Неточные совпадения
— Очень просто: вы и Ляховский держитесь только благодаря дворянской опеке и кой-каким связям в Петербурге… Так? Дворянскую опеку и после нельзя
будет обойти, но ее купить очень недорого стоит: члены правления — один полусумасшедший доктор-акушер восьмидесяти лет, другой — выгнанный со службы за взятки и просидевший несколько лет в остроге становой, третий — приказная строка, из поповичей… Вся эта братия получает по двадцать восемь рублей месячного жалованья. Так?
Для своих лет
доктор сохранился очень хорошо, и только лицо
было совершенно матовое, как у всех очень нервных людей; маленькие черные глаза смотрели из-под густых бровей пытливо и задумчиво.
— Мой учитель и друг, — рекомендовала Надежда Васильевна
доктора Привалову. — Борис Григорьич помнит вас, когда вы
были еще гимназистом.
— А я так не скажу этого, — заговорил
доктор мягким грудным голосом, пытливо рассматривая Привалова. — И не мудрено: вы из мальчика превратились в взрослого, а я только поседел. Кажется, давно ли все это
было, когда вы с Константином Васильичем
были детьми, а Надежда Васильевна крошечной девочкой, — между тем пробежало целых пятнадцать лет, и нам, старикам, остается только уступить свое место молодому поколению.
Заезжали Половодов, Виктор Васильич,
доктор, — всем один ответ: «Барин не приказали принимать…» Виктор Васильич попробовал
было силой ворваться в приваловскую половину, но дверь оказалась запертой, а Ипат вдобавок загородил ее, как медведь, своей спиной.
Зося хотя и не отказывалась давать советы Альфонсу Богданычу, но у нее на душе совсем
было не то. Она редко выходила из своей комнаты и
была необыкновенно задумчива. Такую перемену в характере Зоси раньше всех заметил, конечно,
доктор, который не переставал осторожно наблюдать свою бывшую ученицу изо дня в день.
Зося сделалась необыкновенно внимательна в последнее время к Надежде Васильевне и часто заезжала навестить ее, поболтать или увезти вместе с собой кататься. Такое внимание к подруге
было тоже новостью, и
доктор не мог не заметить, что во многом Зося старается копировать Надежду Васильевну, особенно в обстановке своей комнаты, которую теперь загромоздила книгами, гравюрами серьезного содержания и совершенно новой мебелью, очень скромной и тоже «серьезной».
— В вас
есть небольшая перемена… — осторожно пробовал навести разговор
доктор.
За несколько дней до бала Зося в категорической форме объявила
доктору, чтобы Лоскутов непременно
был в числе гостей.
— И пусть
будет каприз! Если я этого хочу,
доктор?
— Хорошо, пусть
будет по-вашему,
доктор… Я не
буду делать особенных приглашений вашему философу, но готова держать пари, что он
будет на нашем бале… Слышите — непременно! Идет пари? Я вам вышью феску, а вы мне… позвольте, вы мне подарите ту статуэтку из терракоты, помните, — ребенка, который снимает с ноги чулок и падает. Согласны?
Доктор и
есть самый порядочный человек, хотя он считает меня за порядочного подлеца.
Это предложение
доктора обрадовало Бахарева, как ребенка, которому после долгой ненастной погоды позволили наконец выйти на улицу. С нетерпением всех больных, засидевшихся в четырех стенах, он воспользовался случаем и сейчас же решил ехать к Ляховскому, у которого не
был очень давно.
—
Было бы лучше, если бы вы имели побольше терпения, — сухо отвечал
доктор, проверяя пульс больной по своим часам.
Молодая натура стойко выдерживала неравную борьбу с приступами болезни, но
было несколько таких моментов, что
доктор начинал испытывать сомнения относительно счастливого исхода.
—
Доктор, дайте мне вашу руку… — прошептала больная. — Мне
будет легче…
— Послушайте,
доктор, ведь я не умру?.. — шептала Зося, не открывая глаз. — Впрочем, все
доктора говорят это своим пациентам…
Доктор, я
была дурная девушка до сих пор… Я ничего не делала для других… Не дайте мне умереть, и я переменюсь к лучшему. Ах, как мне хочется жить…
доктор,
доктор!.. Я раньше так легко смотрела на жизнь и людей… Но жизнь так коротка, — как жизнь поденки.
Это
был тот кризис, которого с замирающим сердцем ждал
доктор три недели. Утром рано, когда Зося заснула в первый раз за все время своей болезни спокойным сном выздоравливающего человека, он, пошатываясь, вошел в кабинет Ляховского.
Ляховский с каким-то детским всхлипыванием припал своим лицом к руке
доктора и в порыве признательности покрыл ее поцелуями; из его глаз слезы так и сыпались, но это
были счастливые слезы.
