Неточные совпадения
Городок наш маленький, а тятенька, на волю откупимшись, тут домик в долг тоже купили,
хотели трактирчик открыть, так
как они были поваром, ну не пошло.
Только пробило одиннадцать часов, я и стала надевать шубейку, чтоб к мужу-то идти, да только что
хотела поставить ногу на порог, а в двери наш молодец из лавки,
как есть полотно бледный.
— Нет-с, нынче не было его. Я все смотрела,
как народ проходил и выходил, а только его не было: врать не
хочу.
Как только кандидат Юстин Помада пришел в состояние, в котором был способен сознать, что в самом деле в жизни бывают неожиданные и довольно странные случаи, он отодвинулся от мокрой сваи и
хотел идти к берегу, но жестокая боль в плече и в боку тотчас же остановила его.
— Вот твой колыбельный уголочек, Женичка, — сказал Гловацкий, введя дочь в эту комнату. — Здесь стояла твоя колыбелька, а материна кровать вот тут, где и теперь стоит. Я ничего не трогал после покойницы, все думал: приедет Женя, тогда
как сама
хочет, —
захочет, пусть изменяет по своему вкусу, а не
захочет, пусть оставит все по-материному.
Народ говорит, что и у воробья, и у того есть амбиция, а человек,
какой бы он ни был, если только мало-мальски самостоятелен, все-таки не
хочет быть поставлен ниже всех.
— Я
хотел было за тобою ночью посылать, да так уж…
Как таки можно?
Я
хотела бы посмотреть на тебя на моем месте;
хотела бы видеть, отскакивало ли бы от тебя это обращение,
как от тебя все отскакивает.
Но ты знаешь,
как мне скверно, и я не
хочу, чтобы это скверное стало еще сквернее.
— Я читаю все. Я терпеть не могу систем. Я очень люблю заниматься так,
как занимаюсь. Я
хочу жить без указки всегда и во всем.
— Чего? да разве ты не во всех в них влюблен?
Как есть во всех. Такой уж ты, брат, сердечкин, и я тебя не осуждаю. Тебе хочется любить, ты вот распяться бы
хотел за женщину, а никак это у тебя не выходит. Никто ни твоей любви, ни твоих жертв не принимает, вот ты и ищешь все своих идеалов.
Какое тут, черт, уважение. Разве, уважая Лизу Бахареву, можно уважать Зинку, или уважая поповну, рядом с ней можно уважать Гловацкую?
«И чудно,
как смотрят эти окна, — думает он, продолжая свою дорогу, — точно съесть
хотят».
— У нас теперь, — хвастался мещанин заезжему человеку, — есть купец Никон Родионович, Масленников прозывается, вот так человек! Что ты
хочешь, сейчас он с тобою может сделать;
хочешь, в острог тебя посадить — посадит;
хочешь, плетюганами отшлепать или так в полицы розгам отодрать, — тоже сичас он тебя отдерет. Два слова городничему повелит или записочку напишет, а ты ее, эту записочку, только представишь, — сичас тебя в самом лучшем виде отделают. Вот
какого себе человека имеем!
— Никакого пренебрежения нет: обращаюсь просто,
как со всеми. Ты меня извинишь, Женни, я
хочу дочитать книгу, чтобы завтра ее с тобой отправить к Вязмитинову, а то нарочно посылать придется, — сказала Лиза, укладываясь спать и ставя возле себя стул со свечкой и книгой.
«Говорят, — думала она, стараясь уснуть, — говорят, нельзя определить момента, когда и отчего чувство зарождается, — а можно ли определить, когда и отчего оно гаснет? Приходит… уходит. Дружба придет, а потом уйдет. Всякая привязанность также: придет… уйдет… не удержишь. Одна любовь!.. та уж…» — «придет и уйдет», — отвечал утомленный мозг, решая последний вопрос вовсе не так,
как его
хотело решить девичье сердце Женни.
«Может ли быть, — думала она, глядя на поле, засеянное чечевицей, — чтобы добрая, разумная женщина не сделала его на целый век таким,
каким он сидит передо мною? Не может быть этого. — А пьянство?.. Да другие еще более его пьют… И разве женщина, если
захочет, не заменит собою вина? Хмель — забвение: около женщины еще легче забываться».
