Неточные совпадения
Старший, Гордей,
был вылитый отец — строгий, обстоятельный, деляга; второй, Зотей, являлся полной противоположностью, и как Татьяна Власьевна ни строжила его, ни началила — из Зотея ничего не вышло, а под конец он начал крепко «зашибать водкой», так что пришлось на него совсем махнуть
рукой.
Очевидно, эти украшения
были сделаны опытной
рукой, не знавшей промаха.
Окся поощрительно улыбнулась оратору и толкнула локтем другую женщину, которая
была известна на приисках под именем Лапухи, сокращенное от Олимпиады; они очень любили друг друга, за исключением тех случаев, когда козловые ботинки и кумачные платки настолько быстро охлаждали эту дружбу, что бедным женщинам ничего не оставалось, как только вцепиться друг в друга и зубами и ногтями и с визгом кататься по земле до тех пор, пока чья-нибудь благодетельная
рука не отрезвляла их обеих хорошим подзатыльником или артистической встряской за волосы.
Домашка
выпила налитый стаканчик и кокетливо вытерла свои детские губы худой голой
рукой с грязным локтем, выглядывавшим в прореху заношенной ситцевой рубахи.
Отец Крискент только развел
руками, что можно
было истолковать как угодно. Но именно последние-то тирады батюшки, которые как будто клонились к тому, чтобы отказаться от жилки, собственно, и убедили Татьяну Власьевну в необходимости «покориться неисповедимым судьбам Промысла», то
есть в данном случае взять на себя Маркушкину жилку, пока Вукол Логиныч или кто другой не перехватил ее.
Вместо настоящего дела Зотушка научился разным художествам: отлично стряпал пряники, еще лучше умел гонять голубей, знал секреты разных мазей, имел вообще легкую
руку на скота, почему и заведовал всей домашней скотиной, когда
был «в себе», обладал искусством ругаться с стряпкой Маланьей по целым дням и т. д., и т. д.
Жена Самойла Михеича
была как раз ему под стать, и старики жили как два голубя; Агнея Герасимовна славилась как большая затейница на все
руки, особенно когда случалось праздничное дело, — она и стряпать первая, и гостей принимать, и первая хоровод заведет с молодыми, и даже скакала сорокой с малыми ребятишками, хотя самой
было под шестьдесят лет.
— И вот попомните мое слово, Пелагея Миневна, — выкрикивала Марфа Петровна, страшно размахивая
руками, — непременно все они возгордятся и нас за соседей не
будут считать. Уж это верно! Потому как мы крестьянским товаром торгуем, а они золотом, — компанию
будут водить только с становым да с мировым…
Сила Андронович Пазухин
был знаменитый человек в своем роде, хотя и не из богатых; красавец, силач, краснобай — он
был мастер на все
руки и
был не последним человеком в среде белоглинского купечества, даром что торговал только крестьянским товаром.
— Молодец, если умел Сила Пазухина поучить… — говорил на другой день Сила Андроныч, подавая Ворону стакан водки из собственных
рук. —
Есть сноровка… молодец!.. Только под ребро никогда не бей: порешишь грешным делом… Я-то ничего, а другому, пожиже, и не дохнуть. Вон у тебя какие безмены.
Маркушка, добывая золото, сделал небольшой забой, то
есть боковую шахту; но, очевидно, работа здесь шла только между прочим, тайком от других старателей, с одним кайлом в
руках, как мыши выгрызают в погребах ковриги хлеба.
Передохнул Брагин денек в Сосногорске; дальше проживаться даром
было нечего, а домой возвращаться с пустыми
руками было совестно, — он решил ехать вслед за Лапшиным, чтобы перехватить его где-нибудь на дороге, благо к Верхотурью
было ехать в свою же сторону, хотя и другими дорогами.
Сначала все
пили шампанское, потом сели играть в стуколку, потом обедали, потом Варвара Тихоновна с гитарой в
руках пела цыганские песни, а Липачек и Порфир Порфирыч плясали вприсядку.