— У нас в клубе смешанное общество, — объяснила Хиония Алексеевна по дороге в танцевальный зал, где пиликал очень плохой оркестр самую ветхозаветную польку. — Можно сказать, мы устроились совсем на демократическую ногу;
есть здесь приказчики, мелкие чиновники, маленькие купчики, учителя… Но
есть и представители нашего beau mond'a: горные инженеры, адвокаты, прокурор, золотопромышленники, заводчики,
доктора… А какой богатый выбор красивых дам!..
В маленькой комнатке, которую
доктор занимал в нижнем этаже, царил тот беспорядок, какой привозят с собой все путешественники: в углу стоял полураскрытый чемодан, на стене висело забрызганное дорожной грязью пальто, на окне разложены
были хирургические инструменты и стояла раскрытая коробка с табаком.
— Папа
будет вам очень рад, — ответила Зося за
доктора. — Только он ничего не говорит пока, но всех узнает отлично… Ему
было немного лучше, но дорога испортила.
— Если вы желаете навестить больного, он
будет вам рад, — заявил
доктор, появляясь в дверях.
Слабое движение руки, жалко опустившейся на одеяло,
было ответом, да глаза раскрылись шире, и в них мелькнуло сознание живого человека. Привалов посидел около больного с четверть часа;
доктор сделал знак, что продолжение этого безмолвного визита может утомить больного, и все осторожно вышли из комнаты. Когда Привалов начал прощаться, девушка проговорила...
Обед
был подан в номере, который заменял приемную и столовую. К обеду явились пани Марина и Давид. Привалов смутился за свой деревенский костюм и пожалел, что согласился остаться обедать. Ляховская отнеслась к гостю с той бессодержательной светской любезностью, которая ничего не говорит. Чтобы попасть в тон этой дамы, Привалову пришлось собрать весь запас своих знаний большого света. Эти трогательные усилия по возможности разделял
доктор, и они вдвоем едва тащили на себе тяжесть светского ига.
—
Будем, по примеру Сергея Александрыча, надеяться на целебную силу деревенского воздуха, — проговорил
доктор.
Доктор Сараев давно разыскивал Зосю и немало
был удивлен, когда нашел ее в обществе Заплатиной с следами слез на глазах.
Этот визит омрачил счастливое настроение Заплатиной, и она должна
была из чувства безопасности прекратить свои дальнейшие посещения Ляховских. Да кроме того, ей совсем не нравилось смотреть на презрительное выражение лица, с которым встретил ее сам Игнатий Львович, хотя ему как больному можно
было многое извинить; затем натянутая любезность, с какой обращался к ней
доктор, тоже шокировала покорную приличиям света натуру Хионии Алексеевны.
Проект Зоси
был встречен с большим сочувствием, особенно
доктором, потому что в самом деле чего же лучше: чем бестолково толочься по курзалу, полезнее в тысячу раз получать все блага природы из первых рук.
Доктор считал Привалова немного бесхарактерным человеком, но этот его недостаток, в его глазах, выкупался его искренней, гуманной и глубоко честной натурой. Именно такой человек и нужен
был Зосе, чтобы уравновесить резкости ее характера, природную злость и наклонность к самовольству. Сама Зося говорила
доктору в припадке откровенности то же самое, каялась в своих недостатках и уверяла, что исправится, сделавшись m-me Приваловой.
— Ах, да, конечно! Разве ее можно не любить? Я хотел совсем другое сказать: надеетесь ли вы… обдумали ли вы основательно, что сделаете ее счастливой и сами
будете счастливы с ней. Конечно, всякий брак — лотерея, но иногда полезно воздержаться от риска… Я верю вам, то
есть хочу верить, и простите отцу… не могу! Это выше моих сил… Вы говорили с
доктором? Да, да. Он одобряет выбор Зоси, потому что любит вас. Я тоже люблю
доктора…
Разобраться в этом странном наборе фраз
было крайне трудно, и Привалов чувствовал себя очень тяжело, если бы
доктор не облегчал эту трудную задачу своим участием. Какой это
был замечательно хороший человек! С каким ангельским терпением выслушивал он влюбленный бред Привалова. Это
был настоящий друг, который являлся лучшим посредником во всех недоразумениях и маленьких размолвках.
— Если бы не
доктор, мы давно рассорились бы с тобой, — говорила Привалову Зося. — И прескучная, должно
быть, эта милая обязанность улаживать в качестве друга дома разные семейные дрязги!..
Свидетелями
были доктор, Нагибин и Телкин; со стороны невесты провожала всего одна Хиония Алексеевна.
—
Есть еще одна надежда, Сергей Александрыч, — говорил
доктор, который, как казалось Привалову, тоже держался от него немного дальше, чем это
было до его женитьбы.
