Неточные совпадения
По
тому времени этих денег
было совершенно достаточно, чтобы одеваться прилично и иметь доступ в скромные чиновничьи дома.
Заплатин
был рассудительный человек и сразу сообразил, что дело не в репутации, а в
том, что сто восемьдесят рублей его жалованья сами по себе ничего не обещают в будущем, а плюс три тысячи представляют нечто очень существенное.
Центром всего дома, конечно,
была гостиная, отделанная с трактирной роскошью; небольшой столовой она соединялась непосредственно с половиной Заплатиных, а дверью — с
теми комнатами, которые по желанию могли служить совершенно отдельным помещением или присоединяться к зале.
Это, конечно,
были только условные фразы, которые имели целью придать вес Виктору Николаичу, не больше
того. Советов никаких не происходило, кроме легкой супружеской перебранки с похмелья или к ненастной погоде. Виктор Николаич и не желал вмешиваться в дела своей жены.
Чтобы довершить характеристику
той жизни, какая шла в домике Заплатиных, нужно сказать, что французский язык
был его душой, альфой и омегой.
Французские фразы постоянно висели в воздухе, ими встречали и провожали гостей, ими высказывали
то, что
было совестно выговорить по-русски, ими пускали пыль в глаза людям непосвященным, ими щеголяли и задавали тон.
Марья Степановна
была в
том неопределенном возрасте, когда женщину нельзя еще назвать старухой.
Русые густые волосы на голове
были тщательно подобраны под красивую сороку из
той же материи, как и сарафан; передний край сороки
был украшен широкой жемчужной повязкой.
Верочка нехотя вышла из комнаты. Ей до смерти хотелось послушать, что
будет рассказывать Хиония Алексеевна. Ведь она всегда привозит с собой целую кучу рассказов и новостей, а тут еще сама сказала, что ей «очень и очень нужно видеть Марью Степановну». «Этакая мамаша!» — думала девушка, надувая и без
того пухлые губки.
Между
тем Привалов совсем не
был красив.
Как всегда в этих случаях бывает, крючки ломались, пуговицы отрывались, завязки лопались; кажется, чего проще иголки с ниткой, а между
тем за ней нужно
было бежать к Досифее, которая производила в кухне настоящее столпотворение и ничего не хотела знать, кроме своих кастрюль и горшков.
Привалова поразило больше всего
то, что в этом кабинете решительно ничего не изменилось за пятнадцать лет его отсутствия, точно он только вчера вышел из него. Все
было так же скромно и просто, и стояла все
та же деловая обстановка. Привалову необыкновенно хорошо казалось все: и кабинет, и старик, и даже самый воздух, отдававший дымом дорогой сигары.
Привалов поздоровался с девушкой и несколько мгновений смотрел на нее удивленными глазами, точно стараясь что-то припомнить. В этом спокойном девичьем лице с большими темно-серыми глазами для него
было столько знакомого и вместе с
тем столько нового.
Когда Надежда Васильевна улыбалась, у нее на широком белом лбу всплывала над левой бровью такая же морщинка, как у Василья Назарыча. Привалов заметил эту улыбку, а также едва заметный жест левым плечом, — тоже отцовская привычка. Вообще
было заметно сразу, что Надежда Васильевна ближе стояла к отцу, чем к матери. В ней до мельчайших подробностей отпечатлелись все
те характерные особенности бахаревского типа, который старый Лука подводил под одно слово: «прерода».
Я еще понимаю, что дело о Холостове затянули на десять лет и вытащили решение в
тот момент, когда Холостова уже нельзя
было никуда сослать, кроме царствия небесного…
Я надеялся, что когда заводы
будут под казенной опекой, — они если не поправятся,
то не
будут приносить дефицита, а между
тем Масман в один год нахлопал на заводы новый миллионный долг.
— Взять теперешних ваших опекунов: Ляховский —
тот давно присосался, но поймать его ужасно трудно; Половодов еще только присматривается, нельзя ли сорвать свою долю. Когда я
был опекуном, я из кожи лез, чтобы, по крайней мере, привести все в ясность; из-за этого и с Ляховским рассорился, и опеку оставил, а на мое место вдруг назначают Половодова. Если бы я знал… Мне хотелось припугнуть Ляховского, а тут вышла вон какая история. Кто бы этого мог ожидать? Погорячился, все дело испортил.
