Неточные совпадения
— Отчего же он не остановился у Бахаревых? — соображала Заплатина, заключая
свои кости в корсет. — Видно, себе
на уме… Все-таки сейчас поеду к Бахаревым. Нужно предупредить Марью Степановну… Вот и партия Nadine. Точно с неба жених свалился! Этакое счастье этим богачам:
своих денег не знают куда девать, а тут, как снег
на голову, зять миллионер… Воображаю: у Ляховского дочь, у Половодова сестра, у Веревкиных дочь, у Бахаревых целых две… Вот извольте тут разделить между ними одного жениха!..
Была и разница между половинами Василья Назарыча и Марьи Степановны, но об этом мы поговорим после, потому что теперь к второму подъезду с дребезгом подкатился экипаж Хионии Алексеевны, и она сама весело кивала
своей головой какой-то девушке, которая только что вышла
на террасу.
Он рассматривал потемневшее полотно и несколько раз тяжело вздохнул: никогда еще ему не было так жаль матери, как именно теперь, и никогда он так не желал ее видеть, как в настоящую минуту.
На душе было так хорошо, в
голове было столько мыслей, но с кем поделиться ими, кому открыть душу! Привалов чувствовал всем существом
своим, что его жизнь осветилась каким-то новым светом, что-то, что его мучило и давило еще так недавно, как-то отпало само собой, и будущее было так ясно, так хорошо.
Nicolas Веревкин, первенец Агриппины Филипьевны и местный адвокат, представлял полную противоположность Виктору Васильичу: высокий, толстый, с могучей красной шеей и громадной, как пивной котел,
головой, украшенной шелковыми русыми кудрями, он, по
своей фигуре, как выразился один местный остряк, походил
на благочестивого разбойника.
— Знаю, что острижете, — грубо проговорил Лепешкин, вынимая толстый бумажник. — Ведь у тебя голова-то, Иван Яковлич, золотая, прямо сказать, кабы не дыра в ней… Не стоял бы ты
на коленях перед мужиком, ежели бы этих
своих глупостев с женским полом не выкидывал. Да… Вот тебе деньги, и чтобы завтра они у меня
на столе лежали. Вот тебе мой сказ, а векселей твоих даром не надо, — все равно
на подтопку уйдут.
Антонида Ивановна молча улыбнулась той же улыбкой, с какой относилась всегда Агриппина Филипьевна к
своему Nicolas, и, кивнув слегка
головой, скрылась в дверях. «Она очень походит
на мать», — подумал Привалов. Половодов рядом с женой показался еще суше и безжизненнее, точно вяленая рыба.
Веревкин только вздохнул и припал
своим красным лицом к тарелке. После ботвиньи Привалов чувствовал себя совсем сытым, а в
голове начинало что-то приятно кружиться. Но Половодов время от времени вопросительно посматривал
на дверь и весь просиял, когда наконец показался лакей с круглым блюдом, таинственно прикрытым салфеткой. Приняв блюдо, Половодов торжественно провозгласил, точно
на блюде лежал новорожденный...
В одну из таких минут он ни с того ни с сего уехал за границу, пошатался там по водам, пожил в Париже, зачем-то съездил в Египет и
на Синай и вернулся из
своего путешествия англичанином с ног до
головы, в Pith India Helmet [индийском шлеме (англ.).]
на голове, в гороховом сьюте и с произношением сквозь зубы.
— Я? Привалова? — удивилась Антонида Ивановна, повертывая к мужу
свое мокрое лицо с следами мыла
на шее и
голых плечах. «Ах да, непосредственность…» — мелькнуло у ней опять в
голове, и она улыбнулась.
— О, непременно… — соглашался Оскар Филипыч, надвигая
на голову свою соломенную шляпу. — Рука руку моет: вы будете действовать здесь, я там.
Тэке, мотнув несколько раз
головой и звонко ударив передними ногами в землю, кокетливо подошел к девушке, вытянув
свою атласную шею, и доверчиво положил небольшую умную
голову прямо
на плечо хозяйки.
В двери кабинета пролезает кучер Илья и безмолвно останавливается у порога; он нерешительно начинает что-то искать
своей монументальной рукой
на том месте, где его толстая
голова срослась с широчайшими плечами.
