Неточные совпадения
Через две недели после этой встречи известный нам человек стоял, с маленькой карточкой в руках, у
дверей омнибусного бюро, близ св. Магдалины. На дворе
был дождь и резкий зимний ветер — самая неприятная погода в Париже. Из-за угла Магдалины показался высокий желтый омнибус, на империале которого не
было ни одного свободного места.
Матроска ожидала дочь и, несмотря на поздний для нее час, с азартом вязала толстый шерстяной чулок. По сердитому стуку вязальных прутиков и электрическому трепетанию серого крысиного хвоста, торчавшего на матроскиной макушке, видно
было, что эта почтенная дама весьма в тревожном положении. Когда у подъезда раздался звонок, она сама отперла
дверь, впустила Юлочку, не сказав ей ни одного слова, вернулась в залу, и только когда та прошла в свою комнату, матроска не выдержала и тоже явилась туда за нею.
В нем с улицы не
было ворот, но тотчас, перешагнув за его красиво отделанные, тяжелые
двери, открывался маленький дворик, почти весь занятый большой цветочной клумбой; направо
была красивенькая клетка, в которой жила старая concierge, [Привратница (франц)] а налево
дверь и легкая спиральная лестница.
В ней
были четыре
двери: одна, как сказано, вела в коридор; другая—в одну из комнат, назначенных в наймы, третья в спальню Анны Михайловны, а Четвертая в уютную комнату Доры.
В квартире Анны Михайловны не оставалось ни души; даже девочки
были отпущены веселиться на свадьбе.
Двери с обоих подъездов
были заперты, и Анна Михайловна, с работою в руках, сидела на мягком диване в комнате Долинского.
В это время за
дверью кто-то запел медведя, как
поют его маленькие дети, когда они думают кого-нибудь испугать...
Долинский тоже лег в постель, но как
было еще довольно рано, то он не спал и просматривал новую книжку. Прошел час или два. Вдруг
дверь из коридора очень тихо скрипнула и отворилась. Долинский опустил книгу на одеяло и внимательно посмотрел из-под ладони.
— Ах, ты шельменок ты этакой; какие у нее глазенки, — думает художник. — Отлично бы
было посмотреть на нее ближе. — А как на тот грех,
дверь из парикмахерской вдруг отворилась у Ильи Макаровича под самым носом и высокий седой немец с физиономией королевско-прусского вахмистра высунулся и сердито спрашивает: «Was wollen Sie hier, mein Herr?» [Что вам здесь нужно, сударь? (нем.).]
В один из таких дней магазин Анны Михайловны
был полон существами, обсуждавшими достоинство той и другой шляпки, той и другой мантильи. Анна Михайловна терпеливо слушала пустые вопросы и отвечала на них со «вниманием, щадя пустое самолюбие и смешные претензии. В час в
дверь вошел почтальон. Письмо
было из-за границы; адрес надписан Дашею.
Долинский присел к столику с каким-то особенным тщанием и серьезностью, согрел на кофейной конфорке спирт, смешал его с уксусом, попробовал эту смесь на язык и постучался в Дашины
двери. Ответа не
было. Он постучался в другой раз — ответа тоже нет.
— Даша? — крикнул он, — Дора! Дорушка! За
дверями послышался звонкий хохот. Долинский подумал, что с Дашей истерика, и отворил ее
двери. Дорушка
была в постели. Укутавшись по самую шею одеялом, она весело смеялась над тревогою Долинского. Долинский надулся.
Долинский пригласил
было ночевать к ней m-me Бю-жар, но Даша в десять часов отпустила старуху, сказав, что ей надоела французская пустая болтовня. Долинский не противоречил. Он сел в кресло у
двери Дашиной комнаты и читал, беспрестанно поднимая голову от книги и прислушиваясь к каждому движению больной.
Если б оконная занавеска не
была опущена, то Долинскому не трудно
было бы заметить, что Даша покраснела до ушей и на лице ее мелькнула счастливая улыбка. Чуть только он вышел за
двери, Дора быстро поднялась с изголовья, взглянула на
дверь и, еще раз улыбнувшись, опять положила голову на подушку… Вместо выступившего на минуту по всему ее лицу яркого румянца, оно вдруг покрылось мертвою бледностью.
— Я тебе говорю, она сейчас
была тут, вот тут. Она смотрела на меня и на тебя. Вот в лоб меня поцеловала, я еще и теперь чувствую, и сама слышала, как
дверь за ней скрипнула. Ну, выйди, посмотри лучше, чем спорить.
