Неточные совпадения
— Шишка и есть: ни конца ни краю не найдешь. Одним словом, двухорловый!.. Туда же, золота
захотел!.. Ха-ха!.. Так я ему и сказал, где оно спрятано. А у меня есть местечко… Ох
какое местечко, Яша!.. Гляди-ка, ведь это кабатчик Ермошка на своем виноходце закопачивает? Он… Ловко. В город погнал с краденым золотом…
Двор был крыт наглухо, и здесь царила такая чистота,
какой не увидишь у православных в избах. Яша молча привязал лошадь к столбу, оправил шубу и пошел на крыльцо. Мыльников уже был в избе. Яша по привычке
хотел перекреститься на образ в переднем углу, но Маремьяна его оговорила...
Родион Потапыч точно онемел: он не ожидал такой отчаянной дерзости ни от Яши, ни от зятя. Пьяные
как стельки — и лезут с мокрым рылом прямо в избу… Предчувствие чего-то дурного остановило Родиона Потапыча от надлежащей меры,
хотя он уже и приготовил руки.
Анжинеров Шишка
хочет под суд упечь, потому
как очень ему теперь обидно, что они живут да радуются, а он дыра в горсти.
— Вот я и
хотел рассказать все по порядку, Степан Романыч, потому
как Кишкин меня в свидетели
хочет выставить… Забегал он ко мне как-то на Фотьянку и все выпытывал про старое, а я догадался, что он неспроста, и ничего ему не сказал. Увертлив пес.
Старик так и ушел, уверенный, что управляющий не
хотел ничего сделать для него.
Как же, главный управляющий всех Балчуговских промыслов — и вдруг не может отодрать Яшку?.. Своего блудного сына Зыков нашел у подъезда. Яша присел на последнюю ступеньку лестницы, положив голову на руки, и спал самым невинным образом. Отец разбудил его пинком и строго проговорил...
С ловкостью настоящего дипломата он умел обходить этим окольным путем самые больные места,
хотя и вызывал строгий ропот таких фанатиков компанейских интересов,
как старейший на промыслах штейгер Зыков.
Карачунский осмотрел эту кучку и понял, что старик не
хочет выдать новой находки. Какой-то неизвестный старатель из Фотьянки отыскал в Ульяновском кряже хорошую жилу.
— Что мы, разве невольники
какие для твоего Родиона-то Потапыча? — выкрикивал Петр Васильич. — Ему хорошо, так и другим тоже надо…
Как собака лежит на сене: сам не ест и другим не дает. Продался конпании и знать ничего не
хочет… Захудал народ вконец, взять хоть нашу Фотьянку, а кто цены-то ставит? У него лишнего гроша никто еще не заработал…
Кожин, пошатываясь, прошел к столу, сел на лавку и с удивлением посмотрел кругом,
как человек, который
хочет и не может проснуться. Марья заметила,
как у него тряслись губы. Ей сделалось страшно,
как матери. Или пьян Кожин, или не в своем уме.
Опохмелившись, Мыльников соврал еще что-то и отправился в кабак к Фролке, чтобы послушать, о чем народ галдит. У кабака всегда народ сбивался в кучу, и все новости собирались здесь,
как в узле. Когда Мыльников уже подходил к кабаку, его чуть не сшибла с ног бойко катившаяся телега. Он
хотел обругаться, но оглянулся и узнал любезную сестрицу Марью Родионовну.
Устинья Марковна в глубине души была рада, что все обошлось так благополучно,
хотя и наблюдала потихоньку грозного мужа, который
как будто немного даже рехнулся.
Это была, во всяком случае, оригинальная компания: отставной казенный палач, шваль Мыльников и Окся.
Как ухищрялся добывать Мыльников пропитание на всех троих, трудно сказать; но пропитание,
хотя и довольно скудное, все-таки добывалось. В котелке Окся варила картошку, а потом являлся ржаной хлеб. Палач Никитушка, когда был трезвый, почти не разговаривал ни с кем — уставит свои оловянные глаза и молчит. Поест, выкурит трубку и опять за работу. Мыльников часто приставал к нему с разными пустыми разговорами.
Ее удивило больше всего то, что у баушки завелись какие-то дела с Кишкиным, тогда
как раньше она и слышать о нем не
хотела,
как о первом смутьяне и затейщике, сбивавшем с толку мужиков.
— Не бойся, не трону, — ответил Кожин, выпрямляясь в седле. — Степан Романыч, а я с Фотьянки… Ездил к подлецу Кишкину: на мои деньги открыл россыпь, а теперь и знать не
хочет. Это
как же?..
— Позвольте, господин следователь, я этого совсем не желал сказать и не мог… Я
хотел только объяснить,
как происходят подобные вещи в больших промышленных предприятиях.
