Неточные совпадения
Заплатина круто повернулась перед зеркалом и посмотрела на свою особу в три четверти. Платье сидело кошелем; на спине оно отдувалось пузырями и ложилось вокруг ног некрасивыми тощими складками, точно под ними были палки. «Разве надеть новое платье, которое подарили тогда Панафидины за жениха Капочке? — подумала Заплатина, но сейчас же решила: —
Не стоит… Еще, пожалуй, Марья Степановна подумает, что я заискиваю перед ними!» Почтенная
дама придала своей физиономии гордое и презрительное выражение.
— Это твоей бабушки сарафан-то, — объяснила Марья Степановна. — Павел Михайлыч, когда в Москву ездил, так привез материю… Нынче уж нет таких материй, — с тяжелым вздохом прибавила старушка, расправляя рукой складку на сарафане. — Нынче ваши
дамы сошьют платье, два раза наденут — и подавай новое. Материи другие пошли, и люди
не такие, как прежде.
Он никогда
не выходил из ее воли, после всякой проказы или шалости немедленно просил прощения, раскаивался со слезами и
давал тысячу обещаний исправиться.
Хиония Алексеевна гналась
не из большого: ей прежде всего хотелось насолить Половодовым и Ляховским, а там — что бог
даст.
Почтенную
даму даже бесило поведение Привалова, который, кажется,
не хотел понимать коварства своих опекунов и оставался до безобразия спокойным.
— Как тертый калач могу вам
дать один золотой совет: никогда
не обращайте внимания на то, что говорят здесь про людей за спиной.
Впрочем, я это только к слову…
дамы не по моей части.
Агриппина Филипьевна посмотрела на своего любимца и потом перевела свой взгляд на Привалова с тем выражением, которое говорило: «Вы уж извините, Сергей Александрыч, что Nicolas иногда позволяет себе такие выражения…» В нескольких словах она
дала заметить Привалову, что уже кое-что слышала о нем и что очень рада видеть его у себя; потом сказала два слова о Петербурге, с улыбкой сожаления отозвалась об Узле, который, по ее словам, был уже на пути к известности,
не в пример другим уездным городам.
В заключение он
не мог
не почувствовать, что находится в самых недрах узловского beau monde'a и что Агриппина Филипьевна —
дама с необыкновенно изящными аристократическими манерами.
Публика, собравшаяся в гостиной Агриппины Филипьевны, так и
не узнала, что сделала «одна очень почтенная
дама», потому что рассказ дядюшки был прерван каким-то шумом и сильной возней в передней. Привалов расслышал голос Хионии Алексеевны, прерываемый чьим-то хриплым голосом.
На прощанье Агриппина Филипьевна даже с некоторой грустью
дала заметить Привалову, что она, бедная провинциалка, конечно,
не рассчитывает на следующий визит дорогого гостя, тем более что и в этот успела наскучить, вероятно, до последней степени; она, конечно,
не смеет даже предложить столичному гостю завернуть как-нибудь на один из ее четвергов.
«Отчего же
не прийти? — думал Привалов, спускаясь по лестнице. — Агриппина Филипьевна, кажется, такая почтенная
дама…»
— Так и знал, так и знал! — заговорил Веревкин, оставляя какую-то кость. —
Не выдержало сердечко? Ах, эти
дамы, эти
дамы, — это такая тонкая материя! Вы, Сергей Александрыч, приготовляйтесь: «Sophie Ляховская — красавица, Sophie Ляховская — богатая невеста». Только и свету в окне, что Sophie Ляховская, а по мне так, право, хоть совсем
не будь ее: этакая жиденькая, субтильная… Одним словом — жидель!
— Ах, секрет самый простой:
не быть скучным, — весело отвечал Половодов. — Когда мы с вами будем у Ляховского, Сергей Александрыч, — прибавил он, — я познакомлю вас с Софьей Игнатьевной… Очень милая девушка! А так как она вдобавок еще очень умна, то наши
дамы ненавидят ее и, кажется, только в этом и согласны между собой.
Оскар Филипыч в нескольких словах
дал заметить Половодову, что ему в тонкости известно
не только все дело по опеке, но все его мельчайшие подробности и особенно слабые места. Половодов с возраставшим удивлением слушал улыбавшегося немца и, наконец, проговорил...
— Очень хорошо, очень хорошо, — невозмутимо продолжал дядюшка. — Прежде всего, конечно, важно выяснить взаимные отношения, чтобы после
не было ненужных недоразумений. Да, это очень важно. Ваша откровенность делает вам честь… А если я вам, Александр Павлыч, шаг за шагом расскажу, как мы сначала устраним от дел Ляховского, затем поставим вас во главе всего предприятия и, наконец,
дадим этому Привалову как раз столько, сколько захотим, — тогда вы мне поверите?