К подъезду
были поданы две тройки, и вся пьяная компания отправилась на них в брагинский дом. Гордей Евстратыч ехал на своих пошевенках; на свежем воздухе он еще сильнее опьянел и точно весь распустился. Архип никогда еще не видал отца в таком виде и легонько поддерживал его одной
рукой.
Зотушка только покачал своей птичьей головкой от умиления, — он
был совсем пьян и точно плыл в каком-то блаженном тумане. Везде
было по колено море. Теперь он не боялся больше ни грозной старухи, ни братца. «Наплевать… на все наплевать, — шептал он, делая такое движение
руками, точно хотел вспорхнуть со стула. — Золото, жилка… плевать!.. Кругом шестнадцать вышло, вот тебе и жилка… Ха-ха!.. А старуха-то, старуха-то как похаживает!» Закрыв рот ладонью, Зотушка хихикал с злорадством идиота.
Старуха
была так огорчена сегодняшним днем, что даже не могла сердиться на болтовню Нюши, которая забавлялась, как котенок около затопленной печки. Михалко и Архип продежурили всю ночь на кухне в ожидании тятенькиных приказаний. Пьяный Зотушка распевал, приложивши
руку к щеке, раскольничий стих...
Маркушка
был слишком реалист, чтобы усвоить себе отвлеченные богословские понятия; между тем он считал себя очень грешным человеком, значит, там, вверху, в надзвездном мире ожидала его карающая беспощадная
рука, которая воздает сторицей за все земные неправды.
Пелагея Миневна и Марфа Петровна
были уверены, что Брагины отдадут Нюшу за Алешу, потому что она одна у них, пожалеют отдать куда-нибудь далеко, а тут
рукой подать, всего через дорогу перейти.
— А Марфа Петровна? — уклончиво спросила Татьяна Власьевна. — Кабы у меня
были такие золотые
руки, да я бы, кажется, еще сто лет прожила…
Алена Евстратьевна даже не подала
руки Пелагее Миневне, а только сухо ей поклонилась, как настоящая заправская барыня. Эта встреча разом разбила розовое настроение Пелагеи Миневны, у которой точно что оборвалось внутри… Гордячка
была эта Алена Евстратьевна, и никто ее не любил, даже Татьяна Власьевна. Теперь Пелагея Миневна постояла-постояла, посмотрела, как въезжали во двор лошади, на которых приехала Алена Евстратьевна, а потом уныло поплелась домой.
Марфа Петровна видела, как приехала Алена Евстратьевна, и все поняла без объяснений: случай вышел не в
руку; ну да все под Богом ходим, не век же
будет жить в Белоглинском эта гордячка.
Муж Алены Евстратьевны хотя и занимался подрядами и числился во второй гильдии, но, попав в земские гласные, перевел себя совсем на господскую
руку, то
есть он в этом случае, как миллионы других мужей, только плясал под дудку своей жены, которая всегда
была записной модницей.
— Правду, видно, старинные люди сказывали, — кричал Нил Поликарпыч, горячась и размахивая
руками, — что, мол, прежде сосуды по церквам
были деревянные, да попы золотые, а нынче сосуды стали золотые, так попы деревянные.
— Мало ли чего прежде-то
было, мамынька… Дураками мы жили, вот что! Надо за ум взяться… Ты вот за снохами-то присматривай: товару в лавке много, пожалуй, между
рук не ушел бы!
