Неточные совпадения
— Что же в этом дурного, mon ange? У всякой Маргариты должен быть свой Фауст. Это уж закон природы…
Только я никого не подыскивала, а жених сам явился.
Как с неба упал…
«Вот этой жениха не нужно будет искать: сама найдет, — с улыбкой думала Хиония Алексеевна, провожая глазами убегавшую Верочку. — Небось не закиснет в девках,
как эти принцессы, которые умеют
только важничать… Еще считают себя образованными девушками, а когда пришла пора выходить замуж, — так я же им и ищи жениха. Ох, уж эти мне принцессы!»
Досифея была такая же высокая и красивая женщина,
как сама Марья Степановна,
только черты ее правильного лица носили более грубый отпечаток,
как у всех глухонемых.
— Что мне делается; живу,
как старый кот на печке.
Только вот ноги проклятые не слушают. Другой раз точно на чужих ногах идешь… Ей-богу! Опять, тоже вот идешь по ровному месту, а левая нога начнет задирать и начнет задирать. Вроде
как подымаешься по лестнице.
— Вот он, — проговорил Лука, показывая глазами на молодого красивого лакея с английским пробором. — Ишь, челку-то расчесал!
Только уж я сам доложу о вас, Сергей Александрыч… Да
какой вы из себя-то молодец… а! Я живой ногой… Ах ты, владычица небесная!..
— Взять теперешних ваших опекунов: Ляховский — тот давно присосался, но поймать его ужасно трудно; Половодов еще
только присматривается, нельзя ли сорвать свою долю. Когда я был опекуном, я из кожи лез, чтобы, по крайней мере, привести все в ясность; из-за этого и с Ляховским рассорился, и опеку оставил, а на мое место вдруг назначают Половодова. Если бы я знал… Мне хотелось припугнуть Ляховского, а тут вышла вон
какая история. Кто бы этого мог ожидать? Погорячился, все дело испортил.
Как все это было давно и, вместе, точно случилось
только вчера!..
— Не видать бы Привалову моей Варвары,
как своих ушей,
только уж, видно, такое его счастье… Не для него это дерево растилось, Вася, да, видно, от своей судьбы не уйдешь. Природа-то хороша приваловская… Да и заводов жаль, Вася: погинули бы ни за грош. Ну, да уж теперь нечего тужить: снявши голову, по волосам не плачут.
— Нет, Вася, умру… — слабым голосом шептал старик, когда Бахарев старался его успокоить. —
Только вот тебя и ждал, Вася. Надо мне с тобой переговорить… Все, что у меня есть, все оставляю моему внучку Сергею… Не оставляй его… О Варваре тоже позаботься: ей еще много горя будет,
как я умру…
Какая жизнь происходила в этом дворце в наше расчетливое, грошовое время, — трудно даже представить; можно сказать
только, что русская натура развернулась здесь во всю свою ширь.
Какой-то дикий разгул овладел всеми: на целые десятки верст дорога устилается красным сукном, чтобы
только проехать по ней пьяной компании на бешеных тройках; лошадей не
только поят, но даже моют шампанским; бесчисленные гости располагаются
как у себя дома, и их угощают целым гаремом из крепостных красавиц.
— Конечно,
только пока… — подтверждала Хиония Алексеевна. — Ведь не будет же в самом деле Привалов жить в моей лачуге… Вы знаете, Марья Степановна,
как я предана вам, и если хлопочу, то не для своей пользы, а для Nadine. Это такая девушка, такая… Вы не знаете ей цены, Марья Степановна! Да… Притом, знаете, за Приваловым все будут ухаживать, будут его ловить… Возьмите Зосю Ляховскую, Анну Павловну, Лизу Веревкину — ведь все невесты!.. Конечно, всем им далеко до Nadine, но ведь чем враг не шутит.
— О нет, зачем же!.. Не стоит говорить о таких пустяках, Сергей Александрыч. Было бы
только для вас удобно, а я все готова сделать. Конечно, я не имею возможности устроить с такой роскошью, к
какой вы привыкли…
— Опять… — произносила Хиония Алексеевна таким тоном,
как будто каждый шаг Привалова по направлению к бахаревскому дому был для нее кровной обидой. — И чего он туда повадился? Ведь в этой Nadine, право, даже интересного ничего нет… никакой женственности. Удивляюсь, где
только у этих мужчин глаза… Какой-нибудь синий чулок и… тьфу!..
Марья Степановна решилась переговорить с дочерью и выведать от нее, не было ли у них чего. Раз она заметила, что они о чем-то так долго разговаривали; Марья Степановна нарочно убралась в свою комнату и сказала, что у нее голова болит: она не хотела мешать «божьему делу»,
как она называла брак. Но когда она заговорила с дочерью о Привалове, та
только засмеялась, странно так засмеялась.