— Напротив, никогда так не легко ладить с жизнью,
как слушаясь ее и присматриваясь к ней.
Хотите непременно иметь знамя, ну, напишите на нем: «испытуй и виждъ», да и живите.
— Ну… постойте же еще. Я
хотела бы знать,
как вы смотрите на поступок этой женщины, о которой вы вчера рассказывали?
— До свидания, доктор, — и пожала его руку так,
как Ж енщины умеют это делать, когда
хотят рукою сказать: будем друзьями.
— Да
как же из него вырваться? Тут нужно и вырываться, и прорываться, и надрываться, и разрываться, и все что
хотите.
— Да вот пожаловаться
хотела. Она завтра проспит до полудня, и все с нее
как с гуся вода. А он? Он ведь теперь…
— Все это так и есть,
как я предполагал, — рассказывал он, вспрыгнув на фундамент перед окном, у которого работала Лиза, — эта сумасшедшая орала, бесновалась,
хотела бежать в одной рубашке по городу к отцу, а он ее удержал. Она выбежала на двор кричать, а он ей зажал рукой рот да впихнул назад в комнаты, чтобы люди у ворот не останавливались; только всего и было.
— Вы
хотите потребовать от меня отчета, по
какому праву я завела с вами этот разговор? По такому же точно праву, по
какому вы помешали мне когда-то ночевать в нетопленом доме.
— Мне все равно, что вы сделаете из моих слов, но я
хочу сказать вам, что вы непременно и
как можно скорее должны уехать отсюда. Ступайте в Москву, в Петербург, в Париж, куда
хотите, но не оставайтесь здесь. Вы здесь скоро… потеряете даже способность сближаться.
Через пять минут в деревне всем послышалось,
как будто на стол их была брошена горсть орехов, и тот же звук,
хотя гораздо слабее, пронесся по озеру и тихо отозвался стонущим эхом на Рютли.
Рассуждала она решительно обо всем, о чем вы
хотите, но более всего любила говорить о том,
какое значение могут иметь просвещенное содействие или просвещенная оппозиция просвещенных людей, «стоящих на челе общественной лестницы».
—
Как же: я
хочу вздуть их, вздуть.
— Р-е-в-о-л-ю-ц-и-я! — произнес с большою расстановкою Стрепетов. — Это
какое слово? Слышится будто что-то
как нерусское, а? С кем же это вы
хотите делать революцию на Руси?
Лиза обошла Патриаршие пруды и
хотела уже идти домой,
как из ворот одного деревянного дома вышла молодая девушка в драповом бурнусе и черном атласном капоре, из-под которого спереди выглядывали клочки подстриженных в кружок золотистых волос.
— На что тебе было говорить обо мне! на что мешать мое имя!
хотел сам ссориться, ну и ссорься, а с
какой стати мешать меня! Я очень дорожу ее вниманием, что тебе мешать меня! Я ведь не маленький, чтобы за меня заступаться, — частил Помада и с этих пор начал избегать встреч с Розановым.
Куда ушла Ольга Александровна — этого не могли Розанову сообщить ни горничная, ни кухарка,
хотя обе эти женщины весьма сочувствовали Розанову и,
как умели, старались его утешить.
— А то ты знаешь,
как я женился? — продолжал Калистратов, завертывая браслет в кусок «Полицейских ведомостей». — Дяди моей жены ррракальи были,
хотели ее обобрать. Я встал и говорю: переломаю.
— Я даже
как женюсь, так сейчас прежней жене пенсию: получай и живи. Только честно живи; где
хочешь, но только честно, не марай моего имени. А теперь
хочешь уехать, так расставайся. Дай тысячу рублей, я тебе сейчас свидетельство, и живи где
хочешь; только опять честно живи, моего имени не марай.
— Тяжело мне очень.
Как Каин бесприютный… Я бы
хотел поскорее… покончить все разом.
Розанов хорошо ехал и в Москву, только ему неприятно было, когда он вспоминал,
как легко относился к его роману Лобачевский. «Я вовсе не
хочу, чтоб это была интрижка, я
хочу, чтоб это была любовь», — решал он настойчиво.