— Да, но все-таки один в поле
не воин… Вы только
дайте мне честное слово, что если мой план вам понравится — барыши пополам. Да, впрочем, вы и сами увидите, что без меня трудно будет обойтись, потому что в план входит несколько очень тонких махинаций.
Дальше Половодов задумался о
дамах узловского полусвета, но здесь на каждом шагу просто была мерзость, и решительно ни на что нельзя было рассчитывать. Разве одна Катя Колпакова может иметь еще временный успех, но и это сомнительный вопрос. Есть в Узле одна вдова, докторша, шустрая бабенка, только и с ней каши
не сваришь.
— А ведь я чего
не надумалась здесь про тебя, — продолжала Марья Степановна, усаживая гостя на низенький диванчик из карельской березы, — и болен-то ты, и на нас-то на всех рассердился, и бог знает какие пустяки в голову лезут. А потом и
не стерпела:
дай пошлю Витю, ну, и послала, может, помешала тебе?
— Эти комнаты открываются раз или два в год, — объяснял Ляховский. — Приходится
давать иногда в них бал…
Не поверите, одних свеч выходит больше, чем на сто рублей!
— Для вас прежде всего важно выиграть время, — невозмутимо объяснял дядюшка, — пока Веревкин и Привалов будут хлопотать об уничтожении опеки, мы устроим самую простую вещь — затянем дело. Видите ли, есть в Петербурге одна
дама. Она
не куртизанка, как принято понимать это слово, вот только имеет близкие сношения с теми сферами, где…
— Понимаю, Надя, все понимаю, голубчик. Да бывают такие положения, когда
не из чего выбирать. А у меня с Ляховским еще старые счеты есть кое-какие. Когда он приехал на Урал, гол как сокол, кто ему
дал возможность выбиться на дорогу? Я
не хочу приписывать все себе, но я ему помог в самую трудную минуту.
Положение богатой барышни
дало почувствовать себя, и девушка готова была плакать от сознания, что она в отцовском доме является красивой и дорогой безделушкой —
не больше.
Нужно заметить, что и раньше отношения между этими
дамами, то есть Хионией Алексеевной и Антонидой Ивановной, были очень дружелюбны, хотя и
не подавали никакого повода к особенной нежности.
Почтенная
дама не могла вынести даже одной мысли, что эта Хина, кажется, мечтает устраивать у себя такие же soirees, как она, Агриппина Филипьевна.
— Это, голубчик, исключительная натура, совершенно исключительная, — говорил Бахарев про Лоскутова, —
не от мира сего человек… Вот я его сколько лет знаю и все-таки хорошенько
не могу понять, что это за человек. Только чувствуешь, что крупная величина перед тобой. Всякая сила
дает себя чувствовать.
— Если Софья Игнатьевна
не захочет
дать мне совет, я погиб… У Софьи Игнатьевны столько вкуса… Боже, сколько вкуса! И глаз… о, какой острый, молодой глаз у Софьи Игнатьевны! Мне нужно думать целую неделю, а Софье Игнатьевне стоит только открыть ротик…
Зося хотя и
не отказывалась
давать советы Альфонсу Богданычу, но у нее на душе совсем было
не то. Она редко выходила из своей комнаты и была необыкновенно задумчива. Такую перемену в характере Зоси раньше всех заметил, конечно, доктор, который
не переставал осторожно наблюдать свою бывшую ученицу изо дня в день.
Антонида Ивановна тихонько засмеялась при последних словах, но как-то странно, даже немного болезненно, что уж совсем
не шло к ее цветущей здоровьем фигуре. Привалов с удивлением посмотрел на нее. Она тихо опустила глаза и сделала серьезное лицо. Они прошли молча весь зал, расталкивая публику и кланяясь знакомым. Привалов чувствовал, что мужчины с удивлением следили глазами за его
дамой и отпускали на ее счет разные пикантные замечания, какие делаются в таких случаях.
Мазурка продолжалась около часа; пары утомились,
дамы выделывали па с утомленными лицами и тяжело переводили дух. Только одни поляки
не чувствовали никакой усталости, а танцевали еще с большим воодушевлением. Привалов в числе другой нетанцующей публики тоже любовался этим бешеным танцем и даже пожалел, что сам
не может принять участия в нем.
Они вошли в совсем пустую комнату с старинной мебелью, обитой красным выцветшим бархатом. Одна лампа с матовым шаром едва освещала ее, оставляя в тени углы и открытую дверь в дальнем конце. Лоскутов усадил свою
даму на небольшой круглый диванчик и
не знал, что ему делать дальше. Зося сидела с опущенными глазами и тяжело дышала.