— Надя, мать — старинного покроя женщина, и над ней смеяться грешно. Я тебя ни в чем не стесняю и выдавать силой замуж не буду,
только мать все-таки дело говорит: прежде отцы да матери устраивали детей, а нынче нужно самим о своей голове заботиться. Я
только могу тебе советовать
как твой друг. Где у нас женихи-то в Узле? Два инженера повертятся да какой-нибудь иркутский купец, а Привалов совсем другое дело…
Голос Марьи Степановны раздавался в моленной с теми особенными интонациями,
как читают
только раскольники: она читала немного в нос, растягивая слова и произносила «й»
как «и». Оглянувшись назад, Привалов заметил в левом углу, сейчас за старухами, знакомую высокую женскую фигуру в большом платке, с сложенными по-раскольничьи на груди руками. Это была Надежда Васильевна.
— Тут все мое богатство… Все мои права, — с уверенной улыбкой повторил несколько раз старик, дрожавшими руками развязывая розовую ленточку. — У меня все отняли… ограбили… Но права остались, и я получу все обратно… Да. Это верно… Вы
только посмотрите на бумаги… ясно,
как день. Конечно, я очень давно жду, но что же делать.
— Черт возьми… из самых недр пансиона вынырнул… то есть был извлечен оттуда… А там славная штучка у Хины запрятана… Глаза — масло с икрой… а кулаки у этого неземного создания!.. Я
только хотел заняться географией, а она меня
как хватит кулаком…
— Виктор отличный парень,
только уж
как попало ему в голову — и понес всякую чепуху, — говорил Веревкин, делая вид, что не замечает смущения Привалова.
Только одно в разговоре с Веревкиным не понравилось Привалову, именно то, что Веревкин вскользь
как будто желал намекнуть на зависимость Привалова от Константина Васильича.
«Уехала, уехала, уехала…» —
как молотками застучало в мозгу Привалова, и он плохо помнил,
как простился с Марьей Степановной, и точно в
каком тумане прошел в переднюю,
только здесь он вспомнил, что нужно еще зайти к Василию Назарычу.
— Если бы я отдал землю башкирам, тогда чем бы заплатил мастеровым, которые работали на заводах полтораста лет?.. Земля башкирская, а заводы созданы крепостным трудом. Чтобы не обидеть тех и других, я должен отлично поставить заводы и тогда постепенно расплачиваться с своими историческими кредиторами. В
какой форме устроится все это — я еще теперь не могу вам сказать, но
только скажу одно, — именно, что ни одной копейки не возьму лично себе…
Вы бы
только посмотрели,
как они ухаживают за Приваловым…
— Оскар? О, это безнадежно глупый человек и больше ничего, — отвечала Агриппина Филипьевна. — Представьте себе
только: человек из Петербурга тащится на Урал, и зачем?..
Как бы вы думали? Приехал удить рыбу. Ну, скажите ради бога, это ли не идиотство?
Оскар Филипыч,
как мы уже знаем, любил удить рыбу и сейчас
только вернулся с Аллой откуда-то с облюбованного местечка на реке Узловке, так что не успел еще снять с себя своего летнего парусинового пальто и держал в руках широкополую соломенную шляпу.
Иван Яковлич ничего не отвечал на это нравоучение и небрежно сунул деньги в боковой карман вместе с шелковым носовым платком. Через десять минут эти почтенные люди вернулись в гостиную
как ни в чем не бывало. Алла подала Лепешкину стакан квасу прямо из рук, причем один рукав сбился и открыл белую,
как слоновая кость, руку по самый локоть с розовыми ямочками, хитрый старик
только прищурил свои узкие, заплывшие глаза и проговорил, принимая стакан...
Привалов еще раз имел удовольствие выслушать историю о том,
как необходимо молодым людям иметь известные удовольствия и что эти удовольствия можно получить
только в Общественном клубе, а отнюдь не в Благородном собрании.
От ручки звонка до последнего гвоздя все в доме было пригнано под русский вкус и
только не кричало о том,
как хорошо жить в этом деревянном уютном гнездышке.
Половодов
только посмотрел своим остановившимся взглядом на Привалова и беззвучно пожевал губами. «О, да он не так глуп,
как говорил Ляховский», — подумал он, собираясь с мыслями и нетерпеливо барабаня длинными белыми пальцами по своей кружке.
— Ах, секрет самый простой: не быть скучным, — весело отвечал Половодов. — Когда мы с вами будем у Ляховского, Сергей Александрыч, — прибавил он, — я познакомлю вас с Софьей Игнатьевной… Очень милая девушка! А так
как она вдобавок еще очень умна, то наши дамы ненавидят ее и, кажется,
только в этом и согласны между собой.
Вернувшись к себе в кабинет, Половодов чувствовал,
как все в нем было переполнено одним радостным, могучим чувством, тем чувством,
какое испытывается
только в беззаветной молодости.
