Неточные совпадения
Глаз ее теперь нельзя видеть, потому что они закрыты длинными ресницами, но в институте, из которого она возвращается к домашним ларам, всегда говорили, что ни у кого
нет таких прелестных глаз, как у Лизы Бахаревой.
— Ах, мать моя! Как? Ну, вот одна выдумает, что она страдалица, другая, что она героиня, третья еще что-нибудь
такое, чего вовсе
нет. Уверят себя в существовании несуществующего, да и пойдут чудеса творить, от которых бог знает сколько людей станут в несчастные положения. Вот как твоя сестрица Зиночка.
—
Нет, у нее есть своя полкелья, а только когда в церковь или когда у тетеньки гости бывают,
так уж сестра Феоктиста при них.
— Не могу вам про это доложить, — да
нет, вряд, чтобы была знакома. Она ведь из простых, из города Брянскова, из купецкой семьи. Да простые
такие купцы-то, не то чтобы как вон наши губернские или московские. Совсем из простого звания.
—
Нет, что ж
такое, я помогу. Разве это трудно?
—
Нет, я
так говорю; легче как будто, а то, бывало, у нас все шнурки да шнурочки.
—
Нет, посидите с нами, вы ведь тоже устали, там духота
такая в церкви.
—
Нет, обиды чтоб
так не было, а все, разумеется, за веру мою да за бедность сердились, все мужа, бывало, урекают, что взял неровню; ну, а мне мужа жаль, я, бывало, и заплачу. Вот из чего было, все из моей дурости. — Жарко каково! — проговорила Феоктиста, откинув с плеча креповое покрывало.
—
Нет, спаси, Господи, и помилуй! А все вот за эту… за красоту-то, что вы говорите. Не то,
так то выдумают.
—
Нет, матушка, верно, говорю: не докладывала я ничего о ней, а только докладала точно, что он это, как взойдет в храм божий,
так уставит в нее свои бельмы поганые и
так и не сводит.
—
Нет, другого прочего до сих пор точно, что уж не замечала,
так не замечала, и греха брать на себя не хочу.
Такое существо, которое пока растет,
так ничего в нем
нет, а вырастет, станет ни швец, ни жнец, ни в дуду игрец.
— Мне неловко совсем идти с Матузалевной, понеси ее, пожалуйста, Сонечка. Да
нет, ты ее задушишь; ты все это как-то
так делаешь, бог тебя знает! Саша, дружочек, понесите, пожалуйста, вы мою Матузалевну.
— Я? —
Нет, я
так только, для охоты ловлю их. Иной с певом удается, ну того содержу, а то
так.
— Да! Вон видите, школа-то: месяца
нет как с институтской скамьи, а ее занимает. Попробуйте-ка Оленьку Розанову
таким разговором занять.
—
Нет, в том-то и дело, что я с вами — то совсем осмотрелась, у вас мне
так нравится, а дома все как-то
так странно — и суетливо будто и мертво. Вообще странно.
—
Нет, вы, Женичка, будьте прямодушнее, отвечайте прямо: сделали бы вы
такой поступок?
—
Нет, я не пойду, Лиза, именно с тобою и не пойду, потому что здоровья мы ему с собою не принесем, а тебе уж
так достанется, что и места не найдешь.
—
Нет, я ведь
так родилась,
такая ледышка, — смеясь, отвечала Женни.
— Да, как же!
Нет, это тебя выучили быть
такой хорошей. Люди не родятся
такими, какими они после выходят. Разве я была когда-нибудь
такая злая, гадкая, как сегодня? — У Лизы опять навернулись слезы. Она была уж очень расстроена: кажется, все нервы ее дрожали, и она ежеминутно снова готова была расплакаться.
— Ну, и
так до сих пор: кроме «да» да «
нет», никто от нее ни одного слова не слышал. Я уж было и покричал намедни, — ничего, и глазом не моргнула. Ну, а потом мне жалко ее стало, приласкал, и она ласково меня поцеловала. — Теперь вот перед отъездом моим пришла в кабинет сама (чтобы не забыть еще, право), просила ей хоть какой-нибудь журнал выписать.
— Ну,
нет, Лизавета Егоровна, это уж, извините меня, причуды. Комната станет отходить, сделается
такой угар, что и головы не вынесете.
Но все-таки
нет никакого основания видеть в этих людях виновников всей современной лжи,
так же как
нет основания винить их и в заводе шутов и дураков, ибо и шуты, и дураки под различными знаменами фигурировали всегда и будут фигурировать до века.
—
Нет, не хочу; я
так пришел отдохнуть и посмотреть на вас.
— Здесь лампада гаснет и
так воняет, что мочи
нет дышать, — проговорила Лиза, не обращая никакого внимания на вошедшую.
«
Нет, — решила она, — это случайность; она все
такая же и любит меня…» «А странно, — размышляла Женни далее — разве можно забыть человека для книги?
