Неточные совпадения
То же завидное здоровье, веселый взгляд больших карих
глаз, приветливая улыбка
на красных губах — все говорило, что Парашка была дочь старого Зайца и его баловень.
Очевидно, Аксинья крепко держала в своих руках женолюбивое сердце Бучинского и вполне рассчитывала
на свои силы; высокая грудь, румянец во всю щеку, белая, как молоко, шея и неистощимый запас злого веселья заставляли Бучинского сладко жмурить
глаза, и он приговаривал в веселую минуту: «От-то пышная бабенка, возьми ее черт!» Кум не жмурил
глаза и не считал нужным обнаруживать своих ощущений, но, кажется,
на его долю выпала львиная часть в сердце коварной красавицы.
Брат Аксиньи, который
на прииске был известен под уменьшительным именем Гараськи, совсем не походил
на свою красивую сестру. Его хилая и тщедушная фигура с вялыми движениями и каким-то серым лицом, рядом с сестрой, казалась просто жалкой; только в иззелена-серых
глазах загорался иногда насмешливый, злой огонек да широкие губы складывались в неопределенную, вызывающую улыбку. В моих
глазах Гараська был просто бросовый парень, которому нечего и думать тянуться за настоящим мужиком.
— Обезножил старый Заяц, — прибавил мужик, не спуская с меня своих больших черных
глаз. — А я вот
на его место попал…
Я пришел к той части машины, где
на отлогом деревянном скате скоплялись шлихи и золото. Два штейгера в серых пальто наблюдали за работой машины; у стены, спрятавшись от дождя, сидел какой-то поденщик в одной рубахе и, вздрагивая всем телом, сосал коротенькую трубочку. Он постоянно сплевывал в сторону и сладко жмурил
глаза.
Я поднял голову и несколько мгновений остался в такой позе неподвижно. Наверху, облокотившись
на перила подъезда, стоял небольшого роста коренастый и плотный господин в осеннем порыжелом пальто; его круглая, остриженная под гребенку голова была прикрыта черной шляпой с широкими полями. Он смотрел
на меня своими близорукими выпуклыми
глазами и улыбался. Нужно было видеть только раз эту странную улыбку, чтобы никогда ее не забыть: так улыбаются только дети и сумасшедшие.
Широкое добродушное лицо Ароматова при последних словах точно расцвело от улыбки: около
глаз и по щекам лучами разбежались тонкие старческие морщины, рыжеватые усы раздвинулись и по широким чувственным губам проползла удивительная детская улыбка. Ароматов носил окладистую бородку, которую
на подбородке для чего-то выбривал, как это делают чиновники. Черный шелковый галстук сбился набок, открывая сомнительной белизны ситцевую рубашку и часть белой полной шеи.
— А
на частных промыслах разве лучше? — спрашивал я Ароматова, который теперь сидел перед огнем
на корточках и кулаком протирал
глаза; я, в ожидании американского кушанья, тоже задыхался от густого дыма, и принужден был несколько раз выходить из землянки, чтобы дохнуть свежим воздухом.
Бучинский шустро семенил по конторе и перекатывался из угла в угол, как капля ртути; он успевал отвечать зараз двоим, а третьему рассыпался сухим дребезжащим смехом, как смеются
на сцене плохие комики. Доктор сидел уже за яичницей-глазуньей, которую уписывал за обе щеки с завидным аппетитом; Безматерных сидел в ожидании пунша в углу и глупо хлопал
глазами. Только когда в контору вошла Аксинья с кринкой молока, старик ожил и заговорил...
— Врешь, врешь и врешь! — послышался голос Карнаухова, который успел проснуться и теперь глядел
на всех удивленными, заспанными
глазами. — Вот те и раз… Да откуда это вы, братцы, набрались сюда?.. Ловко!.. Да где это мы… позвольте…
На Любезном?
Синицын сморщил нос и через плечо едва взглянул прищуренными
глазами на маленького человека. Для чего Ароматов ломался — я никак не мог понять. Доктор взял «проэкт», развернул несколько листов чисто переписанной бумаги и прочитал выведенный готическими буквами заголовок...
На эти возгласы Карнаухова из конторы выкатился собственной персоной сам Тихон Савельич; от бессонной ночи и выпитого вина его сыромятное лицо светило каким-то жирным блеском, а
глаза были совсем мутны.
— Вы… все… эксплуататогы! — кричал опьяневший от злости Ароматов со слезами
на глазах. — Я агтист… я никого не обижал… я… вы обигаете нагод… Пьете чужую кговь!.. Газбойники!?
