Неточные совпадения
— Этой науки, кажется, не ты одна не знаешь. По-моему, жить надо как живется; меньше говорить, да больше делать, и еще больше думать; не быть эгоисткой, не выкраивать из всего только одно свое положение, не обращая внимания на обрезки, да, главное
дело, не лгать ни себе, ни людям. Первое
дело не лгать. Людям ложь вредна, а себе еще вреднее.
Станешь лгать себе, так всех обманешь и сама обманешься.
«В самом
деле, как здесь скучно!» — подумала Женни, поправив бретели своего платья, и
стала смотреть в открытое окно, из которого было видно колосистое поле буревшей ржи.
Женни, точно, была рукодельница и штопала отцовские носки с бульшим удовольствием, чем исправникова дочь вязала бисерные кошельки и подставки к лампам и подсвечникам. Вообще она
стала хозяйкой не для блезиру, а взялась за
дело плотно, без шума, без треска, тихо, но так солидно, что и люди и старик-отец тотчас почувствовали, что в доме есть настоящая хозяйка, которая все видит и обо всех помнит.
Даже жалок он мне тут
стал, и я так-таки, совсем без всякой злости, ему буркнула, что «это
дело вкуса и натуры».
В конце второй недели после переезда к Нечаям доктор, рывшийся каждый
день в своих книгах и записках, сшил из бумаги большую тетрадь и
стал писать психиатрическую диссертацию.
Таким образом Розанову пришлось познакомиться с этими лицами в первый же
день своего переезда к Нечаю, потом он
стал встречаться с ними по нескольку раз каждый
день, и они-то серьезно помешали ему приняться вплотную за свою диссертацию.
В двадцать один год Ульрих Райнер
стал платить матери своей денежный долг. Он давал уроки и переменил с матерью мансарду на довольно чистую комнату, и у них всякий
день кипела кастрюлька вкусного бульона.
Более Райнер держался континентального революционного кружка и знакомился со всеми, кто мало-мальски примыкал к этому кружку. Отсюда через год у Райнера составилось весьма обширное знакомство, и кое-кто из революционных эмигрантов
стали поглядывать на него с надеждами и упованиями, что он будет отличный слуга
делу.
— «Тлен», — нетерпеливо подсказал Арапов и, надвинув таинственно брови, избоченился и
стал эффектно выкладывать по пальцам, приговаривая: без рода и племени — раз; еврей, угнетенная национальность, — это два; полон ненависти и злобы — это три; смел, как черт, — четыре; изворотлив и хитер, пылает мщением, ищет
дела и литограф — с! — Что скажете? — произнес, отходя и
становясь в позу, Арапов.
Счастливое лето шло в Гапсале быстро; в вокзале показался статный итальянский граф, засматривающийся на жгучую красоту гречанки; толстоносый Иоська
становился ей все противнее и противнее, и в одно прекрасное утро гречанка исчезла вместе с значительным еще остатком украденной в откупе кассы, а с этого же
дня никто более не встречал в Гапсале и итальянского графа — поехали в тот край, где апельсины зреют и яворы шумят.
Розанов никак не мог додумать, что это за штука, и теперь ему
стали понятны слова Стрепетова; но как
дело уже было кончено, то Розанов так это и бросил. Ему ужасно тяжело и неприятно было возвращаться к памятникам прошедшего, кипучего периода его московской жизни.
Лиза желтела и
становилась чрезвычайно раздражительная. Она сама это замечала, большую часть
дня сидела в своей комнате и только пред обедом выходила гулять неподалеку от дома.
— Откроем приют для угнетенных; сплотимся, дружно поможем общими силами частному горю и защитим личность от семьи и общества. Сильный поработает за бессильного: желудки не будут пугать, так и головы смелее
станут.
Дело простое.
— «Если изба без запора, то и свинья в ней бродит», как говорит пословица. Соглашаюсь, и всегда буду с этим соглашаться. Я не
стану осуждать женщину за то, что она дает широкий простор своим животным наклонностям. Какое мне
дело? Это ее право над собою. Но не
стану и любить эту женщину, потому что любить животное нельзя так, как любят человека.
После разрыва с Лизою Розанову некуда
стало ходить, кроме Полиньки Калистратовой; а лето хотя уже и пришло к концу, но
дни стояли прекрасные, теплые, и дачники еще не собирались в пыльный город. Даже Помада
стал избегать Розанова. На другой
день после описанного в предшедшей главе объяснения он рано прибежал к Розанову, взволнованным, обиженным тоном выговаривал ему за желание поссорить его с Лизою. Никакого средства не было урезонить его и доказать, что такого желания вовсе не существовало.
Дела Розанова шли ни хорошо и ни дурно. Мест служебных не было, но Лобачевский обещал ему хорошую работу в одном из специальных изданий, — обещал и сделал. Слово Лобачевского имело вес в своем мире. Розанов прямо
становился на полторы тысячи рублей годового заработка, и это ему казалось очень довольно.
«Это и есть те полудикие, но не повихнутые цивилизациею люди, с которыми должно начинать
дело», — подумал Райнер и с тех пор всю нравственную нечисть этих людей
стал рассматривать как остатки дикости свободолюбивых, широких натур.
Белоярцев приобретал все более силы и значения. Получив в свои руки деньги, он вдруг развернулся и
стал распоряжаться энергически и самостоятельно. Он объездил город, осмотрел множество домов и, наконец, в один прекрасный
день объявил, что им нанято прекрасное и во всех отношениях удобное помещение. Это и был тот самый изолированный дом на Петербургской стороне, в котором мы встретили Лизу.
— А-а! Это другое
дело, — протянул Жерлицын и, закурив новую папиросу,
стал опять перелистывать рукопись, проверяя ее со стороны здравого смысла.
Утром на пятый
день своей гражданской жизни Ольге Александровне
стало уж очень грустно и непереносно.
Губерния налетела сюда, как обыкновенно губернии налетают: один
станет собираться, другому делается завидно, —
дело сейчас находится, и, смотришь, несколько человек, свободно располагающих временем и известным капиталом, разом снялись и полетели вереницею зевать на зеркальные окна Невского проспекта и изучать то особенное чувство благоговейного трепета, которое охватывает человека, когда он прикасается к топазовой ручке звонка у квартиры могущественной особы.