Неточные совпадения
Вышла
минута тягостнейшего раздумья: обе фигуры стояли как окаменевшие друг против друга, и наконец Горданов с усилием приподнял
глаза и прошептал: «да!»
Положение было рискованное: жених каждую
минуту мог упасть в обморок, и тогда бог весть какой все могло принять оборот. Этого опасалась даже сама невеста, скрывавшая, впрочем, мастерски свое беспокойство. Но как часто бывает, что в больших горестях человеку дает силу новый удар, так случилось и здесь: когда священник, глядя в
глаза Висленеву, спросил его: «имаши ли благое произволение поять себе сию Елену в жену?» Иосаф Платонович выпрямился от острой боли в сердце и дал робким шепотом утвердительный ответ.
— Она точно так же ничего не видала, и вдруг Лета рукой щелк по руке старика, — и с этим «Сумасшедший Бедуин» неожиданно ударил Висленева по руке, в которой была табакерка, табак взлетел; все, кроме отворотившейся Ларисы, невольно закрыли
глаза. Водопьянов же в эту
минуту пронзительно свистнул и сумасшедшим голосом крикнул: «Сюда, малютка! здесь Испанский Дворянин!» — и с этим он сверкнул на Ларису безумными
глазами, сорвал ее за руку с места и бросил к раскрытой двери, на пороге которой стоял Подозеров.
В узкой полосе стекла между недошедшею на вершок до подоконника шторой на нее смотрели два черные
глаза; она в ту же
минуту узнала эти
глаза: то были
глаза Горданова.
Он рисовал мне картину бедствий и отчаяния семейств тех, кого губил Висленев, и эта картина во всем ее ужасе огненными чертами напечатлелась в душе моей; сердце мое преисполнилось сжимающей жалостью, какой я никогда ни к кому не ощущала до этой
минуты, жалостью, пред которою я сама и собственная жизнь моя не стоили в моих
глазах никакого внимания, и жажда дела, жажда спасения этих людей заклокотала в душе моей с такою силой, что я целые сутки не могла иметь никаких других дум, кроме одной: спасти людей ради их самих, ради тех, кому они дороги, и ради его, совесть которого когда-нибудь будет пробуждена к тяжелому ответу.
Глафиру Васильевну подняли и положили на диван, расшнуровали и прохладили ей голову компрессом. Через несколько
минут она пришла в себя и, поводя вокруг
глазами, остановила их на Горданове.
— Нет, не кончила. Вы десятки лет из двора в двор ходите да везде свое мерзкое сомнение во всем разносите, а вам начнешь говорить, — так сейчас в
минуту и кончи! Верно, правда
глаз колет.
Кто (как мы), долго не видя Висленева, увидал бы его в эту
минуту, или вообще увидал бы его с тех пор, как он выскочил из фиакра, подав руку траурной Бодростиной и сопровождал ее, неся за нею шаль, тот нашел бы в нем ужасную перемену: темя его еще более проредело, нос вытянулся, и на бледных щеках обозначались красноватые, как будто наинъекцированные кармином жилки;
глаза его точно сейчас только проснулись, и в них было какое-то смущение, смешанное с робостью и риском на «авось вынесет», на «была не была».
Он думал и имел, по-видимому, не сладкую думу, потому что опущенные книзу веки его
глаз, несмотря на недавнее утреннее омовение их при утреннем туалете, начинали видимо тяжелеть, и, наконец, на одной реснице его проступила и повисла слеза, которую он тщательно заслонил газетным листом от пробегавшей мимо его в ту
минуту горничной, и так в этом положении и остался.
Висленев, слыша эти распоряжения, усугублял свое молчаливое неудовольствие, не захотел окинуть
глазом открытую пред ним мансарду верхнего этажа и за то был помещен в такой гадостной лачуге, что и Бодростина, при всей своей пренебрежительности к нему, не оставила бы его там ни на одну
минуту, если б она видела эту жалкую клетку в одно низенькое длинное окошечко под самым склоном косого потолка.
Мы сейчас это поверим, — и Висленев засуетился, отыскивая по столу карандаш, но Глафира взяла его за руку и сказала, что никакой поверки не нужно: с этим она обернула пред
глазами Висленева бумажку, на которой он за несколько
минут прочел «revenez bientôt» и указала на другие строки, в которых резко отрицался Благочестивый Устин и все сообщения, сделанные от его имени презренною Ребеккой Шарп, а всего горестнее то, что открытие это было подписано авторитетным духом, именем которого, по спиритскому катехизису, не смеют злоупотреблять духи мелкие и шаловливые.
И не прошло
минуты, как за запертою дверью послышался неистовый визг; ключ повернулся в замке, дверь с шумом распахнулась; Иосаф Висленев вылетел из нее кубарем, смеясь и кривляясь, через все комнаты пред изумленными
глазами Бодростина, Грегуара, Ропшина и Кишенского.
Подозеров встал с места и
минуту молчал. Лариса не сводила с него
глаз и тихо повторила...
Но в эту же
минуту послышался шелест платья, и Лара, с расширенными зрачками
глаз, прямо неслась по направлению к майору и генеральше, и бросилась последней на шею.
Бесстрастное, гладко выбритое чиновничье лицо Ворошилова и в эту
минуту было невозмутимо, но его серо-голубые
глаза не без участия следили за конвоируемым майором.
Горданов воспользовался этим моментом; он вскочил на ступень катафалка с тем, чтобы вынуть из рук мертвеца кощунственное отпущение Сида и тем облегчить прощание Глафире, которая в эту же
минуту поднялась на ступень с другой стороны гроба. Но лишь только они выровнялись друг против друга, как платок, которым были связаны окоченевшие руки покойника, будучи раздерган Сидом, совсем развязался и мертвец пред
глазами всех собравшихся в церкви людей раскинул наотмашь руки…
Он вынул листок, прочел его
глазами, и смущение, овладевшее несколько
минут пред тем Александрой Ивановной, теперь овладело им.
Неточные совпадения
Подсмотри в щелку и узнай все, и
глаза какие: черные или нет, и сию же
минуту возвращайся назад, слышишь?
Хлестаков, городничий и Добчинский. Городничий, вошед, останавливается. Оба в испуге смотрят несколько
минут один на другого, выпучив
глаза.
Минуты этой задумчивости были самыми тяжелыми для глуповцев. Как оцепенелые застывали они перед ним, не будучи в силах оторвать
глаза от его светлого, как сталь, взора. Какая-то неисповедимая тайна скрывалась в этом взоре, и тайна эта тяжелым, почти свинцовым пологом нависла над целым городом.
И вот вожделенная
минута наступила. В одно прекрасное утро, созвавши будочников, он привел их к берегу реки, отмерил шагами пространство, указал
глазами на течение и ясным голосом произнес:
«Что-нибудь еще в этом роде», сказал он себе желчно, открывая вторую депешу. Телеграмма была от жены. Подпись ее синим карандашом, «Анна», первая бросилась ему в
глаза. «Умираю, прошу, умоляю приехать. Умру с прощением спокойнее», прочел он. Он презрительно улыбнулся и бросил телеграмму. Что это был обман и хитрость, в этом, как ему казалось в первую
минуту, не могло быть никакого сомнения.