Бахарев воспользовался случаем выслать Привалова из кабинета, чтобы скрыть овладевшее им волнение; об отдыхе, конечно, не могло
быть и речи, и он безмолвно лежал все время с открытыми глазами. Появление Привалова обрадовало честного старика и вместе с
тем вызвало всю желчь, какая давно накопилась у него на сердце.
Последнее поразило Привалова: оглянувшись на свое прошлое, он должен
был сознаться, что еще не начинал даже жить в
том смысле, как это понимала Марья Степановна.
— Папа, пожалей меня, — говорила девушка, ласкаясь к отцу. — Находиться в положении вещи, которую всякий имеет право приходить осматривать и приторговывать… нет, папа, это поднимает такое нехорошее чувство в душе! Делается как-то обидно и вместе с
тем гадко… Взять хоть сегодняшний визит Привалова: если бы я не должна
была являться перед ним в качестве товара, которому только из вежливости не смотрят в зубы, я отнеслась бы к нему гораздо лучше, чем теперь.
— Да начать хоть с Хины, папа. Ну, скажи, пожалуйста, какое ей дело до меня? А между
тем она является с своими двусмысленными улыбками к нам в дом, шепчет мне глупости, выворачивает глаза
то на меня,
то на Привалова. И положение Привалова
было самое глупое, и мое тоже не лучше.
— А вот сейчас… В нашем доме является миллионер Привалов; я по необходимости знакомлюсь с ним и по мере этого знакомства открываю в нем самые удивительные таланты, качества и добродетели. Одним словом, я кончаю
тем, что начинаю думать: «А ведь не дурно
быть madame Приваловой!» Ведь тысячи девушек сделали бы на моем месте именно так…
— Нет, постой. Это еще только одна половина мысли. Представь себе, что никакого миллионера Привалова никогда не существовало на свете, а существует миллионер Сидоров, который является к нам в дом и в котором я открываю существо, обремененное всеми человеческими достоинствами, а потом начинаю думать: «А ведь не дурно
быть madame Сидоровой!» Отсюда можно вывести только такое заключение, что дело совсем не в
том, кто явится к нам в дом, а в
том, что я невеста и в качестве таковой должна кончить замужеством.
— Сергей Александрыч… Сергей Александрыч с Константином Васильичем все книжки читали, поэтому из них можно и крупы и муки намолоть. Сережа-то и маленьким когда
был, так зверьком и выглядывал:
то веревки из него вей,
то хоть ты его расколи, — одним словом, приваловская кровь. А впрочем, кто его знает, может, и переменился.
Шестилетний мальчик не понимал, конечно, значения этих странных слов и смотрел на деда с широко раскрытым ртом. Дело в
том, что, несмотря на свои миллионы, Гуляев считал себя глубоко несчастным человеком: у него не
было сыновей,
была только одна дочь Варвара, выданная за Привалова.
Это
была полная чаша во вкусе
того доброго старого времени, когда произвол, насилия и все темные силы крепостничества уживались рядом с самыми светлыми проявлениями человеческой души и мысли.
Мы уже сказали, что у Гуляева
была всего одна дочь Варвара, которую он любил и не любил в одно и
то же время, потому что это
была дочь, тогда как упрямому старику нужен
был сын.
Фамилии Колпаковых, Полуяновых, Бахаревых — все это
были птенцы гуляевского гнезда, получившие там вместе с кровом и родительской лаской
тот особенный закал, которым они резко отличались между всеми другими людьми.
Рождение внука
было для старика Гуляева торжеством его идеи. Он сам помолодел и пестовал маленького Сережу, как
того сына, которого не мог дождаться.
Дело в
том, что Константин Бахарев
был упрям не менее отца, а известно, что двум медведям плохо жить в одной берлоге.
Вместе с
тем Верочка
была очень суеверна и
была убеждена, что все сны и приметы непременно сбываются.
Подняты
были все
те факты, которые давно позабылись и, казалось, навеки умерли вместе со своими героями.
На этой исторической почве быстро создалось и
то настоящее, героем которого
был действительный, невымышленный Сергей Привалов, сидевший в рублевом номере и виденный почти всеми.
Прежде всего, конечно, всем и каждому
было ясно
то обстоятельство, что здесь
была замешана женщина…
Это
был очень смелый план, но Хиония Алексеевна не унывала, принимая во внимание
то, что Привалов остановился в рублевом номере, а также некоторые другие материалы, собранные Матрешкой с разных концов.