— И тщеславие… Я
не скрываю. Но знаете, кто сознает за собой известные недостатки, тот стоит на полдороге к исправлению. Если бы была такая рука, которая… Ах да, я очень тщеславна! Я преклоняюсь пред силой, я боготворю ее. Сила всегда оригинальна, она
дает себя чувствовать во всем. Я желала бы быть рабой именно такой силы, которая выходит из ряду вон, которая
не нуждается вот в этой мишуре, — Зося обвела глазами свой костюм и обстановку комнаты, — ведь такая сила наполнит целую жизнь… она
даст счастье.
— Вот эта
дама с розой в волосах, — объясняла Заплатина, — переменяет каждый сезон по любовнику, а вот та, в сером платье… Здравствуйте, Пелагея Семеновна!.. Обратите, пожалуйста, внимание на эту девушку: очень богатая невеста и какая красавица, а отец был мясником. И держит себя как хорошо, никак
не подумаешь, что из крестьяночек. Да… Отец в лаптях ходил!..
Обед был подан в номере, который заменял приемную и столовую. К обеду явились пани Марина и Давид. Привалов смутился за свой деревенский костюм и пожалел, что согласился остаться обедать. Ляховская отнеслась к гостю с той бессодержательной светской любезностью, которая ничего
не говорит. Чтобы попасть в тон этой
дамы, Привалову пришлось собрать весь запас своих знаний большого света. Эти трогательные усилия по возможности разделял доктор, и они вдвоем едва тащили на себе тяжесть светского ига.
— Скажите, пожалуйста, за что ненавидит меня эта
дама? — спрашивала Зося доктора Сараева, указывая на Хину. — Она просто как-то шипит, когда увидит меня… У нее делается такое страшное лицо, что я
не шутя начинаю бояться ее. А между тем я решительно ничего ей
не сделала.
Подъезжая к пригорку, на котором стоял белый кош Ляховской, Привалов издали заметил какую-то
даму, которая смотрела из-под руки на него. «Уж
не пани ли Марина?» — подумал Привалов. Каково было его удивление, когда в этой
даме он узнал свою милую хозяйку, Хионию Алексеевну. Она даже сделала ему ручкой.
— Ты —
не знаю, что будешь делать, а я получил приглашение на заводы Отметышева, в Восточную Сибирь, — сказал Бахарев. —
Дают пять тысяч жалованья и пятую часть паев… Заводы на паях устроены.
— А кто же больше?.. Он… Непременно он. У меня положительных данных нет в руках, но я голову
даю на отсечение, что это его рук дело. Знаете, у нас, практиков, есть известный нюх. Я сначала
не доверял этому немцу, а потом даже совсем забыл о нем, но теперь для меня вся картина ясна: немец погубил нас… Это будет получше Пуцилло-Маляхинского!.. Поверьте моей опытности.
— Я все-таки переломил бы этого дядюшку, — повествовал Веревкин, — но ему удалось втянуть в дело одну
даму… А эта
дама, батенька, обламывает и
не такие дела. Ну, одним словом, она проводит дела через все инстанции, у нее что-то вроде своего министерства, черт ее возьми!
—
Не к нему в дом, у него своя жена… а к этой
даме… Вон ее муж играет налево в углу с Павлом Андреичем.
Своего платья у него
не было, но антрепренер был так добр, что
дал ему свою шубу доехать до Ирбита, а отсюда он уже надеялся как-нибудь пробраться в Узел.
— Ведь Надежда-то Васильевна была у меня, — рассказывала Павла Ивановна, вытирая слезы. — Как же,
не забыла старухи… Как тогда услыхала о моей-то Кате, так сейчас ко мне пришла. Из себя-то постарше выглядит, а такая красивая девушка… ну, по-вашему,
дама. Я еще полюбовалась ею и даже сказала, а она как покраснеет вся. Об отце-то тоскует, говорит… Спрашивает, как и что у них в дому… Ну, я все и рассказала. Про тебя тоже спрашивала, как живешь, да я ничего
не сказала: сама
не знаю.
Почему ей
не хотелось ехать в Гарчики — Надежда Васильевна сама
не могла
дать себе обстоятельного ответа, а просто у нее, как говорится,
не лежала душа к мельнице.
— Я вижу, Сергей Александрыч, что вам трудно переменить прежний образ жизни, хотя вы стараетесь сдержать данное слово. Только
не обижайтесь, я вам предложу маленький компромисс: пейте здесь… Я вам
не буду
давать больше того, чем следует.
Не сегодня завтра все будет кончено, и должен буду
дать отчет самому богу во всех своих земных делах и помышлениях.
— Папа, дорогой… милый папа… я ничего
не знаю, — стонала Надежда Васильевна. —
Дай мне подумать… Я слишком несчастна… пожалей меня.