Цитаты со словом «какать»
Ишь
как шарами-то [Шары — глаза (Прим.
Рубивший говядину Семка возмущал Егора еще больше, чем Домнушка: истрепался в кучерах, а еще
каких отца-матери сын…
Петр-то Елисеич и зайчину,
как сказывают, потреблял.
Апрельское солнце ласково заглядывало в кухню, разбегалось игравшими зайчиками по выбеленным стенам и заставляло гореть,
как жар, медную посуду, разложенную на двух полках над кухонным залавком.
— Ишь
какой ласковый нашелся, — подзуживал Семка, заглядываясь на Катрю. — Домна, дай ему по шее, вот и будет закуска.
Мы сказали, что Нюрочка была одна, потому что сидевший тут же за столом седой господин не шел в счет,
как часы на стене или мебель.
— Матушка послала… Поди, говорит, к брату и спроси все. Так и наказывала, потому
как, говорит, своя кровь, хоть и не видались лет с десять…
— Да я же тебе говорю, что ничего не знаю,
как и все другие. Никто ничего не знает, а потом видно будет.
Привычка нюхать табак сказывалась в том, что старик никогда не выпускал из левой руки шелкового носового платка и в минуты волнения постоянно размахивал им, точно флагом,
как было и сейчас.
— А
как же Мосей сказывал, што везде уж воля прошла?.. А у вас, говорит, управители да приказчики всё скроют. Так прямо и говорит Мосей-то, тоже ведь он родной наш брат, одна кровь.
— Все говорил…
Как по крестьянам она прошла: молебны служили, попы по церквам манифест читали. Потом по городам воля разошлась и на заводах, окромя наших… Мосей-то говорит, што большая может выйти ошибка, ежели время упустить. Спрячут, говорит, приказчики вашу волю — и конец тому делу.
— Он врет, а вы слушаете!..
Как же можно верить всякому вздору?.. Мосей, может, спьяна болтал?
— Ты и скажи своим пристанским, что волю никто не спрячет и в свое время объявят,
как и в других местах. Вот приедет главный управляющий Лука Назарыч, приедет исправник и объявят… В Мурмосе уж все было и у нас будет, а брат Мосей врет, чтобы его больше водкой поили. Волю объявят, а как и что будет — никто сейчас не знает. Приказчикам обманывать народ тоже не из чего: сами крепостные.
— Кланяйся и ты старухе… Как-нибудь заеду, давно не бывал у вас, на Самосадке-то… Дядья
как поживают?
Скрипнувшая дверь заставила обоих оглянуться. На пороге стояла Нюрочка, такая свеженькая и чистенькая,
как вылетевшая из гнезда птичка.
— А зачем по-бабьи волосы девке плетут? Тоже и штаны не подходящее дело… Матушка наказывала, потому
как слухи и до нас пали, что полумужичьем девку обряжаете. Не порядок это, родимый мой…
— Ах,
какие вы, право: вам-то какая печаль? Ведь Нюрочка никому не мешает… Вы по-своему живете, мы — по-своему. Нюрочка, поцелуй дядю.
Суровый тон,
каким говорил дядя, заставил девочку ухватиться за полу отцовского сюртука и спрятаться. Плотно сжав губы, она отрицательно покачивала своею русою головкой.
— Я дело говорю, — не унимался Егор. — Тоже вот в куфне сидел даве…
Какой севодни у нас день-от, а стряпка говядину по горшкам сует… Семка тоже говядину сечкой рубит… Это как?..
— С фалетуром зажаривают!.. — кричал из сарайной Тишка, счастливый, что первый «узорил» гостей. — Вон
как заухивает… Казаки на вершных гонят!
На крыльце показался Петр Елисеич и тревожно прислушивался к каждому звуку: вот ярко дрогнул дорожный колокольчик, завыл форейтор, и два тяжелых экипажа с грохотом вкатились во двор, а за ними, вытянувшись в седлах,
как гончие, на мохноногих и горбоносых киргизах, влетели четыре оренбургских казака.
Он везде следовал за своим начальством,
как тень.
Скуластое характерное лицо с жирным налетом подернуто неприятною гримасой,
как у больного, которому предстоит глотать горькое лекарство; густые седые брови сдвинуты; растопыренные жирные пальцы несколько раз переходят от ручки дивана к туго перетянутой шелковою косынкой шее, — Лука Назарыч сильно не в духе, а еще недавно все трепетали перед его сдвинутыми бровями.