Песня
была веселая, и Кайло грузно отплясывал под пение Пестеря, шлепая своими грязными лаптями. Маркушка хрипел и задыхался и слышал в этой дикой песне последний вал поднимавшейся воды, которая каждую минуту готова
была захлестнуть его. В ужасе он хватался
рукой за стену и бессмысленно смотрел на приседавшего Кайло. И Кайло, и Пестерь, и Окся с Лапухой, и Брагин — все это
были пенившиеся валы бесконечной широкой реки…
— Да и гости такие, что нам носу нельзя показать, и баушка запирает нас всех на ключ в свою комнату. Вот тебе и гости… Недавно Порфир Порфирыч
был с каким-то горным инженером, ну,
пили, конечно, а потом как инженер-то принялся по всем комнатам на
руках ходить!.. Чистой театр… Ей-богу! Потом какого-то адвоката привозили из городу, тоже Порфир Порфирыч, так тово уж прямо на
руках вынесли из повозки, да и после добудиться не могли: так сонного и уволокли опять в повозку.
— Пошто же не
рука, Гордей Евстратыч? Люди хорошие, обстоятельные, и семья — один сын на
руках. Да и то сказать, какие женихи по нашим местам; а отдать девку на чужую-то сторону жаль
будет. Не ошибиться бы, Гордей Евстратыч. Я давно уже об этом думала…
В комнате Фени действительно весь пол
был обложен полосами разного полотна, а она сама ползала по нему на коленях с выкройкой в одной
руке и с ножницами в другой. Зотушка полюбовался на молодую хозяйку, положил свою котомку в уголок, снял сапоги и тоже примостился к разложенному полотну.
— А ты меня, касаточка, спроси, как все это дело устроить… Когда Савины дочь выдавали, так я все приданое своими
руками кроил невесте. Уж извини, касаточка: и рубашки, и кофточки — все кроил… И шить я прежде источник
был; не знаю, как нынче.
Через час, когда чаи
были кончены и Зотушка далее пропустил для храбрости маленькую, он ползал по полотну вместе с барышней Феней, с мотком ниток на шее и с выкройкой в зубах. Когда засветили огонь, Зотушка сидел посреди пола с работой в
руках и тихо мурлыкал свой «стих».
— Ну, Нюша,
будет дурить, — говорил ей Гордей Евстратыч под веселую
руку. — Хочу тебя уважить: как поеду в город — заказывай себе шелковое платье с хвостом… Как дамы носят.
Ариша набросила свой ситцевый сарафан, накинула шаль на голову и со страхом переступила порог горницы Гордея Евстратыча. В своем смущении, с тревожно смотревшими большими глазами, она особенно
была хороша сегодня. Высокий рост и красивое здоровое сложение делали ее настоящей красавицей. Гордей Евстратыч ждал ее, ходя по комнате с заложенными за спину
руками.
— Видно, горько старого целовать? — спрашивал Гордей Евстратыч, отнимая
руку Ариши. — Ты ведь у меня умница… Только ничего никому не рассказывай — поняла? Всем по гостинцу привезу, а тебе наособицу… А ежели муж
будет обижать, ты мне скажи только слово…
— И отлично… Это даже превосходно, Татьяна Власьевна: одной
рукой будет ревновать для Господа, другой для себя. А что у вас Нюша?
— Я еще у тебя, Феня, в долгу, — говорил Гордей Евстратыч, удерживая на прощанье в своей
руке руку Фени. — Знаешь за что? Если ты не знаешь, так я знаю… Погоди, живы
будем, в долгу у тебя не останемся. Добрая у тебя душа, вот за что я тебя и люблю. Заглядывай к нам-то чаще, а то моя Нюша совсем крылышки опустила.
Последняя бабенка, ставившая копеечную желтую свечку, и та чувствовала, что ее жертва точно
будет приятнее Богу, если пройдет через
руки Гордея Евстратыча…
Впрочем, при особенной ревности единоверцев ставить свечи пред образами трудно
было и не перемешать, когда, например, у старосты на
руках зараз являлось свеч пятнадцать или двадцать.
Феня немного смутилась и, ощипывая платок, который держала в
руках, вопросительно подняла свое лицо на Гордея Евстратыча. Это девичье лицо с ясными чистыми глазами
было чудно хорошо теперь своим колеблющимся выражением: в нем точно переливалась какая-то сила. Гордей Евстратыч улыбнулся, и Фене показалось, что он нехорошо как-то улыбнулся… Но время
было дорого, и, после минутного колебания, она проговорила...