— Конечно, только пока… — подтверждала Хиония Алексеевна. — Ведь не
будет же в самом деле Привалов жить в моей лачуге… Вы знаете, Марья Степановна, как я предана вам, и если хлопочу,
то не для своей пользы, а для Nadine. Это такая девушка, такая… Вы не знаете ей цены, Марья Степановна! Да… Притом, знаете, за Приваловым все
будут ухаживать,
будут его ловить… Возьмите Зосю Ляховскую, Анну Павловну, Лизу Веревкину — ведь все невесты!.. Конечно, всем им далеко до Nadine, но ведь чем враг не шутит.
Со стороны даже
было противно смотреть, как она нарочно старалась держаться в стороне от Привалова, чтобы разыграть из себя театральную ingenue, а сама
то ботинок покажет Привалову из-под платья,
то глазами примется работать, как последняя горничная.
— Знаю, что тяжело тебе к ним идти, — пожалела Марья Степановна, — да что уж
будешь делать. Вот и отец
то же говорит.
Марья Степановна решилась переговорить с дочерью и выведать от нее, не
было ли у них чего. Раз она заметила, что они о чем-то так долго разговаривали; Марья Степановна нарочно убралась в свою комнату и сказала, что у нее голова болит: она не хотела мешать «божьему делу», как она называла брак. Но когда она заговорила с дочерью о Привалове,
та только засмеялась, странно так засмеялась.
— Вы, мама, добьетесь
того, что я совсем не
буду выходить из своей комнаты, когда у нас бывает Привалов. Мне просто совестно… Если человек хорошо относится ко мне, так вы хотите непременно его женить. Мы просто желаем
быть хорошими знакомыми — и только.
Эти разговоры с дочерью оставляли в душе Василия Назарыча легкую тень неудовольствия, но он старался ее заглушить в себе
то шуткой,
то усиленными занятиями. Сама Надежда Васильевна очень мало думала о Привалове, потому что ее голова
была занята другим. Ей хотелось поскорее уехать в Шатровские заводы, к брату. Там она чувствовала себя как-то необыкновенно легко. Надежде Васильевне особенно хотелось уехать именно теперь, чтобы избавиться от своего неловкого положения невесты.
Голос Марьи Степановны раздавался в моленной с
теми особенными интонациями, как читают только раскольники: она читала немного в нос, растягивая слова и произносила «й» как «и». Оглянувшись назад, Привалов заметил в левом углу, сейчас за старухами, знакомую высокую женскую фигуру в большом платке, с сложенными по-раскольничьи на груди руками. Это
была Надежда Васильевна.
Надежда Васильевна ничего не ответила, а только засмеялась и посмотрела на Привалова вызывающим, говорившим взглядом. Слова девушки долго стояли в ушах Привалова, пока он их обдумывал со всех возможных сторон. Ему особенно приятно
было вспомнить
ту энергичную защиту, которую он так неожиданно встретил со стороны Надежды Васильевны. Она
была за него: между ними, незаметно для глаз, вырастало нравственное тяготение.
Дом Колпаковой представлял собой совершенную развалину; он когда-то
был выстроен в
том помещичьем вкусе, как строили в доброе старое время Александра I.
В самых глупостях, которые говорил Nicolas Веревкин с совершенно серьезным лицом,
было что-то особенное: скажи
то же самое другой, —
было бы смешно и глупо, а у Nicolas Веревкина все сходило с рук за чистую монету.
Подозревать, что своим намеком Веревкин хотел прибавить себе весу, — этого Привалов не мог по многим причинам: раз — он хорошо относился к Веревкину по университетским воспоминаниям, затем Веревкин
был настолько умен, что не допустит такого грубого подходца; наконец, из слов Веревкина, которыми он рекомендовал себя, можно вывести только
то, что он сразу хотел поставить себя начистоту, без всяких недомолвок.
Вместе с
тем Привалов как-то избегал мысли, что Надежда Васильевна могла
быть его женой.
Он поклонялся в ней
тому, что
было самого лучшего в женщине.
— А ты к Василию Назарычу заходил? Зайди, а
то еще, пожалуй, рассердится. Он и
то как-то поминал, что тебя давно не видно… Никак с неделю уж не
был.
— Нет, Василий Назарыч, я никогда не
буду золотопромышленником, — твердым голосом проговорил Привалов. — Извините меня, я не хотел вас обидеть этим, Василий Назарыч, но если я по обязанности должен удержать за собой заводы,
то относительно приисков у меня такой обязанности нет.