Неточные совпадения
Прошло мучительных десять минут,
а Родион Антоныч все не приходил. Раиса Павловна лежала
в своем кресле с полузакрытыми
глазами,
в сотый раз перебирая несколько фраз, которые лезли ей
в голову: «Генерал Блинов честный человек… С ним едет одна особа, которая пользуется безграничным влиянием на генерала; она, кажется, настроена против вас,
а в особенности против Сахарова. Осторожность и осторожность…»
— И то добре… «Звезды сияют во мраке их
глаз»… Недурно сказано… Чисто восточная форма сравнения,
а в этом анафемском — «сияют» — настоящая музыка! Хе-хе!.. Когда-то и у царицы Раисы сияли звезды,
а теперь! фюить…
Родион Антоныч хочет взлететь, но никак не может подняться, открывает со страху
глаза и вскрикивает: вместо Зареза над ним стоит та особа, о которой писал Загнеткин,
а в сторонке покатывается со смеху Тетюев.
— Ну, уж ты очень далеко хватила: Лаптева!.. Дай бог Прейна облюбовать с грехом пополам,
а Лаптев уже занят, и, кажется, занят серьезно. Слыхали про Братковскую? Говорят, красавица: высокого роста, с большими голубыми
глазами, с золотистыми волосами…
А сложена как богиня. Первая красавица
в Петербурге.
А тут какая-нибудь чумичка — Луша… фи!..
— Однако она сильно изменилась
в последнее время, — задумчиво говорила Аннинька, — лицо осунулось, под
глазами синие круги… Я вчера прихожу и рассказываю ей, что мы с тобой видели Амальку, как она ехала по улице
в коляске вместе с Тетюевой, так Раиса Павловна даже побелела вся.
А ведь скверная штука выйдет, если Тетюев действительно смажет нашу Раису Павловну, Куда мы тогда с тобой денемся, Эмма?
Эта беззаботная девушка
в присутствии Братковского испытывала необыкновенно приятное волнение, обдававшее ее щекотавшим теплом,
а когда он на прощание особенно внимательно пожал ей руку, она вся вспыхнула горячим молодым румянцем и опустила
глаза.
«Галки» окружили Раису Павловну, как умирающую. Аннинька натирала ей виски одеколоном, m-lle Эмма
в одной руке держала стакан с водой,
а другой тыкала ей прямо
в нос каким-то флаконом. У Родиона Антоныча захолонуло на душе от этой сцены; схватившись за голову, он выбежал из комнаты и рысцой отправился отыскивать Прейна и Платона Васильевича, чтобы
в точности передать им последний завет Раисы Павловны, которая теперь
в его
глазах являлась чем-то вроде разбитой фарфоровой чашки.
В каком-то невозможном голубом платье, с огненными и оранжевыми бантами, она походила на аляповатую детскую игрушку, которой только для проформы проковыряли иголкой
глаза и рот,
а руки и все остальное набили паклей.
Летучий сидел уже с осовелыми, слипавшимися
глазами и смотрел кругом с философским спокойствием, потому что его роль была за обеденным столом,
а не за кофе. «Почти молодые» приличные люди сделали серьезные лица и упорно смотрели прямо
в рот генералу и, по-видимому, вполне разделяли его взгляды на причины упадка русского горного дела.
С артистами он обращался, как с преступниками, но претензий на директора театра не полагалось, потому что народ был все подневольный, больше из мелких служащих,
а женский персонал готов был перенести даже побои, чтобы только быть отмеченным из среды других женщин
в глазах всесильного набоба.
— Вы сделали отличный ход, Демид Львович, — поздравлял Перекрестов утром Вершинина. — Ведь две тарелки сряду… Да!.. Вот я два раза вокруг света объехал, ел, можно сказать, решительно все на свете, даже телячьи
глаза в Пекине,
а что осталось от всего? Решительно ничего…
А вы своей ухой всех зарезали!
— Да ведь это ребячество! Продержать генерала
в горах трое суток, обещать ехать по всем заводам и вернуться ни с чем… Вы не правы уже потому, что откладываете поездку из-за пустяков. Погорячились, изуродовали собаку,
а потом капризничаете, что генерал сказал вам правду
в глаза.
Луша молчала; ей тоже хотелось протянуть руку Раисе Павловне, но от этого движения ее удерживала какая-то непреодолимая сила, точно ей приходилось коснуться холодной гадины.
А Раиса Павловна все стояла посредине комнаты и ждала ответа. Потом вдруг, точно ужаленная, выбежала
в переднюю, чтобы скрыть хлынувшие из
глаз слезы. Луша быстро поднялась с дивана и сделала несколько шагов, чтобы вернуть Раису Павловну и хоть пожать ей руку на прощанье, но ее опять удержала прежняя сила.
—
В таком случае я требую, чтобы Раиса Павловна осталась! Понимаешь: требую!
А иначе, не кажись мне на
глаза!
— Да, но ведь это выйдет неловко, Альфред Осипыч, — заметил генерал, отлично представляя себе неистовую ярость Нины Леонтьевны. — Все было против него, и вдруг он останется! Это просто дискредитирует
в глазах общества всякое влияние нашей консультации, которая, как синица, нахвастала,
а моря не зажгла…
— Послушайте, царица Раиса, я пьяница,
а кое-что еще
в состоянии понимать, — бормотал Прозоров, моргая
глазами. — Везде жертвы… да! Это то же самое, что побочные продукты
в промышленности. Лукреция совершеннолетняя, и сама понимает, что делает,
а я молчу… Не мне и не вам ее учить… Оставимте ее
в покое!.. Боже, боже мой!
Неточные совпадения
Хлестаков. Оробели?
А в моих
глазах точно есть что-то такое, что внушает робость. По крайней мере, я знаю, что ни одна женщина не может их выдержать, не так ли?
Городничий (
в сторону).Славно завязал узелок! Врет, врет — и нигде не оборвется!
А ведь какой невзрачный, низенький, кажется, ногтем бы придавил его. Ну, да постой, ты у меня проговоришься. Я тебя уж заставлю побольше рассказать! (Вслух.)Справедливо изволили заметить. Что можно сделать
в глуши? Ведь вот хоть бы здесь: ночь не спишь, стараешься для отечества, не жалеешь ничего,
а награда неизвестно еще когда будет. (Окидывает
глазами комнату.)Кажется, эта комната несколько сыра?
Хлестаков. Я, признаюсь, рад, что вы одного мнения со мною. Меня, конечно, назовут странным, но уж у меня такой характер. (Глядя
в глаза ему, говорит про себя.)
А попрошу-ка я у этого почтмейстера взаймы! (Вслух.)Какой странный со мною случай:
в дороге совершенно издержался. Не можете ли вы мне дать триста рублей взаймы?
Вгляделся барин
в пахаря: // Грудь впалая; как вдавленный // Живот; у
глаз, у рта // Излучины, как трещины // На высохшей земле; // И сам на землю-матушку // Похож он: шея бурая, // Как пласт, сохой отрезанный, // Кирпичное лицо, // Рука — кора древесная, //
А волосы — песок.
Вздрогнула я, одумалась. // — Нет, — говорю, — я Демушку // Любила, берегла… — // «
А зельем не поила ты? //
А мышьяку не сыпала?» // — Нет! сохрани Господь!.. — // И тут я покорилася, // Я
в ноги поклонилася: // — Будь жалостлив, будь добр! // Вели без поругания // Честному погребению // Ребеночка предать! // Я мать ему!.. — Упросишь ли? //
В груди у них нет душеньки, //
В глазах у них нет совести, // На шее — нет креста!