Нестерпимейшая досада, негодование и гнев — гнев душащий, но бессильный, все это меня погоняло и шпорило, и я шагал и шагал и… вдруг, милостивые мои государи, столкнулся лицом к лицу с седым человеком очень небольшого роста, с огромными усами и в мундире,
застегнутом на все пуговицы.
Одет в военного покроя сюртук,
застегнутый на все пуговицы, и держит в правой руке сочиненный Бородавкиным"Устав о неуклонном сечении", но, по-видимому, не читает его, а как бы удивляется, что могут существовать на свете люди, которые даже эту неуклонность считают нужным обеспечивать какими-то уставами.
В зале был уже один гость — вновь определенный становой пристав, молодой еще человек, но страшно рябой, в вицмундире,
застегнутом на все пуговицы, и с серебряною цепочкою, выпущенною из-за борта как бы вроде аксельбанта. При входе князя он вытянулся и проговорил официальным голосом:
Когда я вернулся из весенней зелени степей, зашел в редакцию — будто в погреб попал, и все эти чопорные,
застегнутые на все пуговицы члены профессорской газеты показались мне морожеными судаками.
Капитан при этом самодовольно обдергивал свой вицмундир, всегда у него
застегнутый на все пуговицы, всегда с выпущенною из-за борта, как бы аксельбант, толстою золотою часовою цепочкою, и просиживал у Зудченки до глубокой ночи, лупя затем от нее в Красные казармы пехтурой и не только не боясь, но даже желая, чтобы на него напали какие-нибудь жулики, с которыми капитан надеялся самолично распорядиться, не прибегая ни к чьей посторонней помощи: силищи Зверев был действительно неимоверной.
Неточные совпадения
Прежде он помнил имена, но теперь забыл совсем, в особенности потому, что Енох был любимое его лицо изо
всего Ветхого Завета, и ко взятию Еноха живым
на небо в голове его привязывался целый длинный ход мысли, которому он и предался теперь, остановившимися глазами глядя
на цепочку часов отца и до половины
застегнутую пуговицу жилета.
Он был среднего роста; стройный, тонкий стан его и широкие плечи доказывали крепкое сложение, способное переносить
все трудности кочевой жизни и перемены климатов, не побежденное ни развратом столичной жизни, ни бурями душевными; пыльный бархатный сюртучок его,
застегнутый только
на две нижние
пуговицы, позволял разглядеть ослепительно чистое белье, изобличавшее привычки порядочного человека; его запачканные перчатки казались нарочно сшитыми по его маленькой аристократической руке, и когда он снял одну перчатку, то я был удивлен худобой его бледных пальцев.
— Знаю, знаю. Но вы, как я слышал,
все это поправляете, — отвечал князь, хотя очень хорошо знал, что прежний становой пристав был человек действительно пьющий, но знающий и деятельный, а новый — дрянь и дурак; однако все-таки, по своей тактике, хотел
на первый раз обласкать его, и тот, с своей стороны, очень довольный этим приветствием, заложил большой палец левой руки за последнюю
застегнутую пуговицу фрака и, покачивая вправо и влево головою, начал расхаживать по зале.
А вон этот господин,
застегнутый, как Домби [Домби — герой романа Ч.Диккенса (1812—1870) «Домби и сын».],
на все пуговицы, у которого, по мнению врачей, от разливающейся каждый день желчи окончательно сгнила печенка, — неужели этот аспид человечества приехал веселиться?
Довольно долго я ходил по
всем комнатам и смотрелся во
все зеркала то в
застегнутом сюртуке, то совсем в расстегнутом, то в
застегнутом на одну верхнюю
пуговицу, и
все мне казалось отлично.