Иль, может
быть, не сны одни мне снятся, а в самом деле, для нее не нужны
двери и, измененная, она владеет средством с струею воздуха влетать сюда, здесь
быть со мной и снова носиться и даже черные фигурки букв способна различать…
На каждой из серых
дверей этих маленьких конурок грязноватою желтою краскою написаны подряд свои нумера, а на некоторых
есть и другие надписи, сделанные просто куском мела.
Иногда на
дверях отсутствующей хозяйки являются надписи и более прямого значения, например, под именем какой-нибудь швеи Клеманс и цветочницы Арно, вдруг в один прекрасный день является вопрос: «Pouvez-vous nous loger pour cette nuit?» [«Не пустите ли вы нас на ночь?» (франц.).] подписано: «F. et R.» или: «Je n'ai presque rien mange depuis deux jours. — Que faire?» [«Два дня я почти ничего не
ел. Что делать?» (франц.).]
На
дверях комнаты, занятой Долинским, стояло просто «№ 11», и ничего более. С правой стороны на
дверях под № 12
было написано еще «Marie et Augustine—gantieres», [«Мари и Огюстина—перчаточницы» (франц)] а с левой под № 10 — «Nepomucen Zajonczek—le pretre». [«Непомуцен Зайончек—священник» (франц.).]
В присутствии Зайончека об этом невозможно
было и думать, потому что нескольких дерзких, являвшихся к нему попросить взаймы свечи или спичек, он, не открывая
двери, без всякой церемонии посылал прямо к какому-нибудь крупному черту, или разом ко ста тысячам рядовых дьяволов.
В одну темную осеннюю ночь, когда в коридоре
была совершенная тишина, в
дверь у перчаточниц кто-то тихонько постучался. Marie, ночевавшая одна на двуспальной постели, которою они владели исполу со своей подругой, приподнялась на локоть и тихонько спросила...
С большим трудом она отыскала квартиру Долинского и постучалась у его
двери. Ответа не
было. Анна Михайловна постучала второй раз. В темный коридор отворилась
дверь из № 10-го, и на пороге показался во всю свою нелепую вышину m-r le pretre Zajonczek.
Дверь нумера захлопнулась, и Анна Михайловна осталась одна в грязном коридоре, слабо освещенном подслеповатою плошкою. Она разорвала конверт и подошла к огню. При трепетном мерцании плошки нельзя
было прочесть ничего, что написано бледными чернилами.
Неточные совпадения
Городничий. Я здесь напишу. (Пишет и в то же время говорит про себя.)А вот посмотрим, как пойдет дело после фриштика да бутылки толстобрюшки! Да
есть у нас губернская мадера: неказиста на вид, а слона повалит с ног. Только бы мне узнать, что он такое и в какой мере нужно его опасаться. (Написавши, отдает Добчинскому, который подходит к
двери, но в это время
дверь обрывается и подслушивавший с другой стороны Бобчинский летит вместе с нею на сцену. Все издают восклицания. Бобчинский подымается.)
Купцы. Ей-ей! А попробуй прекословить, наведет к тебе в дом целый полк на постой. А если что, велит запереть
двери. «Я тебя, — говорит, — не
буду, — говорит, — подвергать телесному наказанию или пыткой пытать — это, говорит, запрещено законом, а вот ты у меня, любезный,
поешь селедки!»
«Скажи, служивый, рано ли // Начальник просыпается?» // — Не знаю. Ты иди! // Нам говорить не велено! — // (Дала ему двугривенный). // На то у губернатора // Особый
есть швейцар. — // «А где он? как назвать его?» // — Макаром Федосеичем… // На лестницу поди! — // Пошла, да
двери заперты. // Присела я, задумалась, // Уж начало светать. // Пришел фонарщик с лестницей, // Два тусклые фонарика // На площади задул.
Вскочила, испугалась я: // В
дверях стоял в халатике // Плешивый человек. // Скоренько я целковенький // Макару Федосеичу // С поклоном подала: // «Такая
есть великая // Нужда до губернатора, // Хоть умереть — дойти!»
Что шаг, то натыкалися // Крестьяне на диковину: // Особая и странная // Работа всюду шла. // Один дворовый мучился // У
двери: ручки медные // Отвинчивал; другой // Нес изразцы какие-то. // «Наковырял, Егорушка?» — // Окликнули с пруда. // В саду ребята яблоню // Качали. — Мало, дяденька! // Теперь они осталися // Уж только наверху, // А
было их до пропасти!