Его возмущает проклятый француз,
как он мысленно называет Петра Елисеича, — ведь знает, зачем приехали, а прикидывается, что удивлен, и этот исправник Чермаченко, который, переодевшись в сарайной, теперь коротенькими шажками мельтесит у него перед глазами, точно бес.
— Иван Семеныч, брось ты свою соску ради истинного Христа… Мутит и без тебя. Вот садись тут, а то бродишь перед глазами,
как маятник.
Он вошел в гостиную и поздоровался с гостями за руку,
как человек, привыкший к заводским порядкам.
— Ну, ангел мой,
как вы тут поживаете? — спрашивал Иван Семеныч, любовно обнимая батюшку за талию. — Завтра в гости к тебе приду…
— Вот что, отец Сергей, — заговорил Лука Назарыч, не приглашая священника садиться. — Завтра нужно будет молебствие отслужить на площади… чтобы по всей форме. Образа поднять, хоругви, звон во вся, — ну, уж вы там знаете,
как и что…
Петр Елисеич пригласил гостей в столовую откушать, что бог послал. О. Сергей сделал нерешительное движение убраться восвояси, но исправник взял его под руку и потащил в столовую,
как хозяин.
Несмотря на эти уговоры, о. Сергей с мягкою настойчивостью остался при своем, что заставило Луку Назарыча посмотреть на попа подозрительно: «Приглашают, а он кочевряжится… Вот еще невидаль
какая!» Нюрочка ласково подбежала к батюшке и, прижавшись головой к широкому рукаву его рясы, крепко ухватилась за его руку. Она побаивалась седого сердитого старика.
Обед вышел поздний и прошел так же натянуто,
как и начался. Лука Назарыч вздыхал, морщил брови и молчал. На дворе уже спускался быстрый весенний вечер, и в открытую форточку потянуло холодком. Катря внесла зажженные свечи и подставила их под самый нос Луке Назарычу.
Конечно, вся фабрика уже знала о приезде главного управляющего и по-своему приготовилась,
как предстать пред грозные очи страшного владыки, одно имя которого производило панику.
Он узнал трех братанов Гущиных, имевших дареные господские кафтаны, туляка Афоньку, двух хохлов — отличные мастера,
каких не найдешь с огнем.
На стоявшего старика набежал дозорный Полуэхт, по прозвищу Самоварник, и прянул назад,
как облитый кипятком.
Размахивая правилом, торопливо бежал плотинный «сестра» и тоже остановился рядом с Полуэхтом
как вкопанный.
Молота стучали, рабочие двигались,
как тени, не смея дохнуть, а Лука Назарыч все стоял и смотрел, не имея сил оторваться. Заметив остававшихся без шапок дозорного и плотинного, он махнул им рукой и тихо проговорил...
Слышно было,
как тяжело ворочалось двухсаженное водяное колесо, точно оно хотело разворотить всю фабрику, и как пыхтели воздуходувные цилиндры, набирая в себя воздух со свистом и резкими хрипами.
Как самоучка-практик, прошедший все ступени заводской иерархии, старик понимал мельчайшие тонкости заводского дела и с первого взгляда видел все недочеты.
Листовое кровельное железо составляло главный предмет заводского производства, и Лука Назарыч особенно следил за ним,
как и за кричным: это было старинное кондовое дело, возникшее здесь с основания фабрики и составлявшее славу Мурмосских заводов.
Все корпуса замерли,
как один человек, и работа шла молча, точно в заколдованном царстве.
Старик чувствовал, что он в последний раз проходит полным и бесконтрольным хозяином по своему царству, — проходит,
как страшная тень, оставлявшая за собой трепет…
Здесь стояла деревянная скамейка, на которой «сестры» любили посидеть, — вся фабрика была внизу
как на ладони.
— Не нужно… ничего не нужно… — повторял он, не замечая,
как по его лицу катились рабьи крепостные слезы.
Лука Назарыч, опомнившись, торопливо зашагал по плотине к господскому дому, а Терешка провожал его своим сумасшедшим хохотом. На небе показался молодой месяц; со стороны пруда тянуло сыростью. Господский дом был ярко освещен,
как и сарайная, где все окна были открыты настежь. Придя домой, Лука Назарыч отказался от ужина и заперся в комнате Сидора Карпыча, которую кое-как успели прибрать для него.
Как стемнелось, кержак Егор все время бродил около господского дома, — ему нужно было увидать Петра Елисеича. Егор видел, как торопливо возвращался с фабрики Лука Назарыч, убегавший от дурака Терешки, и сам спрятался в караушку сторожа Антипа. Потом Петр Елисеич прошел на фабрику. Пришлось дожидаться его возвращения.
