Неточные совпадения
Насквозь всех
вас вижу: променяете
на первую танцовщицу.
— Ах, mon ange! — воскликнула Хиония Алексеевна, прикладываясь своими синими сухими губами к розовым щекам девушки. — Je suis charmee! [Я восхищена! (фр.)]
Вы, Nadine, сегодня прелестны, как роза!.. Как идет к
вам это полотняное платье…
Вы походите
на Маргариту в «Фаусте», когда она выходит в сад. Помните эту сцену?
—
Вы находите, что я очень похожа
на Маргариту?
— Ах! коза, коза… — разжимая теплые полные руки, шептала Хиония Алексеевна. — Кто же, кроме тебя, будет у
вас шутить? Сейчас видела Nadine… Ей, кажется, и улыбнуться-то тяжело. У нее и девичьего ничего нет
на уме… Ну, здравствуй, Верочка, ma petite, ch###vre!.. [моя маленькая козочка!.. (фр.).] Ax, молодость, молодость, все шутки
на уме, смехи да пересмехи.
— Ах, Марья Степановна!.. Уж я не стала бы напрасно
вас тревожить. Нарочно пять раз посылала Матрешку, а она через буфетчика от приваловского человека всю подноготную разузнала. Только устрой, господи,
на пользу!.. Уж если это не жених, так весь свет пройти надо: и молодой, и красивый, и богатый. Мил-лио-нер… Да ведь
вам лучше это знать!
— Вот он, — проговорил Лука, показывая глазами
на молодого красивого лакея с английским пробором. — Ишь, челку-то расчесал! Только уж я сам доложу о
вас, Сергей Александрыч… Да какой
вы из себя-то молодец… а! Я живой ногой… Ах ты, владычица небесная!..
— Помилуйте, Марья Степановна: я нарочно ехала предупредить
вас, — не без чувства собственного достоинства отвечала Хиония Алексеевна, напрасно стараясь своими костлявыми руками затянуть корсет Верочки. — Ах, Верочка… Ведь это ужасно: у женщины прежде всего талия… Мужчины некоторые сначала
на талию посмотрят, а потом
на лицо.
— Да откуда это ты…
вы… Вот уж, поистине сказать, как снег
на голову. Ну, здравствуй!..
— Какой это замечательно умный человек, Сергей Александрыч.
Вы представить себе не можете! Купцы его просто
на руках носят… И какое остроумие! Недавно
на обвинительную речь прокурора он ответил так: «Господа судьи и господа присяжные… Я могу сравнить речь господина прокурора с тем, если б человек взял ложку, почерпнул щей и пронес ее, вместо рта, к уху». Понимаете: восторг и фурор!..
— Зачем жалкая? Нет, это кажется только
на первый раз… она живет истинным философом.
Вы как-нибудь поговорите с ней поподробнее.
— Да как
вам сказать… У нее совсем особенный взгляд
на жизнь,
на счастье. Посмотрите, как она сохранилась для своих лет, а между тем сколько она пережила… И заметьте, она никогда не пользовалась ничьей помощью. Она очень горда, хотя и выглядит такой простой.
— Тут все мое богатство… Все мои права, — с уверенной улыбкой повторил несколько раз старик, дрожавшими руками развязывая розовую ленточку. — У меня все отняли… ограбили… Но права остались, и я получу все обратно… Да. Это верно…
Вы только посмотрите
на бумаги… ясно, как день. Конечно, я очень давно жду, но что же делать.
Об этом еще успеете наслушаться; но я говорю
вам все это в тех видах, чтобы не обманывать
на свой счет.
— Как тертый калач могу
вам дать один золотой совет: никогда не обращайте внимания
на то, что говорят здесь про людей за спиной.
— Об этом мы еще поговорим после, Сергей Александрыч, а теперь я должен
вас оставить… У меня дело в суде, — проговорил Веревкин, вынимая золотые часы. — Через час я должен сказать речь в защиту одного субъекта, который убил троих. Извините, как-нибудь в другой раз… Да вот что: как-нибудь
на днях загляните в мою конуру, там и покалякаем. Эй, Виктор, вставай, братику!
— Да, это верно, но владельцы сторицей получили за свои хлопоты, а
вы забываете башкир,
на земле которых построены заводы. Забываете приписных к заводам крестьян. [Имеются в виду крестьяне, жившие во время крепостного права
на государственных землях и прикрепленные царским правительством к заводам и фабрикам в качестве рабочей силы.]
