Неточные совпадения
Он
один пошел от заводского
дома к заводской конторе, а потом по плотине к крутому спуску на фабрику.
Челыш и Беспалый в это время шептались относительно Груздева. Его теперь можно будет взять, потому как и остановился он не у Основы, а в господском
доме. Антип обещал подать весточку, по какой дороге Груздев поедет, а он большие тысячи везет с собой. Антип-то ловко все разведал у кучера: водку даве вместе пили, — ну, кучер и разболтался, а обережного обещался напоить. Проворный черт, этот Матюшка Гущин, дай бог троим с ним
одним управиться.
— Нашел, куда просватать!.. — качала головой Лукерья. —
Дом большой,
одних снох четыре… Да и свекровь хороша: изъедуга…
Таисья даже не обернулась, и Никитич махнул рукой, когда она с девочками скрылась в воротах груздевского
дома. Он постоял на
одном месте, побормотал что-то про себя и решительно не знал, что ему делать.
Достаточно было
одного этого крика, чтобы разом произошло что-то невероятное. Весь круг смешался, и послышался глухой рев. Произошла отчаянная свалка. Никитич пробовал было образумить народ, но сейчас же был сбит с ног и очутился под живою, копошившеюся на нем кучей. Откуда-то появились колья и поленья, а у ворот груздевского
дома раздался отчаянный женский вопль: это крикнула Аграфена Гущина.
Заходившие сюда бабы всегда завидовали Таисье и, покачивая головами, твердили: «Хоть бы денек пожить эк-ту, Таисьюшка: сама ты большая, сама маленькая…» Да и как было не завидовать бабам святой душеньке, когда
дома у них дым коромыслом стоял:
одну ребята одолели, у другой муж на руку больно скор, у третьей сиротство или смута какая, — мало ли напастей у мирского человека, особенно у бабы?
В своих мягких «ступнях» из козловой кожи Таисья ходила неслышными шагами, а
дома разгуливала в
одних чулках, оставляя ступни, по старинному раскольничьему обычаю, у дверей.
Дома точно сделались ниже, стал заводский пруд, и только
одна бойкая Березайка все еще бурлила потемневшею холодною водой.
Это было на руку Таисье:
одним глазом меньше, да и пошутить любил Самойло Евтихыч, а ей теперь совсем не до шуток.
Дома оставалась
одна Анфиса Егоровна, которая и приняла Таисью с обычным почетом. Хорошо было в груздевском
доме летом, а зимой еще лучше: тепло, уютно, крепко.
Нюрочке делалось совестно за свое любопытство, и она скрывалась, хотя ее так и тянуло в кухню, к живым людям. Петр Елисеич половину дня проводил на фабрике, и Нюрочка ужасно скучала в это время, потому что оставалась в
доме одна, с глазу на глаз все с тою же Катрей. Сидор Карпыч окончательно переселился в сарайную, а его комнату временно занимала Катря. Веселая хохлушка тоже заметно изменилась, и Нюрочка несколько раз заставала ее в слезах.
Когда показались первые домики, Нюрочка превратилась вся в
одно внимание. Экипаж покатился очень быстро по широкой улице прямо к церкви. За церковью открывалась большая площадь с двумя рядами деревянных лавчонок посредине.
Одною стороною площадь подходила к закопченной кирпичной стене фабрики, а с другой ее окружили каменные
дома с зелеными крышами. К
одному из таких
домов экипаж и повернул, а потом с грохотом въехал на мощеный широкий двор. На звон дорожного колокольчика выскочил Илюшка Рачитель.
После обеда Груздев прилег отдохнуть, а Анфиса Егоровна ушла в кухню, чтобы сделать необходимые приготовления к ужину. Нюрочка осталась в чужом
доме совершенно
одна и решительно не знала, что ей делать. Она походила по комнатам, посмотрела во все окна и кончила тем, что надела свою шубку и вышла на двор. Ворота были отворены, и Нюрочка вышла на улицу. Рынок, господский
дом, громадная фабрика, обступившие завод со всех сторон лесистые горы — все ее занимало.
Дома Петра Елисеича ждала новая неприятность, о которой он и не думал. Не успел он войти к себе в кабинет, как ворвалась к нему Домнушка, бледная, заплаканная, испуганная. Она едва держалась на ногах и в первое мгновение не могла выговорить ни
одною слова, а только безнадежно махала руками.
После отъезда переселенцев в горбатовском дворе стоял настоящий кромешный ад. Макар все время пировал, бил жену, разгонял ребятишек по соседям и вообще держал себя зверь-зверем, благо остался в
дому один и никого не боялся.
Предварительно Петр Елисеич съездил на Самосадку, чтобы там приготовить все, а потом уже начались серьезные сборы. Домнушка как-то выпросилась у своего солдата и прибежала в господский
дом помогать «собираться». Она горько оплакивала уезжавших на Самосадку, точно провожала их на смерть. Из прежней прислуги у Мухина оставалась
одна Катря, попрежнему «на горничном положении». Тишка поступал «в молодцы» к Груздеву. Таисья, конечно, была тоже на месте действия и управлялась вместе с Домнушкой.
Обоз с имуществом был послан вперед, а за ним отправлена в особом экипаже Катря вместе с Сидором Карпычем. Петр Елисеич уехал с Нюрочкой. Перед отъездом он даже не зашел на фабрику проститься с рабочими: это было выше его сил. Из дворни господского
дома остался на своем месте только
один старик сторож Антип. У Палача был свой штат дворни, и «приказчица» Анисья еще раньше похвалялась, что «из мухинских» никого в господском
доме не оставит.
— Гм… Домнушки у нас нет, Тишки тоже. Остается
одна Катря… Кто-нибудь должен смотреть за порядком в
доме. Понимаешь?
