Неточные совпадения
— А у нас Мурмос
стал… Кое-как набрали народу на одни домны, да и то чуть
не Христа ради упросили. Ошалел народ… Что же это будет?
— Теперь вольны
стали,
не заманишь на фабрику, — продолжал Самоварник уже с азартом. — Мочегане-то все поднялись даве, как один человек, когда я им сказал это самое словечко… Да я первый
не пойду на фабрику, плевать мне на нее! Я торговать сяду в лавку к Груздеву.
Тит схватил его за волосы и принялся колотить своею палкой что было силы. Гибкий черемуховый прут только свистел в воздухе, а Макар даже
не пробовал защищаться. Это был красивый, широкоплечий парень, и Ганне
стало до смерти его жаль.
Это хвастовство взбесило Пашку, — уж очень этот Илюшка нос
стал задирать… Лучше их нет, Рачителей, а и вся-то цена им: кабацкая затычка. Последнего Пашка из туляцкого благоразумия
не сказал, а только подумал. Но Илюшка, поощренный его вниманием, продолжал еще сильнее хвастать: у матери двои Козловы ботинки, потом шелковое платье хочет купить и т. д.
— Кабы земля, так как бы
не жить. Пашни бы разбили, хлеб
стали бы сеять, скотину держать. Все повернулось бы на настоящую хрестьянскую руку… Вон из орды когда хрестьяны хлеб привозят к нам на базар, так, слышь,
не нахвалятся житьем-то своим: все у них свое.
— Спесивая
стала, Наташенька… Дозваться я
не могла тебя, так сама пошла: солдатке
не до спеси. Ох, гляжу я на тебя, как ты маешься, так вчуже жаль… Кожу бы с себя ровно сняла да помогла тебе! Вон Горбатые
не знают, куда с деньгами деваться, а нет, чтобы послали хоть кобылу копны к зароду свозить.
Где он проходил, везде шум голосов замирал и точно сами собой снимались шляпы с голов. Почти все рабочие ходили на фабрике в пеньковых прядениках вместо сапог, а мастера, стоявшие у молота или у прокатных
станов, — в кожаных передниках, «защитках». У каждого на руке болталась пара кожаных вачег, без которых и к холодному железу
не подступишься.
Только, этово-тово,
стали мы совсем к дому подходить, почесть у самой поскотины, а сват и говорит: «Я, сват, этово-тово, в орду
не пойду!» И пошел хаять: воды нет, лесу нет, народ живет нехороший…
— Что будешь делать… — вздыхал Груздев. — Чем дальше, тем труднее жить
становится, а как будут жить наши дети — страшно подумать. Кстати, вот что… Проект-то у тебя написан и бойко и основательно, все на своем месте, а только напрасно ты
не показал мне его раньше.
Прослезился и Петр Елисеич, когда с ним
стали прощаться мужики и бабы. Никого он
не обидел напрасно, — после старого Палача при нем рабочие «свет увидели». То, что Петр Елисеич
не ставил себе в заслугу, выплыло теперь наружу в такой трогательной форме. Старый Тит Горбатый даже повалился приказчику в ноги.
Совестно
стало Макару, что он еще недавно в гроб заколачивал безответную жену, а солдат все свое: и худая-то она, Татьяна Ивановна, и одевается
не по достатку, и тяжело-то ей весь дом воротить.
И рабочие
стали относиться к нему как-то иначе,
не так, как прежде, точно
не доверяли ему, а в таком ответственном деле именно доверие прежде всего.
— Штой-то, Ефим Андреич,
не на пасынков нам добра-то копить. Слава богу, хватит и смотрительского жалованья… Да и по чужим углам на старости лет муторно жить. Вон курицы у нас, и те точно сироты бродят… Переехали бы к себе в дом, я телочку бы
стала выкармливать… На тебя-то глядеть, так сердечушко все изболелось! Сам
не свой ходишь, по ночам вздыхаешь… Долго ли человеку известись!
— Уж мы всяко думали, Таисьюшка… И своего-то старика мне жаль.
Стал садиться в долгушку, чтобы ехать, и чуть
не вылез: вспомнил про Груздева. Пожалуй, говорит, он там, Груздев-то, подумает, что я к нему приехал.