— Если бы я отдал землю башкирам, тогда чем бы заплатил мастеровым, которые работали
на заводах полтораста лет?.. Земля башкирская, а заводы созданы крепостным трудом. Чтобы не обидеть тех и других, я должен отлично поставить заводы и тогда постепенно расплачиваться с своими историческими кредиторами. В какой форме устроится все это — я еще теперь не могу
вам сказать, но только скажу одно, — именно, что ни одной копейки не возьму лично себе…
— Однако
вы не ошиблись, кажется, что взяли его
на квартиру, — многозначительно говорила Агриппина Филипьевна.
— Оскар? О, это безнадежно глупый человек и больше ничего, — отвечала Агриппина Филипьевна. — Представьте себе только: человек из Петербурга тащится
на Урал, и зачем?.. Как бы
вы думали? Приехал удить рыбу. Ну, скажите ради бога, это ли не идиотство?
— Ах,
вы, Хиония Алексеевна, кажется, совсем помешались
на своем Привалове… Помилуйте, какое может быть отношение, когда брат просто глуп? Самая обыкновенная история…
—
Вы застали меня, можно сказать,
на самом месте преступления…
Агриппина Филипьевна посмотрела
на своего любимца и потом перевела свой взгляд
на Привалова с тем выражением, которое говорило: «
Вы уж извините, Сергей Александрыч, что Nicolas иногда позволяет себе такие выражения…» В нескольких словах она дала заметить Привалову, что уже кое-что слышала о нем и что очень рада видеть его у себя; потом сказала два слова о Петербурге, с улыбкой сожаления отозвалась об Узле, который, по ее словам, был уже
на пути к известности, не в пример другим уездным городам.
—
Вы не смотрите, что
на вид вся лавчонка трех рублей не стоит: вон
на этих мешках да
на ларях такие куши рвут, что мое почтение.
— Я, кажется, помешала
вам?.. — нерешительно проговорила Антонида Ивановна, продолжая оставаться
на прежнем месте, причем вся ее стройная фигура эффектно вырезывалась
на темном пространстве дверей. — Мне maman говорила о Сергее Александрыче, — прибавила она, поправляя
на руке шведскую перчатку.
Вы, вероятно, поедете
на заводы?
— Так… из любопытства, — скромно отвечал Оскар Филипыч, сладко потягиваясь
на своем стуле. — Мне кажется, что
вам, Александр Павлыч, выгоднее всего иметь поверенного в Петербурге, который следил бы за малейшим движением всего процесса. Это очень важно, особенно, если за него возьмется человек опытный…
— Да
вы решительно, кажется, все
на свете знаете…
— Но можно устроить так, что
вы в одно и то же время освободитесь от Ляховского и ни
на волос не будете зависеть от наследников… Да.
— О, это прекрасно, очень прекрасно, и, пожалуйста, обратите
на это особенное внимание… Как все великие открытия, все дело очень просто, просто даже до смешного: старший Привалов выдает
на крупную сумму векселей, а затем объявляет себя несостоятельным. Опекунов побоку, назначается конкурс, а главным доверенным от конкурса являетесь
вы… Тогда все наследники делаются пешками, и во всем
вы будете зависеть от одной дворянской опеки.
Из-за этого и дело затянулось, но Nicolas может устроить
на свой страх то, чего не хочет Привалов, и тогда все ваше дело пропало, так что
вам необходим в Петербурге именно такой человек, который не только следил бы за каждым шагом Nicolas, но и парализовал бы все его начинания, и в то же время устроил бы конкурс…
— Может быть, буду и золотым, если
вы это время сумеете удержать Привалова именно здесь,
на Урале. А это очень важно, особенно когда старший Привалов объявит себя несостоятельным. Все дело можно будет испортить, если упустить Привалова.
— Может быть, у
вас и относительно удержания Привалова
на Урале тоже есть своя счастливая мысль?
— Гм… Я удивляюсь одному, что
вы так легко смотрите
на Привалова и даже не постарались изучить его характер, а между тем — это прежде всего.
— Ах, Александр Павлыч, Александр Павлыч. Как
вы легко смотрите
на вещи, чрезвычайно легко!