Дьякон встал
на средину комнаты, приложил одну руку к щеке, закрыл
глаза и ровным бархатным тенором затянул проголосную песню...
В десяти шагах от меня, из лесу вышла высокая молодая девушка с высоко подтыканным ситцевым сарафаном; кумачный платок сбился
на затылок и открывал замечательно красивую голову с шелковыми русыми волосами и карими большими
глазами. От ходьбы по лесу лицо разгорелось, губы были полуоткрыты;
на белой полной шее блестели стеклянные бусы. Девушка заметила меня, остановилась и с вызывающей улыбкой смотрела прямо в
глаза, прикрывая передником берестяную коробку с свежей малиной.
Но как ни хороша природа сама по себе, как ни легко дышится
на этом зеленом просторе, под этим голубым бездонным небом —
глаз невольно ищет признаков человеческого существования среди этой зеленой пустыни, и в сердце вспыхивает радость живого человека, когда там, далеко внизу, со дна глубокого лога взовьется кверху струйка синего дыма.
Обязанность штейгерей заключается в том, чтобы предупреждать всеми способами хищение хозяйского золота, но известно, что у семи нянек всегда дитя без
глазу и штейгеря бесполезны
на приисках в такой же мере, как и всякая казенная стража.
— Сорока
на хвосте принесла… Хе-хе! Нет, вы не ошиблись в выборе: самая пышная дивчина
на всем прииске. Я не уступил бы вам ее ни за какие коврижки, да вот проклятый ревизор
на носу… Не до Наськи!.. А вы слыхали, что ревизор уж был
на Майне и нашел приписное золото? О, черт бы его взял… Где у этого Синицына только
глаза были?.. Теперь и пойдут шукать по всем приискам, кто продавал Синицыну золото… Тьфу!.. А еще умным человеком считается… Вот вам и умный человек.
Зайчиха молча показала
глазами на балаган; Митревна с соболезнованием покачала головой и принялась ругать приисковых мужиков, которые только пьянствуют.
Глядя
на ее испитое лицо, бессмысленно моргавшие
глаза,
на сгорбленную спину и неверную, расслабленную старческую походку, трудно было поручиться, что вот-вот «подкатит ей под сердце» или «схватит животом» — и готова! — даже не дохнет, а только захлопает
глазами, как раздавленная птица.
Зайчиха вооружилась длинной черемуховой палкой и встала в выжидающей позе; позади всех с ребенком
на руках и с опущенной головой плелась Лукерья.
На ней, как говорится, лица не было. Зеленые пятна от синяков, темные круги под
глазами, какой-то серый цвет лица…
Прежде всего мне бросилась в
глаза длинная фигура Никиты Зайца, растянутая по траве; руки были скручены назади,
на лице виднелись следы свежей крови. Около него сидели два мужика: один с черной окладистой бородой, другой — лысый; они тоже были связаны по рукам и все порывались освободиться. Около Никиты, припав головой к плечу сына, тихо рыдала Зайчиха.
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Вот хорошо! а у меня
глаза разве не темные? самые темные. Какой вздор говорит! Как же не темные, когда я и гадаю про себя всегда
на трефовую даму?
Анна Андреевна. Поди прочь отсюда! слышишь: прочь, прочь! И не смей показываться
на глаза.
Солдат опять с прошением. // Вершками раны смерили // И оценили каждую // Чуть-чуть не в медный грош. // Так мерил пристав следственный // Побои
на подравшихся //
На рынке мужиках: // «Под правым
глазом ссадина // Величиной с двугривенный, // В средине лба пробоина // В целковый. Итого: //
На рубль пятнадцать с деньгою // Побоев…» Приравняем ли // К побоищу базарному // Войну под Севастополем, // Где лил солдатик кровь?
Вгляделся барин в пахаря: // Грудь впалая; как вдавленный // Живот; у
глаз, у рта // Излучины, как трещины //
На высохшей земле; // И сам
на землю-матушку // Похож он: шея бурая, // Как пласт, сохой отрезанный, // Кирпичное лицо, // Рука — кора древесная, // А волосы — песок.
Вздрогнула я, одумалась. // — Нет, — говорю, — я Демушку // Любила, берегла… — // «А зельем не поила ты? // А мышьяку не сыпала?» // — Нет! сохрани Господь!.. — // И тут я покорилася, // Я в ноги поклонилася: // — Будь жалостлив, будь добр! // Вели без поругания // Честному погребению // Ребеночка предать! // Я мать ему!.. — Упросишь ли? // В груди у них нет душеньки, // В
глазах у них нет совести, //
На шее — нет креста!