Неточные совпадения
Существо это кряхтит потому,
что оно уже старо и
что оно не в силах нынче приподнять на дугу укладистый казанский тарантас
с тою же молодецкою удалью,
с которою оно поднимало его двадцать лет назад, увозя
с своим барином соседнюю барышню.
Няне, Марине Абрамовне, пятьдесят лет. Она московская солдатка, давно близкая слуга семьи Бахаревых,
с которою не разлучается уже более двадцати лет. О ней говорят,
что она
с душком, но женщина умная и честная.
Это не то,
что пустынная обитель, где есть ряд келий, темный проход, часовня у святых ворот
с чудотворною иконою и возле ключ воды студеной, — это было скучное, сухое место.
—
Что ты! леший! аль тебя высадило? — кричал
с козел Никитушка на остановившегося в решительной позе привратника.
— Не все, а очень многие. Лжецов больше,
чем всех дурных людей
с иными пороками. Как ты думаешь, Геша? — спросила игуменья, хлопнув дружески по руке Гловацкую.
— Вы же сами, тетечка, только
что сказали,
что институт не знакомит
с жизнью.
Я тоже ведь говорю
с людьми-то, и вряд ли так уж очень отстала,
что и судить не имею права.
— От многого. От неспособности сжиться
с этим миром-то; от неуменья отстоять себя; от недостатка сил бороться
с тем,
что не всякий поборет. Есть люди, которым нужно, просто необходимо такое безмятежное пристанище, и пристанище это существует, а если не отжила еще потребность в этих учреждениях-то, значит, всякий молокосос не имеет и права называть их отжившими и поносить в глаза людям, дорожащим своим тихим приютом.
— Да
что ж за беда. Я и сама напьюсь
с вами.
— Как вам сказать? — отвечала Феоктиста
с самым простодушным выражением на своем добром, хорошеньком личике. — Бывает, враг смущает человека, все по слабости по нашей. Тут ведь не то, чтоб как со злости говорится
что или делается.
— Нет, обиды чтоб так не было, а все, разумеется, за веру мою да за бедность сердились, все мужа, бывало, урекают,
что взял неровню; ну, а мне мужа жаль, я, бывало, и заплачу. Вот из
чего было, все из моей дурости. — Жарко каково! — проговорила Феоктиста, откинув
с плеча креповое покрывало.
—
Что вы,
что вы это, — закрасневшись, лепетала сестра Феоктиста и протянула руку к только
что снятой шапке; но Лиза схватила ее за руки и, любуясь монахиней, несколько раз крепко ее поцеловала. Женни тоже не отказалась от этого удовольствия и, перегнув к себе стройный стан Феоктисты, обе девушки
с восторгом целовали ее своими свежими устами.
— Спаси Господи и помилуй;
что это вам вздумалось! Искушение
с вами,
с мирскими, право.
«
Что ты,
что ты, Герасим? — спрашиваем его
с маменькой, а он и слова не выговорит.
И змея-то я, и блудница вавилонская, сидящая при водах на звере червленне, —
чего только ни говорила она
с горя.
— А у матери Варсонофьи опять баталия была
с этой
с новой белицей,
что из дворянок, вот
что мать-то отдала.
— Ну, уж половину соврала. Я
с ней говорила и из глаз ее вижу,
что она ничего не знает и в помышлении не имеет.
«
Что ж, — размышлял сам
с собою Помада. — Стоит ведь вытерпеть только. Ведь не может же быть, чтоб на мою долю таки-так уж никакой радости, никакого счастья. Отчего?.. Жизнь, люди, встречи, ведь разные встречи бывают!.. Случай какой-нибудь неожиданный… ведь бывают же всякие случаи…»
Эти размышления Помады были неожиданно прерваны молнией, блеснувшей справа из-за частокола бахаревского сада, и раздавшимся тотчас же залпом из пяти ружей. Лошади храпнули, метнулись в сторону, и, прежде
чем Помада мог что-нибудь сообразить, взвившаяся на дыбы пристяжная подобрала его под себя и, обломив утлые перила, вместе
с ним свалилась
с моста в реку.
—
Что такое?
что такое? — Режьте скорей постромки! — крикнул Бахарев, подскочив к испуганным лошадям и держа за повод дрожащую коренную, между тем как упавшая пристяжная барахталась, стоя по брюхо в воде,
с оторванным поводом и одною только постромкою. Набежали люди, благополучно свели
с моста тарантас и вывели, не входя вовсе в воду, упавшую пристяжную.
— Выпалить — ну
что же! Где я приказывал выпалить? — Я приказал салют сделать, как
с моста съедут, а вы…
Молодая, еще очень хорошенькая женщина и очень нежная мать, Констанция Помада
с горем видела,
что на мужа ни ей, ни сыну надеяться нечего, сообразила,
что слезами здесь ничему не поможешь, а жалобами еще того менее, и стала изобретать себе профессию.
С отъездом ученика в Питер Помада было опять призадумался,
что с собой делать, но добрая камергерша позвала его как-то к себе и сказала...
Так опять уплыл год и другой, и Юстин Помада все читал чистописание. В это время камергерша только два раза имела
с ним разговор, касавшийся его личности. В первый раз, через год после отправления внучка, она объявила Помаде,
что она приказала управителю расчесть его за прошлый год по сту пятидесяти рублей, прибавив при этом...
Помада часто
с ним споривал и возмущался против его «грубых положений», но очень хорошо знал,
что после его матери Розанов единственное лицо в мире, которое его любит, и сам любил его без меры.