— Привалов… Гм… Привалов очень сложная натура, хотя он кажется простачком. В нем постоянно происходит внутренняя борьба… Ведь вместе с правами
на наследство он получил много недостатков и слабостей от своих предков. Вот для
вас эти слабости-то и имеют особенную важность.
— О да… Могу
вас уверить. Вот
на эту сторону его характера
вам и нужно действовать. Ведь женщины всесильны, Александр Павлыч, — уже с улыбкой прибавил дядюшка.
— И отлично! Теперь
вам остается только действовать, и я буду надеяться
на вашу опытность.
Вы ведь пользуетесь успехом у женщин и умеете с ними дела водить, ну
вам и книги в руки. Я слышал мельком, что поминали Бахареву, потом дочь Ляховского…
— О, непременно… — соглашался Оскар Филипыч, надвигая
на голову свою соломенную шляпу. — Рука руку моет:
вы будете действовать здесь, я там.
— Все это в пределах возможности; может быть, я и сам набрел бы
на дядюшкину идею объявить этого сумасшедшего наследника несостоятельным должником, но вот теория удержания Привалова в Узле — это, я
вам скажу, гениальнейшая мысль.
— Ну, брат, не ври, меня не проведешь, боишься родителя-то? А я тебе скажу, что совершенно напрасно. Мне все равно, какие у
вас там дела, а только старик даже рад будет. Ей-богу… Мы прямо
на маменькину половину пройдем. Ну, так едешь, что ли? Я
на своей лошади за тобой приехал.
— Да везде эти диссонансы, Сергей Александрыч, и
вы, кажется, уже испытали
на себе их действие. Но у отца это прорывается минутами, а потом он сам раскаивается в своей горячности и только из гордости не хочет открыто сознаться в сделанной несправедливости. Взять хоть эту историю с Костей.
Вы знаете, из-за чего они разошлись?
— С той разницей, что
вы и Костя совершенно иначе высказались по поводу приисков:
вы не хотите быть золотопромышленником потому, что считаете такую деятельность совершенно непроизводительной; Костя, наоборот, считает золотопромышленность вполне производительным трудом и разошелся с отцом только по вопросу о приисковых рабочих… Он рассказывает ужасные вещи про положение этих рабочих
на золотых промыслах и прямо сравнил их с каторгой, когда отец настаивал, чтобы он ехал с ним
на прииски.
—
Вы замечательно смело рассуждаете… — задумчиво проговорил Привалов. — И знаете, я тысячу раз думал то же, только относительно своего наследства…
Вас мучит одна золотопромышленность, а
на моей совести, кроме денег, добытых золотопромышленностью, большою тяжестью лежат еще заводы, которые основаны
на отнятых у башкир землях и созданы трудом приписных к заводам крестьян.
— Нет, это пустяки. Я совсем не умею играть… Вот садитесь сюда, — указала она кресло рядом с своим. — Рассказывайте, как проводите время. Ах да, я третьего дня, кажется, встретила
вас на улице, а
вы сделали вид, что не узнали меня, и даже отвернулись в другую сторону. Если
вы будете оправдываться близорукостью, это будет грешно с вашей стороны.
— По крайней мере, назовите мне улицу,
на которой
вы меня встретили.
— А ведь я думал, что
вы уже были у Ляховского, — говорил Половодов
на дороге к передней. — Помилуйте, сколько времени прошло, а
вы все не едете. Хотел сегодня сам ехать к
вам.
—
Вы хотите меня по миру пустить
на старости лет? — выкрикивал Ляховский бабьим голосом. — Нет, нет, нет… Я не позволю водить себя за нос, как старого дурака.
— Альфонс Богданыч, Альфонс Богданыч…
вы надеваете мне петлю
на шею и советуете успокоиться! Да… петлю, петлю! А Привалов здесь, в Узле,
вы это хорошо знаете, — не сегодня завтра он явится и потребует отчета.
Вы останетесь в стороне…
Половодов скрепя сердце тоже присел к столу и далеко вытянул свои поджарые ноги; он смотрел
на Ляховского и Привалова таким взглядом, как будто хотел сказать: «Ну, друзья, что-то
вы теперь будете делать… Посмотрим!» Ляховский в это время успел вытащить целую кипу бумаг и бухгалтерских книг, сдвинул свои очки совсем
на лоб и проговорил деловым тоном...
— Александр Павлыч мне говорил, что у
вас есть черновая последнего отчета по опеке… Позвольте мне взглянуть
на нее.