— Ну, так я попрямее тебе скажу: жены Гордею Евстратычу недостает!.. Кабы
была у него молодая жена, все шло бы как по маслу… Я и невесту себе присмотрел, только вот с тобой все хотел переговорить. Все сумлевался: может, думаю, стар для нее покажусь… А уж как она мне по сердцу пришлась!.. Эх, на
руках бы ее носил… озолотил бы… В шелку да в бархате стал бы водить.
Эта патетическая сцена
была прервана шагами в соседней комнате: Алена Евстратьевна отыскивала хозяйку по всем комнатам. На правах женщины она прямо вошла в комнату Фени и застала как раз тот момент, когда Гордей Евстратыч поднимался с полу. Феня закрыла лицо
руками и горько заплакала.
— В том-то и дело, что не глупости, Феня… Ты теперь только то посуди, что в брагинском доме в этот год делалось, а потом-то что
будет? Дальше-то и подумать страшно… Легко тебе
будет смотреть, как брагинская семья
будет делиться: старики врозь, сыновья врозь, снохи врозь. Нюшу столкают с
рук за первого прощелыгу. Не они первые, не они последние. Думаешь, даром Гордей-то Евстратыч за тобой на коленях ползал да слезами обливался? Я ведь все видела тогда… Не бери на свою душу греха!..
Около Фени не
было любящей женской
руки, которая разделила бы с ней ее тревоги и огорчения.
Однажды под вечер, когда Татьяна Власьевна в постели
пила чай, а Нюша сидела около нее на низенькой скамеечке, в комнату вошел Гордей Евстратыч. Взглянув на лицо сына, старуха выпустила из
рук блюдечко и облилась горячим чаем; она почувствовала разом, что «милушка» не с добром к ней пришел. И вид у него
был какой-то такой совсем особенный… Во время болезни Гордей Евстратыч заходил проведать больную мать раза два, и то на минуту. Нюша догадалась, что она здесь лишняя, и вышла.
Обиженная и огорченная Алена Евстратьевна принуждена
была на скорую
руку сложить свои модные наряды в чемоданы и отправиться в Верхотурье, обозвав братца на прощанье дураком. Старуха не хотела даже проститься с ней. Отец Крискент проникновенно понял то, что Гордей Евстратыч боялся высказать ему прямо, и, с своей обычной прозорливостью, сам не заглядывал больше в брагинский дом.
Зотушка ходил за больной как сиделка, и больная инстинктивно искала его
руки, когда нужно
было переменить место на подушке или приподнять голову; никто не умел так угодить ей, как Зотушка.
Больная видела себя уже женой этого золотого Гордея Евстратыча и сама постепенно превращалась тоже в золотую: и
руки и ноги у ней
были настоящие золотые и такие тяжелые, что она не могла ими пошевелить.
— Зотушка… мне страшно… — шептала Феня, хватаясь за
руку Зотушки. — Говори что-нибудь…
спой. Ты никого не видишь?
Зотушка наклонился к
руке Фени, и на эту горячую
руку посыпались из его глаз крупные слезы… Вот почему он так любил эту барышню Феню и она тоже любила его!.. Вот почему он сердцем слышал сгущавшуюся над ее головой грозу, когда говорил, что ей вместе с бабушкой Татьяной
будут большие слезы… А Феню точно облегчило невольно сделанное признание. Она дольше обыкновенного осталась в сознании и ласкала своего дядю, как ушибившегося ребенка.
— Ну и пойди туда. Чего корячишься? — говорил Шабалин, подхватывая Зотушку под
руку. — Вот я тебе покажу, как не принимаешь… Такой состав у меня
есть, что рога в землю с двух рюмок.
— За деньгами не постоим, а чтобы, главное, все
было форменно, на господскую
руку, — упрашивал Гордей Евстратыч.