Егор Николаевич Бахарев, скончавшись на третий день после отъезда Лизы из Москвы,
хотя и не сделал никакого основательного распоряжения в пользу Лизы, но, оставив все состояние во власть жены, он, однако, успел сунуть Абрамовне восемьсот рублей, с которыми старуха должна была ехать разыскивать бунтующуюся беглянку, а жену в самые последние минуты неожиданно прерванной жизни клятвенно обязал давать Лизе до ее выдела в год по тысяче рублей, где бы она ни жила и даже
как бы ни вела себя.
Лиза
хотя и не жила своими трудами, но,
как имущая, содержала Бертольди и снабжала чем могла кое-кого из прочей компании.
— Здесь далеко, да смело, — отвечал он. — Я удивляюсь,
как вы, господа, не
хотите сообразить, что мы только и безопасны, живя в такой местности, где за нами неудобно следить и мешать нам.
Лиза сказала о Вязмитинове, что он стал неисправимым чиновником, а он отозвался о ней жене
как о какой-то беспардонной либералке, которая непременно
хочет переделать весь свет на какой-то свой особенный лад, о котором и сама она едва ли имеет какое-нибудь определенное понятие.
Вязмитинов отказался от усилий дать жене видное положение и продолжал уравнивать себе дорогу. Только изредка он покашивался на Женни за ее внимание к Розанову, Лизе, Полиньке и Райнеру, тогда
как он не мог от нее добиться такого же или даже
хотя бы меньшего внимания ко многим из своих новых знакомых.
Преданный всякому общественному делу, Райнер
хотел верить Белоярцеву и нимало не сердился на то, что тот оттер его от Дома,
хотя и хорошо понимал, что весь этот маневр произведен Белоярцевым единственно для того, чтобы не иметь возле себя никого, кто бы мог помешать ему играть первую роль и еще вдобавок вносить такие невыгодные для собственного кармана начала,
каких упорно держался энтузиаст Райнер.
Он не верил ни в
какие реформы, считал все существующее на земле зло необходимым явлением своего времени и
хотя не отвергал какого-то прогресса, но ожидал его не от людей, а от времени, и людям давал во времени только пассивное значение.
Я
хочу говорить не о себе, а о вас и, устранив на время все личные счеты, буду с вами объясняться просто
как член известной ассоциации с другим членом той же ассоциации.
Девушке часто хотелось вмешаться в эти разговоры, она чувствовала, что уже много понимает и может вмешаться во многое, а ее считали ребенком, и только один Красин да Белоярцев говорили с ней
хотя в наставительном тоне, но все-таки
как со взрослой женщиной.
Агату очень обижало это,
как ребенка, который непременно
хочет, чтобы его признали большим.
Вы смотрите на меня только
как на нужную вам подчас вещь и, кажется, вовсе забываете, что я женщина и, дойдя до сближения с человеком,
хотела бы, чтоб он смотрел на меня
как на человека: словом,
хотела бы хоть приязни, хоть внимания; а для вас, — я вижу, — я только вещь.
Белоярцев доходил до самообожания и из-за этого даже часто забывал об обязанностях, лежащих на нем по званию социального реформатора.
Хотя он и говорил: «отчего же мне не скучно?», но в существе нудился более всех и один раз при общем восклике: «
какая скука!
какая скука!» не ответил: «отчего же мне не скучно?», а походил и сказал...
Белоярцев в это время
хотя и перестал почти совсем бояться Лизы и даже опять самым искренним образом желал, чтобы ее не было в Доме, но, с одной стороны, ему хотелось, пригласив Помаду, показать Лизе свое доброжелательство и поворот к простоте, а с другой — непрезентабельная фигура застенчивого и неладного Помады давала ему возможность погулять за глаза на его счет и показать гражданам, что вот-де у нашей умницы
какие друзья.
Лиза попробовала было сказать, что она не
хочет чаю и не выйдет, но первый звук ее собственного голоса действовал на нее так же раздражающе,
как и чужой.
— Так видите, что я
хотела… мне деньги нужны очень…
как жизнь нужны… мне без них нечего делать.