Неточные совпадения
— Экипаж на житный двор,
а лошадей в конюшню! Тройку рабочих пусть выведут пока из стойл и поставят под сараем, к решетке. Они смирны, им ничего не сделается.
А мы пойдемте в комнаты, — обратилась она к ожидавшим ее девушкам и, взяв за руки Лизу и Женни, повела их на крыльцо. — Ах, и забыла совсем! — сказала игуменья, остановясь на верхней ступеньке. — Никитушка! винца
ведь не пьешь, кажется?
У нас
ведь, по нашему маленькому месту, нет этих магазинов,
а всё вместе всем торгуют.
Из себя был какой
ведь молодец; всякая бы, то есть всякая, всякая у нас, в городе-то, за него пошла; ну,
а он ко мне сватался.
— Да так, неш это по злобе! Так враг-то смущает. Он
ведь в мире так не смущает,
а здесь, где блюдутся, он тут и вередует.
— Да
ведь я и не докладала, что она чем-нибудь тут причинна,
а я только…
— То-то,
а то
ведь там, небось, в носки жарят.
—
А ваши еще страннее и еще вреднее. Дуйте, дуйте ей, сударыня, в уши-то, что она несчастная, ну и в самом деле увидите несчастную. Москва
ведь от грошовой свечи сгорела. Вы вот сегодня все выболтали уж, так и беретесь снова за старую песню.
— Полно. Неш я из корысти какой!
А то взаправду хоть и подари: я себе безрукавочку такую, курточку сошью; подари. Только я
ведь не из-за этого. Я что умею, тем завсегда готова.
Вот хоть бы у нас, — городок
ведь небольшой,
а таки торговый, есть люди зажиточные, и газеты, и журналы кое-кто почитывают из купечества, и умных людей не обегают.
Ну
ведь и у нас есть учители очень молодые, вот, например, Зарницын Алексей Павлович, всего пятый год курс кончил, Вязмитинов, тоже пять лет как из университета; люди свежие и неустанно следящие и за наукой, и за литературой, и притом люди добросовестно преданные своему делу,
а посмотри-ка на них!
Всё
ведь, говорю, люди, которые смотрят на жизнь совсем не так, как наше купечество, да даже и дворянство,
а посмотри, какого о них мнения все?
А те
ведь все как-то… право, уж и совсем не умею назвать.
— Чего, батюшка мой? Она
ведь вон о самостоятельности тоже изволит рассуждать,
а муж-то? С таким мужем, как ее, можно до многого додуматься.
— Нет,
а впрочем, не знаю. Он кандидат, молодой, и некоторые у него хорошо учились. Вот Женни, например, она всегда высший балл брала. Она по всем предметам высшие баллы брала. Вы знаете — она
ведь у нас первая из целого выпуска, —
а я первая с другого конца. Я терпеть не могу некоторых наук и особенно вашей математики.
А вы естественных наук не знаете? Это, говорят, очень интересно.
— Будто!
Ведь это для химиков или для других,
а так, для любителей, я думаю, можно и без этой скучной математики.
—
А как же! Он сюда за мною должен заехать:
ведь искусанные волком не ждут,
а завтра к обеду назад и сейчас ехать с исправником. Вот вам и жизнь, и естественные, и всякие другие науки, — добавил он, глядя на Лизу. — Что и знал-то когда-нибудь, и то все успел семь раз позабыть.
— Она
ведь пять лет думать будет, прежде чем скажет, — шутливо перебила Лиза, —
а я вот вам сразу отвечу, что каждый из них лучше, чем все те, которые в эти дни приезжали к нам и с которыми меня знакомили.
— Не бил,
а так вот пилил бы. Да
ведь тебе что ж это. Тебе это ничего. Ты будешь пешкою у мужа, и тебе это все равно будет, — будешь очень счастлива.
— Что ж, я говорю правду, мне это больно; я никогда не забуду, что сказала тебе. Я
ведь и в ту минуту этого не чувствовала,
а так сказала.
— То-то, вы кушайте по-нашему, по-русски, вплотную. У нас
ведь не то что в институте: «Дети! дети! чего вам? Картооофелллю, картооофффелллю» — пропищал, как-то весь сократившись, Бахарев, как бы подражая в этом рассказе какой-то директрисе, которая каждое утро спрашивала своих воспитанниц: «Дети, чего вам?»
А дети ей всякое утро отвечали хором: «Картофелю».
— К мужу отправить. Отрезанный ломоть к хлебу не пристает. Раз бы да другой увидала, что нельзя глупить, так и обдумалась бы; она
ведь не дура.
А то маменька с папенькой сами потворствуют, бабенка и дурит,
а потом и в привычку войдет.
— Ты даже, — хорошо. Постой-ка, батюшка! Ты, вон тебе шестой десяток, да на хорошеньких-то зеваешь,
а ее мужу тридцать лет! тут без греха грех. — Да грех-то еще грехом,
а то и сердечишко заговорит. От капризных-то мужей
ведь умеют подбирать: тебе, мол, милая, он не годится, ну, дескать, мне подай. Вы об этом подумали с нежной маменькой-то или нет, —
а?
— Вот ты все толкуешь, сестра, о справедливости,
а и сама тоже несправедлива. Сонечке там или Зиночке все в строку, даже гусаров.
Ведь не выгонять же молодых людей.
Ведь сам знаешь, что против жару и камень треснет,
а в ней — опять тебе повторяю — наша кровь, бахаревская.
— Что врать! Сам сто раз сознавался, то в Катеньку, то в Машеньку, то в Сашеньку,
а уж вечно врезавшись… То есть
ведь такой козел сладострастный, что и вообразить невозможно. Вспыхнет как порох от каждого женского платья, и пошел идеализировать.
