Неточные совпадения
Изложил сие дело владыке обстоятельно что
не ходил я к староверам
не по нерадению, ибо то даже было в карманный
себе ущерб; но я сделал сие для того дабы раскольники чувствовали, что чести моего с причтом посещения лишаются.
Но она со всею своею превосходною скромностью и со всею с этою женскою кокетерией, которую хотя и попадья, но от природы унаследовала, вдруг и взаправду коварно начала меня обольщать воспоминаниями минувшей моей юности, напоминая, что тому, о чем она намекнула, нетрудно было статься, ибо был будто бы я столь
собою пригож, что когда приехал к ее отцу в город Фатеж на ней свататься, то все девицы
не только духовные, но даже и светские
по мне вздыхали!
Говорят иносказательно, что наилучшее, чтобы женщина ходила с водой против мужчины, ходящего с огнем, то есть дабы, если он с пылкостию, то она была бы с кротостию, но все это, по-моему, еще
не ясно, и притом слишком много толкований допускает; а я, глядя на
себя с Натальей Николаевной, решаюсь вывесть, что и наивернейшее средство ладить — сие: пусть считают друг друга умнее друг друга, и оба тогда будут один другого умней.
Одна спешность сия сама
по себе уже
не много доброго предвещала, ибо на добро у нас люди
не торопливы, а власти тем паче, но, однако, я ехал храбро.
Первая радость простодушной Наташи моей
по случаю подарков
не успела меня достаточно потешить, как начал свои подарки представлять нам этот достопочтеннейший и сразу все мое уважение
себе получивший карло Николай Афанасьевич.
9-еапреля. Возвратился из-под начала на свое пепелище. Тронут был очень слезами жены своей, без меня здесь исстрадавшейся, а еще более растрогался слезами жены дьячка Лукьяна. О
себе молчав, эта женщина благодарила меня, что я пострадал за ее мужа. А самого Лукьяна сослали в пустынь, но всего только, впрочем, на один год. Срок столь непродолжительный, что семья его
не истощает и
не евши. Ближе к Богу будет
по консисторскому соображению.
7-го декабря.
По указанию дьячка Сергея заметил, что наш новый дьякон Ахилла несколько малодушник: он многих приходящих из деревень богомольцев из ложного честолюбия благословляет потаенно иерейским благословением и при сем еще как-то поддерживает левою рукой правый рукав рясы. Сказал ему, дабы он сего отнюдь
себе вперед
не дозволял.
5-го сентября. В некоторых православных обществах заведено то же. Боюсь,
не утерплю и скажу слово! Говорил бы
по мысли Кирилла Белозерского, како: „крестьяне ся пропивают, а души гибнут“. Но как проповедовать без цензуры
не смею, то хочу интригой учредить у
себя общество трезвости. Что делать, за неволю и патеру Игнатию Лойоле следовать станешь, когда прямою дорогой ходу нет.
Крик и шум, поднятый
по этому случаю купальщиками, пробудил еле вздремнувшего у окна протопопа; старик испугался, вскочил и, взглянув за реку, решительно
не мог
себе ничего объяснить, как под окном у него остановилось щегольское тюльбюри, запряженное кровною серою лошадью.
Пот лил ручьями
по лицу Препотенского, несмотря на то, что учитель сидел в тени и
не обременял
себя излишним туалетом.
— А
не с приказчиками же-с я ее у лавок курю! — вскрикнул, откидываясь назад, Туберозов и, постлав внушительно пальцем
по своей ладони, добавил: — Ступай к своему месту, да смотри за
собою. Я тебя много, много раз удерживал, но теперь гляди: наступают новые порядки, вводится новый суд, и пойдут иные обычаи, и ничто
не будет в тени, а все въяве, и тогда мне тебя
не защитить.
— Служил, батушка, отец протоиерей,
по разумению своему служил. В Москву и в Питер покойница езжали, никогда горничных с
собою не брали. Терпеть женской прислуги в дороге
не могли. Изволят, бывало, говорить: «Все эти Милитрисы Кирбитьевны квохчут, да в гостиницах
по коридорам расхаживают, да знакомятся, а Николаша, говорят, у меня как заяц в угле сидит». Они ведь меня за мужчину вовсе
не почитали, а все: заяц.
Ревизор Борноволоков, ступив на ноги из экипажа, прежде чем дойти до крыльца, сделал несколько шагов быстрых, но неровных, озираясь
по сторонам и оглядываясь назад, как будто он созерцал город и даже любовался им, а Термосесов
не верхоглядничал,
не озирался и
не корчил из
себя первое лицо, а шел тихо и спокойно у левого плеча Борноволокова.
— Вы решились взять меня с
собою вроде письмоводителя… То есть, если
по правде говорить, чтобы
не оскорблять вас лестию, вы
не решились этого сделать, а я вас заставил взять меня. Я вас припугнул, что могу выдать ваши переписочки кое с кем из наших привислянских братий.
На дворе было уже около двух часов ночи, что для уездного города, конечно, было весьма поздно, и Препотенский, плетяся, размышлял, каким способом ему благополучнее доставиться домой, то есть улизнуть ли потихоньку, чтоб его
не заметил Ахилла, или, напротив, ввериться его великодушию, так как Варнава когда-то читал, что у черкесов на Кавказе иногда спасаются единственно тем, что вверяют
себя великодушию врага, и теперь он почему-то склонялся к мысли судить об Ахилле по-черкесски.