Терпение у Альфонса Богданыча было действительно замечательное, но если бы Ляховский заглянул к нему в
голову в тот момент, когда Альфонс Богданыч, прочитав
на сон грядущий, как всякий добрый католик, латинскую молитву, покашливая и охая, ложился
на свою одинокую постель, — Ляховский изменил бы
свое мнение.
Веревкин сидел
на низеньком диванчике, положив
свою громадную
голову в ладони рук как вещь, совершенно для него лишнюю.
Ляховский бежал трусцой и несколько раз взбил
свой кок
на голове.
Половодова, заглянув в дверь, несколько мгновений колебалась — переступать ей порог этой двери или нет, но выдержка взяла верх над любопытством, и Антонида Ивановна
на предложение любезной хозяйки только покачала отрицательно
своей красивой
головой.
Вечером в кабинете Бахарева шли горячие споры и рассуждения
на всевозможные темы. Горничной пришлось заменить очень много выпитых бутылок вина новыми. Лица у всех раскраснелись, глаза блестели. Все выходило так тепло и сердечно, как в дни зеленой юности. Каждый высказывал
свою мысль без всяких наружных прикрытий, а так, как она выливалась из
головы.
Она была необыкновенно эффектна в
своем гранатовом бархатном платье с красной камелией в волосах и ответила
на поклон Привалова едва заметным кивком
головы, улыбаясь стереотипной улыбкой хозяйки дома.
Пользуясь хорошим расположением хозяина, Бахарев заметил, что он желал бы переговорить о деле, по которому приехал. При одном слове «дело» Ляховский весь изменился, точно его ударили палкой по
голове. Даже жалко было смотреть
на него, — так он съежился в
своем кресле, так глупо моргал глазами и сделал такое глупое птичье лицо.
Бахарев опустился в
свое кресло, и седая
голова бессильно упала
на грудь; припадок бешенства истощил последние силы, и теперь хлынули бессильные старческие слезы.
— Папа, милый… прости меня! — вскрикнула она, кидаясь
на колени перед отцом. Она не испугалась его гнева, но эти слезы отняли у нее последний остаток энергии, и она с детской покорностью припала
своей русой
головой к отцовской руке. — Папа, папа… Ведь я тебя вижу, может быть, в последний раз! Голубчик, папа, милый папа…
«Нет, я ей покажу, этой девчонке! — решила Хиония Алексеевна, закидывая гордо
свою голову. — Она воображает, что если у отца миллионы, так и лучше ее нет
на свете…»
Они нашли Привалова
на месте строившейся мельницы. Он вылез откуда-то из нижнего этажа, в плисовой поддевке и шароварах; ситцевая рубашка-косоворотка красиво охватывала его широкую шею.
На голове был надвинут какой-то картуз. Когда Зося протянула ему руку, затянутую в серую шведскую перчатку с лакированным раструбом, Привалов с улыбкой отдернул назад
свою уже протянутую ладонь.
Она осталась спокойной по отношению к поведению дочери, потому что вся вина падала
на голову Василия Назарыча, как главного устроителя всяких новшеств в доме,
своими руками погубившего родную дочь.
На другой день после
своего разговора с Бахаревым Привалов решился откровенно обо всем переговорить с Ляховским. Раз, он был опекуном, а второе, он был отец Зоси; кому же было ближе знать даже самое скверное настоящее. Когда Привалов вошел в кабинет Ляховского, он сидел за работой
на своем обычном месте и даже не поднял
головы.
— Ого-го!.. Вон оно куда пошло, — заливался Веревкин. — Хорошо, сегодня же устроим дуэль по-американски: в двух шагах, через платок… Ха-ха!.. Ты пойми только, что сия Катерина Ивановна влюблена не в папахена, а в его карман. Печальное, но вполне извинительное заблуждение даже для самого умного человека, который зарабатывает деньги
головой, а не ногами. Понял? Ну, что возьмет с тебя Катерина Ивановна, когда у тебя ни гроша за душой… Надо же и ей заработать
на ярмарке
на свою долю!..
Старушка покачала
головой и, взглянув
на Привалова
своими прищуренными глазами, проговорила...