В день похорон, когда Нюрочка
одна пошла из
дому, она увидела, как у ворот груздевского
дома, прислонившись к верее, стоял груздевский обережной Матюшка Гущин, а около него какая-то женщина.
— Как же я с Нюрочкой буду? — думал вслух Петр Елисеич. — Троим в твоем экипаже тесно…
Дома оставить ее
одну… гм…
Старая Палагея, державшая весь
дом железною рукой, умерла по зиме, и Тит вывел пока меньшака Фрола с женой Агафьей да Пашку; они приехали на
одной телеге сам-четверт, не считая двух Агафьиных погодков-ребятишек.
— Надо полагать, что так… На заводе-то
одни мужики робят, а бабы шишляются только по-домашнему, а в крестьянах баба-то наравне с мужиком: она и
дома, и в поле, и за робятами, и за скотиной, и она же всю семью обряжает. Наварлыжились наши заводские бабы к легкому житью, ну, им и не стало ходу. Вся причина в бабах…
Одна худая слава чего стоит, а тут еще полон
дом девок.
— А потому… Известно, позорили. Лесообъездчики с Кукарских заводов наехали этак на
один скит и позорили. Меду
одного, слышь, пудов с пять увезли, воску, крупчатки, денег… Много добра в скитах лежит, вот и покорыстовались. Ну, поглянулось им, лесообъездчикам, они и давай другие скиты зорить… Большие деньги, сказывают, добыли и теперь в купцы вышли.
Дома какие понастроили, одежу завели, коней…
Повидимому, эта скромная женщина решительно ничего не делала, а жила себе на купеческую руку и только, а всеми делами заправлял
один Самойло Евтихыч, — он являлся настоящим главой
дома.
— Стыд-то где у Самойла Евтихыча? — возмущалась Парасковья Ивановна. — Сказывают, куды сам поедет, и Наташку с собой в повозку… В Мурмосе у него она в
дому и живет. Анфиса Егоровна устраивала
дом, а теперь там Наташка расширилась. Хоть бы сына-то Васи постыдился… Ох, и говорить-то, так
один срам!.. Да и другие хороши, ежели разобрать: взять этого же Петра Елисеича или Палача… Свое-то лакомство, видно, дороже всего.
Нюрочка слушала, затаив дыхание, чтобы не проронить ни
одного святого слова, и не чувствовала, как у ней по лицу катились слезы; ей делалось и страшно и хорошо от этих разговоров, но
дома она по какому-то инстинкту ничего не говорила отцу.
— Вот погляди, старик-то в курень собирается вас везти, — говорила Татьяна молодой Агафье. — Своего хлеба в орде ты отведала, а в курене почище будет: все равно, как в трубе будешь сидеть.
Одной сажи куренной не проглотаешься… Я восемь зим изжила на Бастрыке да на Талом, так знаю. А теперь-то тебе с полугоря житья: муж на фабрике, а ты посиживай
дома.
Одним словом, бабы приготовили глухой отпор замыслам грозного батюшки-свекра. Ждали только Артема, чтобы объяснить все. Артем приехал с Мурмоса около Дмитриевой субботы, когда уже порошил снег. Макар тоже навернулся домой, — капканы на волков исправлял. Но бабьи замыслы пока остались в голове, потому что появился в горбатовском
дому новый человек: кержак Мосей с Самосадки. Его зазвал Артем и устроил в передней избе.
В то же утро в Ключевской завод летел нарочный к Мухину с маленькою запиской от «самого», в которой выражалось любезное желание познакомиться лично с уважаемым Петром Елисеичем, и чем скорее, тем лучше. Мухин не заставил себя ждать и тотчас же отправился в Мурмос. Это обращение Голиковского польстило ему, как выражение известного внимания. Он остановился в
доме Груздева, где царил страшный беспорядок: хозяйничала
одна Наташка, а Самойло Евтихыч «объезжал кабаки».
Это была еще первая тяжелая разлука в жизни Нюрочки. До этого времени для нее люди приблизительно были одинаковы, а все привязанности сосредоточивались
дома. Чтобы отдалить прощание с Парасковьей Ивановной, Нюрочка упросила отца отложить переезд хоть на
один день.
Переезд в господский
дом являлся для Нюрочки чем-то особенным, а не просто переменой
одной квартиры на другую. Она предчувствовала, что случится с ней что-то необыкновенное именно в этом старом господском
доме, и волновалась смутным предчувствием этого таинственного будущего. И отец относился к ней теперь иначе. Он уже говорил с ней как с большой и в трудных случаях даже советовался, как поступить лучше.
Из прежней прислуги в господском
доме оставался
один сторож Антип, для которого время, кажется, не существовало.
— Извините меня, Анна Петровна, если я сказал что лишнее в вашем
доме. Но это долг пастыря, который отвечает за каждую погибшую овцу. Многое вижу и молчу. Сокрушаюсь и молчу… да. Вот и вы очень огорчали меня, когда ходили на богомолье на Крестовые острова. Конечно, бог везде
один, но заблуждения разделяют людей. Петр Елисеич держится относительно веры свободных мыслей, но я считаю своим долгом предостеречь вас от ошибок и увлечений.
Как он кричал, этот Вася, когда фельдшер с Таисьей принялись вправлять вывихнутую руку! Эти крики были слышны в господском
доме, так что Нюрочка сначала заперлась в своей комнате, а потом закрыла голову подушкой. Вообще происходило что-то ужасное, чего еще не случалось в господском
доме. Петр Елисеич тоже помогал производить мучительную операцию, сам бледный как полотно. Безучастным оставался
один Сидор Карпыч, который преспокойно расхаживал по конторе и даже что-то мурлыкал себе под нос.
Молодежь уходила с женами, а
дома оставались
одни старики с ребятишками.