—
Какое дело-то? Опять золотом обманывать
хочешь?
— Упыхается… Главная причина, что здря все делает. Конечно, вашего брата, хищников, не за что похвалить, а суди на волка — суди и по волку. Все пить-есть
хотят, а добыча-то невелика. Удивительное это дело,
как я погляжу. Жалились раньше, что работ нет, делянками притесняют, ну, открылась Кедровская дача, — кажется, места невпроворот. Так? А все народ беднится, все в лохмотьях ходят…
Без дальних разговоров Петра Васильича высекли… Это было до того неожиданно, что несчастный превратился в дикого зверя: рычал, кусался, плакал и все-таки был высечен. Когда экзекуция кончилась, Петр Васильич не
хотел подниматься с позорной скамьи и некоторое время лежал
как мертвый.
— Окся ужо до тебя доберется, Петр Васильич… Она и то обещает рассчитаться с тобой мелкими. «Это, — грит, — он, кривой черт, настроил тебя». То-то дура… Я и боялся к тебе подойти все время: пожалуй,
как раз вцепится… Ей бы только в башку попало. Тебя да Марью
хочет руками задавить.
Марья плохо помнила,
как ушел Матюшка. У нее сладко кружилась голова, дрожали ноги, опускались руки…
Хотела плакать и смеяться, а тут еще свой бабий страх. Вот сейчас она честная мужняя жена, а выйдет в лес — и пропала… Вспомнив про объятия Матюшки, она сердито отплюнулась. Вот охальник! Потом Марья вдруг расплакалась. Присела к окну, облокотилась и залилась рекой. Семеныч, завернувший вечерком напиться чаю, нашел жену с заплаканным лицом.
— А так навернулся… До сумерек сидел и все с баушкой разговаривал. Я с Петрунькой на завалинке все сидела: боялась ему на глаза попасть. А тут Петрунька спать
захотел… Я его в сенки потихоньку и свела. Укладываю, а в оконце — отдушника у нас махонькая в стене проделана, — в оконце-то и вижу,
как через огород человек крадется. И вижу, несет он в руках бурак берестяной и прямо к задней избе, да из бурака на стенку и плещет. Испугалась я,
хотела крикнуть, а гляжу: это дядя Петр Васильич… ей-богу, тетя, он!..
Она раньше боялась мужа, потом стыдилась, затем жалела и, наконец, возненавидела, потому что он упорно не
хотел ничего замечать. И таким маленьким он ей казался… Вообще с Марьей творилось неладное: она ходила
как в тумане, полная какой-то странной решимости.
Родион Потапыч сидел на своей Рублихе и ничего не
хотел знать. Благодаря штольне углубление дошло уже до сорок шестой сажени. Шахта стоила громадных денег, но за нее поэтому так и держались все. Смертельная болезнь только может подтачивать организм с такой последовательностью,
как эта шахта. Но Родион Потапыч один не терял веры в свое детище и боялся только одного: что компания не даст дальнейших ассигновок.
Старик молча торжествовал свою победу: Рублиха не обманула,
хотя и стоила страшно дорого. Да, он показал,
какое золото в Ульяновом кряже старые штейгеры открывают… Вот только голубчик Степан Романыч не дожил.
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Ему всё бы только рыбки! Я не иначе
хочу, чтоб наш дом был первый в столице и чтоб у меня в комнате такое было амбре, чтоб нельзя было войти и нужно бы только этак зажмурить глаза. (Зажмуривает глаза и нюхает.)Ах,
как хорошо!
Городничий (в сторону).О, тонкая штука! Эк куда метнул!
какого туману напустил! разбери кто
хочет! Не знаешь, с которой стороны и приняться. Ну, да уж попробовать не куды пошло! Что будет, то будет, попробовать на авось. (Вслух.)Если вы точно имеете нужду в деньгах или в чем другом, то я готов служить сию минуту. Моя обязанность помогать проезжающим.
Наскучило идти — берешь извозчика и сидишь себе
как барин, а не
хочешь заплатить ему — изволь: у каждого дома есть сквозные ворота, и ты так шмыгнешь, что тебя никакой дьявол не сыщет.
— Анна Андреевна именно ожидала хорошей партии для своей дочери, а вот теперь такая судьба: именно так сделалось,
как она
хотела», — и так, право, обрадовалась, что не могла говорить.
Разговаривает все на тонкой деликатности, что разве только дворянству уступит; пойдешь на Щукин — купцы тебе кричат: «Почтенный!»; на перевозе в лодке с чиновником сядешь; компании
захотел — ступай в лавочку: там тебе кавалер расскажет про лагери и объявит, что всякая звезда значит на небе, так вот
как на ладони все видишь.