Неточные совпадения
Я говорю: «
Что же вы
стоите! или не слышите?
Ну, тут я вижу,
что он пардону просит, поскорее с него сошел, протер ему глаза, взял за вихор и говорю: «
Стой, собачье мясо, песья снедь!» да как дерну его книзу — он на колени передо мною и пал, и с той поры такой скромник сделался,
что лучше требовать не надо: и садиться давался и ездил, но только скоро издох.
У нас у всякого кучера с форейтором были шестерики, и все разных сортов: вятки, казанки, калмыки, битюцкие, донские — все это были из приводных коней, которые по ярмаркам покупались, а то, разумеется, больше было своих, заводских, но про этих говорить не
стоит, потому
что заводские кони смирные и ни сильного характера, ни фантазии веселой не имеют, а вот эти дикари, это ужасные были звери.
Я вижу,
что уже он не свернет, взял в сторону, да, поравнявшись с ним,
стоя на стременах, впервые тогда заскрипел зубами да как полосну его во всю мочь вдоль спины кнутом.
Не знаю опять, сколько тогда во мне весу было, но только на перевесе ведь это очень тяжело весит, и я дышловиков так сдушил,
что они захрипели и… гляжу, уже моих передовых нет, как отрезало их, а я вишу над самою пропастью, а экипаж
стоит и уперся в коренных, которых я дышлом подавил.
Отодрали меня ужасно жестоко, даже подняться я не мог, и к отцу на рогоже снесли, но это бы мне ничего, а вот последнее осуждение, чтобы
стоять на коленях да камешки бить… это уже домучило меня до того,
что я думал-думал, как себе помочь, и решился с своею жизнью покончить.
Я бы все это от своего характера пресвободно и исполнил, но только
что размахнулся да соскочил с сука и повис, как, гляжу, уже я на земле лежу, а передо мною
стоит цыган с ножом и смеется — белые-пребелые зубы, да так ночью середь черной морды и сверкают.
Я подумал-подумал,
что тут делать: дома завтра и послезавтра опять все то же самое,
стой на дорожке на коленях, да тюп да тюп молоточком камешки бей, а у меня от этого рукомесла уже на коленках наросты пошли и в ушах одно слышание было, как надо мною все насмехаются,
что осудил меня вражий немец за кошкин хвост целую гору камня перемусорить.
Так я дожил до нового лета, и дитя мое подросло и стало дыбки
стоять, но замечаю я,
что у нее что-то ножки колесом идут.
«Ну, — думаю, — опять это мне про монашество пошло!» и с досадою проснулся и в удивлении вижу,
что над моею барышнею кто-то
стоит на песку на коленях, самого нежного вида, и река-рекой разливается-плачет.
Я эти слова слушаю, а сам смотрю,
что в то самое время один татарчонок пригонил перед этого хана небольшую белую кобылку и что-то залопотал; а тот встал, взял кнут на длинном кнутовище и стал прямо против кобылицыной головы и кнут ей ко лбу вытянул и
стоит.
Но ведь как, я вам доложу, разбойник
стоит? просто статуй великолепный, на которого на самого заглядеться надо, и сейчас по нем видно,
что он в коне все нутро соглядает.
Мне показали на одну юрту, я и пошел туда, куда показали. Прихожу и вижу: там собрались много ших-задов и мало-задов, и мамов и дербышей, и все, поджав ноги, на кошмах сидят, а посреди их два человека незнакомые, одеты хотя и по-дорожному, а видно,
что духовного звания;
стоят оба посреди этого сброда и слову божьему татар учат.
Я от этого стал уклоняться, потому
что их много, а я один, и они меня ни разу не могли попасть одного и вдоволь отколотить, а при мужиках не смели, потому
что те за мою добродетель всегда
стояли за меня.
Это легко делать, потому
что если лошади на глаз дышать, ей это приятно, от теплого дыхания, и она
стоит не шелохнется, но воздух выйдет, и у нее опять ямы над глазами будут.
Обернулся я и вижу,
что он, точно ни в одном глазу у него ничего не было, и
стоит, улыбается.
Но опять дело: не знаю — на какой я такой улице нахожусь и
что это за дом, у которого я
стою?
И обошла она первый ряд и второй — гости вроде как полукругом сидели — и потом проходит и самый последний ряд, за которым я сзади за стулом на ногах
стоял, и было уже назад повернула, не хотела мне подносить, но старый цыган,
что сзади ее шел, вдруг как крикнет...
И вот я допил стакан до дна и стук им об поднос, а она
стоит да дожидается, за
что ласкать будет. Я поскорее спустил на тот конец руку в карман, а в кармане все попадаются четвертаки, да двугривенные, да прочая расхожая мелочь. Мало, думаю; недостойно этим одарить такую язвинку, и перед другими стыдно будет! А господа, слышу, не больно тихо цыгану говорят...
А я
стою, не трогаюсь, потому
что не знаю, наяву или во сне я все это над собою вижу, и полагаю,
что я все еще на конике до краю не достиг; а наместо того, как денщик принес огонь, я вижу,
что я на полу
стою, мордой в хозяйскую горку с хрусталем запрыгнул и поколотил все…
«Ну, вот это, — отвечает, — вы, полупочтеннейший, глупо и не по-артистически заговорили… Как
стоит ли? Женщина всего на свете
стоит, потому
что она такую язву нанесет,
что за все царство от нее не вылечишься, а она одна в одну минуту от нее может исцелить».
«Мне, — говорит князь, — знаешь, мне ведь за женщину хоть умереть, так ничего не
стоит. Ты можешь ли это понимать,
что умереть нипочем?»
Пустившись на этакое решение, чтобы подслушивать, я этим не удовольнился, а захотел и глазком
что можно увидеть и всего этого достиг: стал тихонечко ногами на табуретку и сейчас вверху дверей в пазу щелочку присмотрел и жадным оком приник к ней. Вижу, князь сидит па диване, а барыня
стоит у окна и, верно, смотрит, как ее дитя в карету сажают.
Вот я
стою под камнями и тяну канат, и перетянул его, и мосток справили, и вдруг наши сюда уже идут, а я все
стою и как сам из себя изъят, ничего не понимаю, потому
что думаю: видел ли кто-нибудь то,
что я видел?
Ну, нечего делать, видно, надо против тебя хорошее средство изобретать: взял и на другой день на двери чистым углем большой крест написал, и как пришла ночь, я и лег спокойно, думаю себе: уж теперь не придет, да только
что с этим заснул, а он и вот он, опять
стоит и опять вздыхает!
— Получил-с; отец игумен сказали,
что это все оттого мне представилось,
что я в церковь мало хожу, и благословили, чтобы я, убравшись с лошадьми, всегда напереди у решетки для возжигания свеч
стоял, а они тут, эти пакостные бесенята, еще лучше со мною подстроили и окончательно подвели. На самого на Мокрого Спаса, на всенощной, во время благословения хлебов, как надо по чину, отец игумен и иеромонах
стоят посреди храма, а одна богомолочка старенькая подает мне свечечку и говорит...