— А так… Попы будут манифесты читать,
какая это воля?..
— Ну, что же я могу сделать?..
Как знаете, а мое дело — сказать.
Чебаков,
как и Петр Елисеич, оставался крепостным.
— Чему вы-таки веселитесь, Иван Семеныч? — удивлялся Овсянников, вытягивая свои ноги,
как палки.
— Это вам так кажется, — заметил Мухин. — Пока никто еще и ничего не сделал… Царь жалует всех волей и всем нужно радоваться!.. Мы все здесь крепостные, а завтра все будем вольные, —
как же не радоваться?.. Конечно, теперь нельзя уж будет тянуть жилы из людей… гноить их заживо… да.
Цитаты из русской классики со словом «какать»
— Эта Хиония Алексеевна ни больше ни меньше, как трехэтажный паразит, — говорил частный поверенный Nicolas Веревкин. — Это, видите ли, вот
какая штука: есть такой водяной жук! — черт его знает, как он называется по-латыни, позабыл!.. В этом жуке живет паразит-червяк, а в паразите какая-то глиста… Понимаете? Червяк жрет жука, а глиста жрет червяка… Так и наша Хиония Алексеевна жрет нас, а мы жрем всякого, кто попадет под руку!
Кабанов. Нет, постой! Уж на что еще хуже этого. Убить ее за это мало. Вот маменька говорит: ее надо живую в землю закопать, чтоб она казнилась! А я ее люблю, мне ее жаль пальцем тронуть. Побил немножко, да и то маменька приказала. Жаль мне смотреть-то на нее, пойми ты это, Кулигин. Маменька ее поедом ест, а она, как тень
какая, ходит, безответная. Только плачет да тает, как воск. Вот я и убиваюсь, глядя на нее.
— А беда такая стряслась! Да вы не побрезгуйте, барин, не погнушайтесь несчастием моим, — сядьте вон на кадушечку, поближе, а то вам меня не слышно будет… вишь я
какая голосистая стала!.. Ну, уж и рада же я, что увидала вас! Как это вы в Алексеевку попали?
И ведь все-то он этак! Там ошибка
какая ни на есть выдет: справка неполна, или законов нет приличных — ругают тебя, ругают, — кажется, и жизни не рад; а он туда же, в отделение из присутствия выдет да тоже начнет тебе надоедать: «Вот, говорит, всё-то вы меня под неприятности подводите». Даже тошно смотреть на него. А станешь ему, с досады, говорить: что же, мол, вы сами-то, Яков Астафьич, не смотрите? — «Да где уж мне! — говорит, — я, говорит, человек старый, слабый!» Вот и поди с ним!
— Самая это, ваше сиятельство, полезная вещь будет! А для простого народа, для черняди, легость
какая — и боже ты мой! Потому что возьмем, к примеру, хоть этот самый хмель: сколько теперича его даром пропадает! Просто, с позволения сказать, в навоз валят! А тогда, значит, всякий, кто даже отроду хмелем не занимался, и тот его будет разводить. Потому, тут дело чистое: взял, собрал в мешок, представил в прессовальное заведение, получил денежки — и шабаш!
Ассоциации к слову «какать»
Синонимы к слову «какать»
Предложения со словом «какать»
- Ну какая разница для математики, взлетел корабль или только получил разрешение взлететь?
- Вот какая огромная разница в мнениях существовала, да и по сей день существует, когда речь заходит о женской красоте и привлекательности.
- – Ну какая там командировка, – улыбался он маме, убедительно прижимая обе руки к одному животу.
- (все предложения)
Сочетаемость слова «какать»
Афоризмы русских писателей со словом «какать»
- Какая точность и определенность в каждом слове <о языке романа «Герой нашего времени»>, как на месте и как незаменимо другим каждое слово! Какая сжатость, краткость и вместе с тем многозначительность! Читая строки, читаешь и между строками; понимая ясно сказанное автором, понимаешь еще и то, чего он не хотел говорить, опасаясь быть многоречивым. Как образны и оригинальны его фразы: каждая из них годится быть эпиграфом к большому сочинению.
- Какая это великая истина, что, когда человек весь отдается лжи, его оставляют ум и талант.
- Какая музыка гремит в лесу?!
Слушая ее, можно подумать, что все звери и птицы и насекомые родились на свет певцами и музыкантами.
Может быть, так оно и есть: музыку ведь все любят, и петь всем хочется…
- (все афоризмы русских писателей)
Дополнительно