Но как бы там ни было, а только Помаду в меревском дворе так, ни за
что ни про
что, а никто не любил. До такой степени не любили его,
что, когда он, протащившись мокрый по двору, простонал у двери: «отворите, бога ради, скорее», столяр Алексей, слышавший этот стон
с первого раза, заставил его простонать еще десять раз, прежде
чем протянул
с примостка руку и отсунул клямку.
— Петр Лукич подговаривается, чтобы ему любезность сказали,
что с ним до сих пор люди никогда не скучали, — проговорил, любезно улыбаясь, Зарницын.
Бывало,
что ни читаешь, все это находишь так в порядке вещей и сам понимаешь, и
с другим станешь говорить, и другой одинаково понимает, а теперь иной раз читаешь этакую там статейку или практическую заметку какую и чувствуешь и сознаешь,
что давно бы должна быть такая заметка, а как-то, бог его знает…
Представь себе, Женя: встаю утром, беру принесенные
с почты газеты и читаю,
что какой-то господин Якушкин имел в Пскове историю
с полицейскими — там заподозрили его, посадили за клин, ну и потом выпустили, — ну велика важность!
—
Чего, батюшка мой? Она ведь вон о самостоятельности тоже изволит рассуждать, а муж-то?
С таким мужем, как ее, можно до многого додуматься.
— Уж и по обыкновению! Эх, Петр Лукич! Уж вот на кого Бог-то, на того и добрые люди. Я, Евгения Петровна, позвольте, уж буду искать сегодня исключительно вашего внимания, уповая,
что свойственная человечеству злоба еще не успела достичь вашего сердца и вы, конечно, не найдете самоуслаждения допиливать меня,
чем занимается весь этот прекрасный город
с своим уездом и даже
с своим уездным смотрителем, сосредоточивающим в своем лице половину всех добрых свойств, отпущенных нам на всю нашу местность.
Исправнику лошадиную кладь закатил и сказал,
что если он завтра не поедет, то я еду к другому телу; бабу записал умершею от апоплексического удара, а фельдшеру дал записочку к городничему, чтобы тот
с ним позанялся; эскадронному командиру сказал: «убирайтесь, ваше благородие, к черту, я ваших мошенничеств прикрывать не намерен», и написал,
что следовало; волка посоветовал исправнику казнить по полевому военному положению, а от Ольги Александровны, взволнованной каретою немца Ицки Готлибовича Абрамзона, ушел к вам чай пить.
— А! видишь, я тебе, гадкая Женька, делаю визит первая. Не говори,
что я аристократка, — ну, поцелуй меня еще, еще. Ангел ты мой! Как я о тебе соскучилась — сил моих не было ждать, пока ты приедешь. У нас гостей полон дом, скука смертельная, просилась, просилась к тебе — не пускают. Папа приехал
с поля, я села в его кабриолет покататься, да вот и прикатила к тебе.
— Это сегодня, а то мы все вдвоем
с Женни сидели, и еще чаще она одна. Я, напротив, боюсь,
что она у меня заскучает, журнал для нее выписал. Мои-то книги, думаю, ей не по вкусу придутся.
—
Что ж делать. Я только узнал о его несчастье и не могу тронуться к нему, ожидая
с минуты на минуту непременного заседателя,
с которым тотчас должен выехать.
— А как же! Он сюда за мною должен заехать: ведь искусанные волком не ждут, а завтра к обеду назад и сейчас ехать
с исправником. Вот вам и жизнь, и естественные, и всякие другие науки, — добавил он, глядя на Лизу. —
Что и знал-то когда-нибудь, и то все успел семь раз позабыть.
— Она ведь пять лет думать будет, прежде
чем скажет, — шутливо перебила Лиза, — а я вот вам сразу отвечу,
что каждый из них лучше,
чем все те, которые в эти дни приезжали к нам и
с которыми меня знакомили.
—
Что ж там у вас? —
с беспокойным участием спросила Женни.
— Нет, в том-то и дело,
что я
с вами — то совсем осмотрелась, у вас мне так нравится, а дома все как-то так странно — и суетливо будто и мертво. Вообще странно.
— Шалуха, шалуха,
что ты наделала! — говорил он
с добродушным упреком.
—
Что ж такое, папа! Было так хорошо, мне хотелось повидаться
с Женею, я и поехала. Я думала,
что успею скоро возвратиться, так
что никто и не заметит. Ну виновата, ну простите,
что ж теперь делать?
— То-то,
что делать? — Шалунья! Я на тебя и не сержусь, а вон смотри-ка, чту
с матерью.
—
Что с мамашей? — тревожно спросила девушка.
—
Что, Зинушка,
с матерью? — спросил старик.
—
Чего ты такая бледная сегодня, Зиночка? —
с участием осведомилась Лиза.
— Как это грустно, — говорила Женни, обращаясь к Бахареву, —
что мы
с папой удержали Лизу и наделали вам столько хлопот и неприятностей.
— Вы здесь ничем не виноваты, Женичка, и ваш папа тоже. Лиза сама должна была знать,
что она делает. Она еще ребенок, прямо
с институтской скамьи и позволяет себе такие странные выходки.
— Она хотела тотчас же ехать назад, — это мы ее удержали ночевать. Папа без ее ведома отослал лошадь. Мы думали,
что у вас никто не будет беспокоиться, зная,
что Лиза
с нами.
— Оставьте ее, она не понимает, —
с многозначительной гримасой простонала Ольга Сергеевна, — она не понимает,
что убивает родителей. Штуку отлила: исчезла ночью при сторонних людях. Это все ничего для нее не значит, — оставьте ее.
— Нет; мы ходили к ней
с папой, да она нездорова
что ль-то была: не приняла. Мы только были у Помады, навещали его. Хочешь, зайдем к Помаде?