— И
не обернуть бы, кабы
не померла матушка Палагея. Тошнехонько
стало ему в орде, родителю-то, — ну, бабы и зачали его сомущать да разговаривать. Агафью-то он любит, а Агафья ему: «Батюшко, вот скоро женить Пашку надо будет, а какие здесь в орде невесты?.. Народ какой-то морный, обличьем в татар, а то ли дело наши девки на Ключевском?» Побил, слышь, ее за эти слова раза два, а потом, после святой, вдруг и склался.
В несколько дней Артем сумел сделаться необходимым для Груздева, — который теперь ездил уже без обережного — и денег у него
не было, да и Матюшка Гущин очень уж
стал зашибать вином.
Станут говорить Самойлу Евтихычу люди со стороны, так он
не верит им: обошли его кругом свои же приказчики.
Эта откровенность сразу уничтожила взаимную неловкость. Петр Елисеич спокойно и просто
стал уговаривать Груздева оставить глупости и приняться за свое дело. Все мы делаем ошибки, но
не следует падать духом. Груздев слушал, опустив голову, и в такт речи грустно улыбался. Когда Петр Елисеич истощил весь запас своих нравоучений, хороших слов и утешающих соображений, Груздев сказал всего одну фразу...
— Мать Енафа совсем разнемоглась от огорчения, а та хоть бы глазом повела: точно и дело
не ее… Видел я ее издальки, ровно еще краше
стала.
Убитый о. Гурий так и засел в голове сестры Авгари, и никак она
не могла выкинуть его из своих мыслей. Несколько раз она принималась расспрашивать духовного брата про этого старика, но духовный брат отперся от своих слов начисто, а когда Авгарь
стала его уличать, больно ее поколотил.
Духовный брат Конон просыпается. Ему так и хочется обругать, а то и побить духовную сестру, да рука
не поднимается: жаль тоже бабенку. Очень уж сумлительна
стала. Да и то сказать, хоть кого боязнь возьмет в этакую ночь. Эх, только бы малость Глеб подрос, а тогда скатертью дорога на все четыре стороны.
— Мир на
стану, — проговорил первый и,
не снимая шапки, кинулся на Конона.
Тишка только посмотрел на нее, ничего
не ответил и пошел к себе на покос, размахивая уздой. Ганна набросилась тогда на Федорку и даже потеребила ее за косу, чтобы
не заводила шашней с кержачатами. В пылу гнева она пригрозила ей свадьбой с Пашкой Горбатым и сказала, что осенью в заморозки окрутят их. Так решили старики и так должно быть. Федорка
не проронила ни слова, а только побелела, так что Ганне
стало ее жаль, и старуха горько заплакала.
Парасковья Ивановна в последнее время
стала заметно коситься на Таисью, а при Нюрочке
не стеснялась рассказать про нее что-нибудь обидное. Это очень огорчало Нюрочку, потому что она всех любила — и Парасковью Ивановну, и Таисью, и Авгарь. Она чувствовала, что Парасковья Ивановна
не досказывает, хотя
не раз уже издалека подводила речь к чему-то, что ее, видимо, очень огорчало и мучило.
За обедом Голиковский тоже держался крайне рассеянно, но Нюрочка
не показалась, и он уехал сейчас же после обеда. Петр Елисеич только пожимал плечами. В следующий раз Голиковский приехал через две недели, потом
стал ездить каждую неделю и, наконец, по два раза в неделю.
Сначала Нюрочка совсем
не показывалась гостю, потом
стала показываться из вежливости, чтобы разливать чай, и, наконец, привыкла к новому человеку.
Желание отца было приведено в исполнение в тот же день. Нюрочка потащила в сарайную целый ворох книг и торжественно приготовилась к своей обязанности чтицы. Она читала вслух недурно, и, кроме Васи, ее внимательно слушали Таисья и Сидор Карпыч. Выбор
статей был самый разнообразный, но Васе больше всего нравились повести и романы из русской жизни. В каждой героине он видел Нюрочку и в каждом герое себя, а пока только
не спускал глаз с своей сиделки.
По закону завод
не имел права оставлять население без работы, поэтому заведены были «половинные выписки» — одну неделю работает, а другую гуляет, потом
стали работать одну «третью неделю» и т. д.
По улицам
стали бродить нищие десятками, чего раньше и «в заводе»
не было.