— Да какая ж драма? Что ж, вы на сцене изобразите, как он жену бил, как та выла, глядючи на красный платок солдатки, а потом головы им разнесла? Как же это ставить на сцену! Да и борьбы-то нравственной здесь не представите, потому что все грубо, коротко. Все не борется, а… решается. В
таком быту народа у него
нет своей драмы, да и быть не может: у него есть уголовные дела, но уж никак не драмы.
— А по-вашему, что же,
так у нас
нет уж и самобытных драматических элементов?
— Не знаю
таких и смею дерзостно думать, что до сих пор
нет их.
— Да, считаю, Лизавета Егоровна, и уверен, что это на самом деле. Я не могу ничего сделать хорошего: сил
нет. Я ведь с детства в каком-то разладе с жизнью. Мать при мне отца поедом ела за то, что тот не умел низко кланяться; молодость моя прошла у моего дяди,
такого нравственного развратителя, что и
нет ему подобного. Еще тогда все мои чистые порывы повытоптали. Попробовал полюбить всем сердцем… совсем черт знает что вышло. Вся смелость меня оставила.
— Нет-с, далеко не то самое. Женщину ее несчастие в браке делает еще гораздо интереснее, а для женатого мужчины, если он несчастлив, что остается? Связишки, интрижки и всякая
такая гадость, — а любви
нет.
«Кто бы эта
такая? — подумала Лиза. — Женни?
Нет, это не Женни; и лошадь не их, и у Женни
нет белого бурнуса. Охота же ехать в
такую жару!» — подумала она и, не тревожа себя дальнейшими догадками, спокойно начала зашивать накрепко вметанную полоску китового уса.
— Н…
нет,
так… пока взял.
Лиза в это время всё еще лежала с открытыми глазами и думала: «
Нет,
так нельзя. Где же нибудь да есть люди!»
—
Нет, не все равно; мой отец болен, может быть опасен, и вы в
такую минуту вызываете меня на ответ о… личных чувствах. Я теперь должна заботиться об отце, а не… о чем другом.
—
Нет, мечтания. Я знаю Русь не по-писаному. Она живет сама по себе, и ничего вы с нею не поделаете. Если что делать еще,
так надо ладом делать, а не на грудцы лезть. Никто с вами не пойдет, и что вы мне ни говорите, у вас у самих-то
нет людей.
—
Так, знаю, что
нет. Я в этом случае Фома неверный.
—
Нет, вы
таких дома не видали…
—
Так или
нет? — раболепно спрашивал, проходя в двери, Завулонов Белоярцева.
А певцы все пели одну гадость за другою и потом вдруг заспорили. Вспоминали разные женские и мужские имена, делали из них грязнейшие комбинации и, наконец, остановясь на одной из
таких пошлых и совершенно нелепых комбинаций, разделились на голоса. Одни утверждали, что да, а другие, что
нет.
— Низость, это низость — ходить в дом к честной женщине и петь на ее счет
такие гнусные песни. Здесь
нет ее детей, и я отвечаю за нее каждому, кто еще скажет на ее счет хоть одно непристойное слово.
—
Так помните же, — подлетая на своих черных крыльях к Рациборскому, начал каноник, — помните, что со времен Поссевина нам
нет здесь места, и мы пресмыкаемся здесь или в этом шутовском маскараде (ксендз указал на свой парик и венгерку), или в этом московском мундире, который хуже всякого маскарада. Помните это!
— Да гадости копаем, — отвечал
так же шутливо кантонист. —
Нет, вот вам, Бычков, спасибо: пробрали вы нас. Я сейчас узнал по статейке, что это ваша. Терпеть не могу этого белого либерализма: то есть черт знает, что за гадость.
— Сделайте милость, Сергей Сергеевич, выхлопочите мне хоть рублей бы
так с восемь или десять: очень нужно, ей-богу, очень нужно. Настасья больна, и гроша
нет.
— Или адресные билеты, — зачинал другой. — Что это за билеты? Склыка одна да беспокойство.
Нет, это не
так надо устроить! Это можно устроить в два слова по целой России, а не то что здесь да в Питере, только склыка одна. Деньги нужны — зачем не брать, только с чего ж бы и нас не спросить.
— Вздор!
Нет, покорно вас благодарю. Когда гибнет дело,
так хорошо начатое,
так это не вздор. По крайней мере для меня это не вздор. Я положительно уверен, что это какой-нибудь негодяй нарочно подстраивает. Помилуйте, — продолжал он, вставая, — сегодня еще перед утром зашел, как нарочно, и все три были здоровехоньки, а теперь вдруг приходит и говорит: «пуздыхалы воны».
— Да никакой
нет сходки. Ничего там законопротивного
нет.
Так, сошлись у Сережи, и больше ничего. Я сам там был все время.
— Экие сороки!
Нет, ей-ей, право, это начальство совсем без сердца. Ну что бы
такое хоть одну из них попугать; взять бы да попугать блох-то.
— Да
так, из вежливости, а то бьются, бьются бабы, и никакого им поощрения
нет.