— Ну, брат, не ври, меня не проведешь, боишься родителя-то? А я тебе скажу, что совершенно напрасно. Мне все равно,
какие у вас там дела, а
только старик даже рад будет. Ей-богу… Мы прямо на маменькину половину пройдем. Ну, так едешь, что ли? Я на своей лошади за тобой приехал.
Только я его боюсь, твоего поверенного:
как вытаращит глаза на тебя, запыхтит…
Раньше эти вечера были скучны до тошноты, потому что на половине Марьи Степановны собиралось
только исключительно женское общество, да и
какое общество: приплетется старуха Размахнина, придет Павла Ивановна со своими бесконечными кружевами, иногда навернется еще какая-нибудь старушка — вот и все.
— Скажите, пожалуйста, Надежда Васильевна,
только одно, — спрашивал Привалов, — когда и
как вы успели передумать столько?
—
Как вам сказать: и верю и не верю… Пустяки в нашей жизни играют слишком большую роль, и против них иногда мы решительно бессильны. Они опутывают нас по рукам и по ногам, приносят массу самых тяжелых огорчений и служат неиссякаемым источником других пустяков и мелочей. Вы сравните: самый страшный враг — тот, который подавляет нас не единичной силой, а количеством. В тайге охотник бьет медведей десятками, — и часто делается жертвой комаров. Я не отстаиваю моей мысли, я
только высказываю мое личное мнение.
Для своих лет доктор сохранился очень хорошо, и
только лицо было совершенно матовое,
как у всех очень нервных людей; маленькие черные глаза смотрели из-под густых бровей пытливо и задумчиво.
— Извините, я оставлю вас на одну минуту, — проговорил он и сейчас же исчез из кабинета; в полуотворенную дверь донеслось
только,
как он быстро скатился вниз по лестнице и обругал по дороге дремавшего Пальку.
Посреди двора на длинной веревке описывал правильные круги великолепный текинский иноходец светло-желтой масти. Илья занимал центр двора. Его монументальные руки,
какие можно встретить
только на памятниках разных исторических героев, были теперь открыты выше локтей, чтобы удобнее держать в руках корду; лошадь иногда забирала веревку и старалась сдвинуть Илью с места, но он
только приседал, и тогда сорвать его с места было так же трудно,
как тумбу.
Привалова она расспрашивала
как старого знакомого, который
только что вернулся из путешествия.
— Я не буду говорить о себе, а скажу
только о вас. Игнатий Львович зарывается с каждым днем все больше и больше. Я не скажу, чтобы его курсы пошатнулись от того дела, которое начинает Привалов; но представьте себе: в одно прекрасное утро Игнатий Львович серьезно заболел, и вы… Он сам не может знать хорошенько собственные дела, и в случае серьезного замешательства все состояние может уплыть,
как вода через прорванную плотину. Обыкновенная участь таких людей…
— Вам-то
какое горе? Если я буду нищей, у вас явится больше одной надеждой на успех… Но будемте говорить серьезно: мне надоели эти ваши «дела». Конечно, не дурно быть богатым, но
только не рабом своего богатства…
Игнатий Ляховский принадлежал к типу тех темных людей,
каких можно встретить
только в Сибири.
О странностях Ляховского, о его страшной скупости ходили тысячи всевозможных рассказов, и нужно сознаться, что большею частью они были справедливы.
Только,
как часто бывает в таких случаях, люди из-за этой скупости и странностей не желают видеть того, что их создало. Наживать для того, чтобы еще наживать, — сделалось той скорлупой, которая с каждым годом все толще и толще нарастала на нем и медленно хоронила под своей оболочкой живого человека.
Одним словом, Альфонс Богданыч играл в доме ту же роль,
как стальная пружина в часах, за что в глазах Ляховского он был
только очень услужливым и очень терпеливым человеком.
Всю дорогу Веревкин болтал,
как школьник. Это веселое настроение подействовало заразительно и на Привалова.
Только когда они проезжали мимо бахаревского дома, Привалову сделалось как-то немного совестно — совестно без всякой видимой причины. Он заранее чувствовал на себе полный немого укора взгляд Марьи Степановны и мысленно сравнил Надю с Антонидой Ивановной, хотя это и были несравнимые величины.
Никто ни слова не говорил о Ляховских,
как ожидал Привалов, и ему оставалось
только удивляться, что за странная фантазия была у Веревкина тащить его сюда смотреть,
как лакей внушительной наружности подает кушанья, а хозяин работает своими челюстями.
Особенно смешил всех дядюшка, который боялся лошадей и воды и так забавно танцевал вальс в два па,
как его танцуют
только старики.
— Чего вы смеетесь? Конечно, подарок, а то
как же? Мы, сидя в Узле, совсем заплесневели, а тут вдруг является совершенно свежий человек, с громадной эрудицией, с оригинальным складом ума, с замечательным даром слова… Вы
только послушайте,
как Лоскутов говорит…