— Она, голубка, и во сне озабочена, печется одним, как бы согреть и напоить меня, старого, теплым, а
не знает того, что согреть меня может иной уголь, горящий во мне самом, и лишь живая струя властна напоить душевную жажду мою, которой нет утоления при одной мысли, что я старый… седой… полумертвец… умру лежачим камнем и… потеряю утешение сказать
себе пред смертью, что… силился
по крайней мере присягу выполнить и… и возбудить упавший дух собратий!
Если бы старый протопоп это знал, то такая роль для него была бы самым большим оскорблением, но он, разумеется, и на мысль
не набредал о том, чтό для него готовится, и разъезжал
себе на своих бурках из села в село, от храма к храму; проходил многие версты
по лесам; отдыхал в лугах и на рубежах нив и укреплялся духом в лоне матери-природы.
— Да-с; читает часы и паремии, но обычая своего
не изменяют и на политичный вопрос владыки: «В чем ты провинился?» еще политичнее, яко бы
по непонятливости, ответил: «В этом подряснике, ваше преосвященство», и тем
себе худшее заслужили, да-с!
— Это верно, я вам говорю, — пояснил дьякон и, выпив большую рюмку настойки, начал развивать. — Я вам даже и о
себе скажу. Я во хмелю очень прекрасный, потому что у меня ни озорства, ни мыслей скверных никогда нет; ну, я зато, братцы мои, смерть люблю пьяненький хвастать. Ей-право! И
не то чтоб я это делал изнарочно, а так, верно,
по природе. Начну такое на
себя сочинять, что после сам
не надивлюсь, откуда только у меня эта брехня в то время берется.
— Право! — продолжал дьякон. — Вдруг начну, например, рассказывать, что прихожане ходили ко владыке просить, чтобы меня им в попы поставить, чего даже и сам
не желаю; или в другой раз уверяю, будто губернское купечество меня в протодьяконы просят произвесть; а то… — Дьякон оглянулся
по чулану и прошептал: — А то один раз брякнул, что будто я в юности был тайно обручен с консисторского секретаря дочерью! То есть, я вам говорю, после я
себя за это мало
не убил, как мне эту мою продерзость стали рассказывать!
Дверь из комнаты в контору, где спали почтмейстер и Препотенский, была заперта. Это еще более взбесило энергическую даму, ибо,
по уставу дома, ни одна из его внутренних дверей никогда
не должна была запираться от ее, хозяйкина, контроля, а в конторе почтмейстерша считала
себя такою же хозяйкой, как и в своей спальне. И вдруг неслыханная дерзость!..
Хорошего здесь много, но дьяконов настоящих, как по-нашему требуется, нет: все тенористые, пристойные по-нашему разве только к кладбищам, и хотя иные держат
себя и очень даже форсисто, но и
собою все против нас жидки и в служении все действуют говорком, а нередко даже и
не в ноту, почему певчим с ними потрафлять хорошо невозможно.
Примирению же этому выставлялась та причина, что Варнава стал (
по словам Ахиллы) человек жестоко несчастливый, потому что невдавнях женился на здешней барышне, которая гораздо всякой дамы строже и судит все против брака, а Варнаву, говорят, нередко бьет, и он теперь уже совсем
не такой: сам мне открылся, что если бы
не опасался жены, то готов бы даже за бога в газете заступиться, и ругательски ругает госпожу Бизюкину, а особливо Термосесова, который чудесно было
себя устроил и получал большое жалованье на негласной службе для надзора за честными людьми, но враг его смутил жадностью; стал фальшивые бумажки перепущать и теперь в острог сел».
Ахилла
не оробел, но смутился и, тихо отодвигаясь от гроба, приподнялся на колени. И что же?
по мере того как повергнутый Ахилла восставал, мертвец
по той же мере в его глазах медленно ложился в гроб,
не поддерживая
себя руками, занятыми крестом и Евангелием.
После похорон Туберозова Ахилле оставалось совершить два дела: во-первых, подвергнуться тому, чтоб «иной его препоясал», а во-вторых, умереть, будучи,
по словам Савелия, «живым отрицанием смерти». Он непосредственно и торопливо принялся приближать к
себе и то и другое. Освободившись от хлопот за погребальным обедом, Ахилла лег на своем войлоке в сеничном чулане и
не подымался.
Октябрьская ночь была холодна и сумрачна;
по небу быстро неслись облака, и ветер шумел голыми ветвями придорожных ракит. Ахилла все
не останавливаясь шел, и когда засерел осенний рассвет, он был уже на половине дороги и смело мог дать
себе роздых.
От страшного холода он чуть было
не разжал рук и
не выпустил черта, но одолел
себя и стал искать других средств к спасению. Но, увы! средств таких
не было; гладкие края канавы были покрыты ледянистою корой, и выкарабкаться
по ним без помощи рук было невозможно, а освободить руки значило упустить черта. Ахилла этого
не хотел. Он попробовал кричать, но его или никто
не слыхал, или кто и слышал, тот только плотнее запирался, дескать: «кого-то опять черт дерет».