Упущен был момент.
— Из этого
ничего не выйдет, пока не проведут Уральскую железную дорогу.
Все барыши перевозка съест.
— Да уж я и сам думал, Борис Яковлич, и так и этак.
Все равно
ничего не выходит. Думаю вот, когда у протопопа старшая дочь кончит в гимназии, так чтоб она поучила Устюшу… Оболванит немного.
— Э, вздор!.. Никто и
ничего не узнает. Да ты в первый раз, что ли, в Кунару едешь? Вот чудак. Уж хуже, брат, того, что про тебя говорят,
все равно не скажут. Ты думаешь, что никто не знает, как тебя дома-то золотят?
Весь город знает… Ну, да
все это пустяки.
— Что тут обсуждать, когда я
все равно
ничего не понимаю? Такую дуру вырастили тятенька с маменькой… А знаешь что? Я проживу не хуже, чем теперь… да. Будут у меня руки целовать, только бы я жила попрежнему. Это уж не Мышников сделает, нет… А знаешь, кто?
Полуянов в какой-нибудь месяц страшно изменился, начиная с того, что уже по необходимости не мог
ничего пить. С лица спал пьяный опух, и он казался старше на целых десять лет. Но
всего удивительнее было его душевное настроение, складывавшееся из двух неравных частей: с одной стороны — какое-то детское отчаяние, сопровождавшееся слезами, а с другой — моменты сумасшедшей ярости.
Когда мельник Ермилыч заслышал о поповской помочи, то сейчас же отправился верхом в Суслон. Он в последнее время вообще сильно волновался и начинал не понимать, что делается кругом. Только и радости, что поговорит с писарем. Этот уж
все знает и всякое дело может рассудить. Закон-то вот как выучил… У Ермилыча было страстное желание еще раз обругать попа Макара, заварившего такую кашу.
Всю округу поп замутил, и никто
ничего не знает, что дальше будет.
— Да… вообще… — думал писарь вслух… — Вот мы лежим с тобою на травке, Ермилыч… там, значит, помочане орудуют… поп Макар уж вперед
все свои барыши высчитал… да… Так еще, значит, отцами и дедами заведено, по старинке, и вдруг —
ничего!
Вахрушка не сказал главного: Михей Зотыч сам отправил его в Суслон, потому что ждал какого-то раскольничьего старца, а Вахрушка, пожалуй, еще табачище свой запалит. Старику
все это казалось обидным, и он с горя отправился к попу Макару, благо помочь подвернулась. В самый раз дело подошло: и попадье подсобить и водочки с помочанами выпить. Конечно, неприятно было встречаться с писарем, но
ничего не поделаешь.
Все равно от писаря никуда не уйдешь. Уж он на дне морском сыщет.
—
Ничего я не знаю, а только сердце горит. Вот к отцу пойду, а сам волк волком. Уж до него тоже пали разные слухи, начнет выговаривать. Эх, пропадай
все проподом!
Галактион провел целый день у отца.
Все время шел деловой разговор. Михей Зотыч не выдал себя ни одним словом, что знает что-нибудь про сына. Может быть, тут был свой расчет, может быть, нежелание вмешиваться в чужие семейные дела, но Галактиону отец показался немного тронутым человеком. Он помешался на своих мельницах и больше
ничего знать не хотел.
Емельян поехал провожать Галактиона и
всю дорогу имел вид человека, приготовившегося сообщить какую-то очень важную тайну. Он даже откашливался, кряхтел и поправлял ворот ситцевой рубахи, но так
ничего и не сказал. Галактион
все думал об отце и приходил к заключению, что старик серьезно повихнулся.
— Вы уж как там знаете, а я не могу, — упрямо повторял Полуянов на
все увещания следователя. — Судите меня одного, а другие сами про себя знают… да. Моя песенка спета, зачем же лишний грех на душу брать? Относительно себя
ничего не утаю.
— А вот и пустит. И еще спасибо скажет, потому выйдет так, что я-то кругом чиста. Мало ли что про вдову наболтают, только ленивый не скажет. Ну, а тут я сама объявлюсь, — ежели бы была виновата, так не пошла бы к твоей мамыньке. Так я говорю?..
Всем будет хорошо… Да еще что, подошлем к мамыньке сперва Серафиму. Еще того лучше будет… И ей будет лучше: как будто промежду нас
ничего и не было… Поняла теперь?
— А вот увидите… Будьте смелее. Ведь девушка еще
ничего не понимает,
всего стесняется, — понимаете?
— Ведь это мне решительно
ничего не стоит, — объяснял он смущавшемуся Галактиону. — Деньги
все равно будут лежать, как у меня в кармане, а года через три вы их выплатите мне.
— Ну,
ничего, выучимся… Это карта Урала и прилегающих к нему губерний, с которыми нам и придется иметь дело. У нас своя география. Какие
все чудные места!.. Истинно страна, текущая млеком и медом. Здесь могло бы благоденствовать население в пять раз большее… Так, вероятно, и будет когда-нибудь, когда нас не будет на свете.
Как это
все легко делается: недавно еще у него
ничего не было, а сейчас уже он зарабатывал столько, что не мог даже мечтать раньше о подобном благополучии.
— Говоря откровенно, мне жаль этого старого дурака, — еще раз заметил Стабровский, крутя усы. — И
ничего не поделаешь. Будем бить его же пятачком, а это самая беспощадная из
всех войн.
А я бессовестным прикинулся и
все притворялся, что
ничего не замечаю.
—
Ничего не кажется, а только ты не понимаешь. Ведь ты
вся пустая, Харитина… да. Тебе
все равно: вот я сейчас сижу, завтра будет сидеть здесь Ечкин, послезавтра Мышников. У тебя и стыда никакого нет. Разве девушка со стыдом пошла бы замуж за пьяницу и грабителя Полуянова? А ты его целовала, ты… ты…
— Ах,
ничего мне не нужно!..
Все вздор!.. Дидя, Дидя, Дидя!
— Ну, ну, ладно… Притвори-ка дверь-то. Ладно… Так вот какое дело. Приходится везти мне эту стеариновую фабрику на своем горбу… Понимаешь? Деньжонки у меня есть… ну, наскребу тысяч с сотню. Ежели их отдать — у самого
ничего не останется. Жаль… Тоже наживал… да. Я и хочу так сделать: переведу
весь капитал на жену, а сам тоже буду векселя давать, как Ечкин. Ты ведь знаешь законы, так как это самое дело, по-твоему?
Харитине иногда казалось, что сестра ее упорно наблюдает, точно хочет в чем-то убедиться. Ей делалось жутко от взгляда этих воспаленных глаз. Виноватой Харитина все-таки себя не чувствовала. Кажется, уж она про
все забыла, да и не было
ничего такого, в чем бы можно было покаяться.
— Н-но-о?!. И что такое только будет… Как бы только Михей Зотыч не выворотился… До него успевать буду уж как-нибудь, а то
всю музыку испортит. Ах, Галактион Михеич, отец ты наш!.. Да мы для тебя
ничего не пожалеем!
Отец и сын на этот раз расстались мирно. Галактион даже съездил в Прорыв, чтобы повидаться с Емельяном, который не мог приехать в Суслон, потому что его Арина Матвеевна была больна, — она в отсутствие грозного тестя перебралась на мельницу. Михей Зотыч делал вид, что
ничего не знает о ее присутствии. Этот обман тяготил
всех, и Галактион от души пожалел молчавшего, по обыкновению, Емельяна.
Впрочем, это общая черта
всех людей, выбившихся из полной неизвестности. Успех лишает известного чувства меры и вызывает
ничем не оправдываемую предприимчивость.