Положение Привалова с часу на час делалось все труднее. Он боялся сделаться пристрастным даже к
доктору. Собственное душевное настроение слишком
было напряжено, так что к действительности начали примешиваться призраки фантазии, и расстроенное воображение рисовало одну картину за другой. Привалов даже избегал мысли о том, что Зося могла не любить его совсем, а также и он ее. Для него ясно
было только то, что он не нашел в своей семейной жизни своих самых задушевных идеалов.
Только о Надежде Васильевне никто ничего не знал, а Привалов слышал мельком о ней от
доктора, который осенью
был в Шатровских заводах.
В подтверждение своих слов Ляховский вынимал из письменного стола черновую приготовленного духовного завещания и читал ее
доктору пункт за пунктом. Завещание
было составлено в пользу Зоси, и
доктор успокаивался.
— Но я скоро не умру,
доктор, — с улыбкой говорил Ляховский, складывая завещание обратно в стол. — Нет, не умру… Знаете, иногда человека поддерживает только одна какая-нибудь всемогущая идея, а у меня
есть такая идея… Да!
Ночью с Ляховским сделался второй удар. Несмотря на все усилия
доктора, спасти больного не
было никакой возможности; он угасал на глазах. За час до смерти он знаком попросил себе бумаги и карандаш; нетвердая рука судорожно нацарапала всего два слова: «Пуцилло-Маляхинский…» Очевидно, сознание отказывалось служить Ляховскому, паралич распространялся на мозг.
Начались поиски завещания;
были открыты все ящики, десять раз перебрана
была каждая бумажка; единственным результатом всех поисков
были два черновых завещания, которые Ляховский читал
доктору. Как только рассвело утро, Хина объехала всех нотариусов и навела справки: завещания нигде не
было составлено. Хина еще раз перерыла весь кабинет Ляховского, — все
было напрасно.
Доктор бывал в приваловском доме каждый день, и Привалов особенно рад
был видеть этого верного друга.
—
Доктор, вы ошибаетесь, — возражал Привалов. — Что угодно, только Зося самая неувлекающаяся натура, а скорее черствая и расчетливая. В ней
есть свои хорошие стороны, как во всяком человеке, но все зло лежит в этой неустойчивости и в вечной погоне за сильными ощущениями.
Она здесь, в Узле, — вот о чем думал Привалов, когда возвращался от Павлы Ивановны. А он до сих пор не знал об этом!..
Доктор не показывается и, видимо, избегает встречаться с ним. Ну, это его дело. В Привалове со страшной силой вспыхнуло желание увидать Надежду Васильевну, увидать хотя издали… Узнает она его или нет? Может
быть, отвернется, как от пьяницы и картежника, которого даже бог забыл, как выразилась бы Павла Ивановна?
Надежда Васильевна в несколько минут успела рассказать о своей жизни на приисках, где ей
было так хорошо, хотя иногда начинало неудержимо тянуть в город, к родным. Она могла бы назвать себя совсем счастливой, если бы не здоровье Максима, которое ее очень беспокоит, хотя
доктор, как все
доктора, старается убедить ее в полной безопасности. Потом она рассказывала о своих отношениях к отцу и матери, о Косте, который по последнему зимнему пути отправился в Восточную Сибирь, на заводы.
— С середины зимы… Сначала жаловался на головные боли, потом появилась какая-то слабость, апатия, галлюцинации.
Доктор лечит его электричеством… Так я
буду надеяться, что вы не позабудете нас.
Доктор целые дни проводил на практике, так что дома его можно
было видеть только мельком.
Надежда Васильевна с ужасом слушала этот сумасшедший бред и сама начинала чувствовать, что недалека от сумасшествия. Галлюцинации мужа передавались ей: это
был первый шаг к сумасшествию. Она не знала, что ей делать и как отнестись к этим галлюцинациям мужа, которые стали повторяться. Когда она рассказала все
доктору, он внимательно ее выслушал и задумчиво проговорил...
«Милый и дорогой
доктор! Когда вы получите это письмо, я
буду уже далеко… Вы — единственный человек, которого я когда-нибудь любила, поэтому и пишу вам. Мне больше не о ком жалеть в Узле, как, вероятно, и обо мне не особенно
будут плакать. Вы спросите, что меня гонит отсюда: тоска, тоска и тоска… Письма мне адресуйте poste restante [до востребования (фр.).] до рождества на Вену, а после — в Париж. Жму в последний раз вашу честную руку.
С
доктором сделалась истерика, так что Привалову пришлось возиться с ним до самого утра. Старик немного забылся только пред серым осенним рассветом, но и этот тяжелый сон
был нарушен страшным гвалтом в передней. Это ворвалась Хиония Алексеевна, которая узнала об исчезновении Зоси, кажется, одной из последних. В кабинет она влетела с искаженным злобой лицом и несколько мгновений вопросительно смотрела то на
доктора, то на Привалова.