А корень всех этих привязанностей совсем сидит не в уважении.
— Отличная жизнь, — продолжал иронически доктор, — и преполезная тоже! Летом около барышень цветочки нюхает,
а зиму, в ожидании этого летнего блаженства, бегает по своему чулану, как полевой волк в клетке зверинца. Ты мне верь; я тебе
ведь без всяких шуток говорю, что ты дуреть стал: ты-таки и одуреешь.
Это
ведь хрящик белый,
а не косточка.
Белинский-то — хоть я и позабывал у него многое — рассуждает
ведь тут о человеке нравственно развитом,
а вы, шуты, сейчас при своем развитии на человечество тот мундир и хотите напялить, в котором оно ходить не умеет.
— Ну, и прекрасно, и птичницу сюда на минутку пошлите,
а мы сейчас переведем Лизавету Егоровну. Только чтоб она вас здесь не застала: она
ведь, знаете, такая… деликатная, — рассказывал доктор, уже сходя с конторского крылечка.
— И сейчас же рассуждает: «Но
ведь это, говорит, пройдет; это там, в институте, да дома легко прослыть умницею-то,
а в свете, как раз да два щелкнуть хорошенько по курносому носику-то, так и опустит хохол».
— И отлично, Помада. Бойтесь нас,
а то, в самом деле, долго ли до греха, — влюбитесь. Я
ведь, говорят, недурна,
а Женни — красавица; вы же, по общему отзыву, сердечкин.
— Да
ведь преступление последний шаг, пятый акт. Явление-то
ведь стоит не на своих ногах, имеет основание не в самом себе,
а в другом. Происхождение явлений совершается при беспрерывном и бесконечном посредстве самобытного элемента, — проговорил Вязмитинов.
Может быть, c'est quelque chose de moujique, [Это нечто мужицкое (франц.).] ну да и я
ведь не имею времени заниматься гуманными науками,
а так, сырыми мозгами размышляю.
— Да
ведь это ты знаешь,
а другие почем ее знают?
—
А вот
ведь я помню, как вы с доктором утверждали, что этот Пархоменко глуп.
— Да вот пожаловаться хотела. Она завтра проспит до полудня, и все с нее как с гуся вода.
А он? Он
ведь теперь…
— Ты
ведь не знаешь, какая у нас тревога! — продолжала Гловацкая, стоя по-прежнему в отцовском мундире и снова принявшись за утюг и шляпу, положенные на время при встрече с Лизой. — Сегодня, всего с час назад, приехал чиновник из округа от попечителя, — ревизовать будет. И папа, и учители все в такой суматохе,
а Яковлевича взяли на парадном подъезде стоять. Говорят, скоро будет в училище. Папа там все хлопочет и болен еще… так неприятно, право!
— Да! — да
ведь что приятно-то? — вопрошал Александровский, — то приятно, что без всяких это протекций. Конечно, регенту нужно что-нибудь, презентик какой-нибудь этакой,
а все же
ведь прямо могу сказать, что не по искательству,
а по заслугам отличен и почтен.
—
А бог ее ведает! Ее никак разобрать нельзя. Ее
ведь если расспросить по совести, так она и сама не знает, из-за чего у нее сыр-бор горит.
— Что выбрал, Евгения Петровна! Русский человек зачастую сапоги покупает осмотрительнее, чем женится.
А вы то скажите, что
ведь Розанов молод и для него возможны небезнадежные привязанности,
а вот сколько лет его знаем, в этом роде ничего похожего у него не было.
— Ты, коллежка, не спеши нос-то вешать: живы будем и хлиба добудем.
А ты с моей бабой
ведь незнаком?
— Это вздор: родительская любовь предрассудок — и только. Связь есть потребность, закон природы,
а остальное должно лежать на обязанностях общества. Отца и матери, в известном смысле слова,
ведь нет же в естественной жизни. Животные, вырастая, не соображают своих родословных.
— Слышите: стомаха — то, это желудок называется,
а не то, что мы думали.
А мы совсем
ведь что другое думали, — пояснила она, обратясь к Розанову.
— Да как же не верить-то-с? Шестой десяток с нею живу, как не верить? Жена не верит,
а сам я, люди, прислуга, крестьяне, когда я бываю в деревне: все из моей аптечки пользуются. Вот вы не знаете ли, где хорошей оспы на лето достать? Не понимаю, что это значит! В прошлом году пятьдесят стеклышек взял, как ехал. Вы сами посудите, пятьдесят стеклышек —
ведь это не безделица,
а царапал, царапал все лето, ни у одного ребенка не принялась.
—
А вот чему: я
ведь от своего не отстану.
— Да как же? Водитесь с какими-то химеристами, ко всему этому химерному провинциально доверчивы, все
ведь это что? Провинциальная доверчивость сама собою,
а прежде всего идеализм.
—
Ведь это не заговор, ничто,
а самая простая вещь, панихида по почтенном человеке и только.
— У всякого есть свой царь в голове, говорится по-русски, — заметил Стрепетов. — Ну,
а я с вами говорю о тех, у которых свой царь-то в отпуске. Вы
ведь их знаете,
а Стрепетов старый солдат,
а не сыщик, и ему, кроме плутов и воров, все верят.
— Мне будет странно говорить вам, Александр Павлович, что я
ведь сам опальный. Я без мала почти то же самое часто рассказываю. До студентской истории я верил в общественное сочувствие;
а с тех пор я вижу, что все это сочувствие есть одна модная фраза.
— Я видел, что ваша жена с душком, ну да что ж такое, женщины
ведь все сумасшедшие.
А вы себе табакерку купите: она капризничать,
а вы табачку понюхайте да свое дело делайте.