— Да, может быть,
воевода и сдал бы, но вчера утром полковник, который в Буджаках, пустил в город ястреба с запиской, чтобы не отдавали города; что он
идет на выручку с полком, да ожидает только другого полковника, чтоб
идти обоим вместе. И теперь всякую минуту ждут их… Но вот мы пришли
к дому.
Я, когда вышел из университета, то много занимался русской историей, и меня всегда и больше всего поражала эпоха междуцарствия: страшная пора — Москва без царя, неприятель и неприятель всякий, — поляки, украинцы и даже черкесы, — в самом центре государства; Москва приказывает, грозит, молит
к Казани,
к Вологде,
к Новгороду, — отовсюду молчание, и потом вдруг, как бы мгновенно, пробудилось сознание опасности; все разом встало, сплотилось, в год какой-нибудь вышвырнули неприятеля; и покуда, заметьте,
шла вся эта неурядица, самым правильным образом происходил суд, собирались подати, формировались новые рати, и вряд ли это не народная наша черта: мы не любим приказаний; нам не по сердцу чересчур бдительная опека правительства; отпусти нас посвободнее, может быть, мы и сами
пойдем по тому же пути, который нам указывают; но если же заставят нас
идти, то непременно возопием; оттуда же, мне кажется, происходит и ненависть ко всякого рода
воеводам.
Пугачев, узнав о том, обратился
к Алатырю; но, прикрывая свое движение,
послал к Ядринску шайку, которая и была отбита
воеводою и жителями, а после сего встречена графом Меллиным и совсем рассеяна.
— Не мне, последнему из граждан нижегородских, — отвечал Минин, — быть судьею между именитых бояр и
воевод; довольно и того, что вы не погнушались допустить меня, простого человека, в ваш боярский совет и дозволили говорить наряду с вами, высокими сановниками царства Русского. Нет, бояре! пусть посредником в споре нашем будет равный с вами родом и саном знаменитым, пусть решит,
идти ли нам
к Москве или нет, посланник и друг пана Гонсевского.