Неточные совпадения
И чуть если Платов заметит, что государь чем-нибудь иностранным очень интересуется, то все провожатые молчат, а Платов сейчас скажет:
так и
так, и у нас дома свое не хуже
есть, — и чем-нибудь отведет.
—
Так и
так, завтра мы с тобою едем на их оружейную кунсткамеру смотреть. Там, — говорит, —
такие природы совершенства, что как посмотришь, то уже больше не
будешь спорить, что мы, русские, со своим значением никуда не годимся.
Платов ничего государю не ответил, только свой грабоватый нос в лохматую бурку спустил, а пришел в свою квартиру, велел денщику подать из погребца фляжку кавказской водки-кислярки [Кизлярка — виноградная водка из города Кизляра. (Прим. автора.)], дерябнул хороший стакан, на дорожний складень Богу помолился, буркой укрылся и захрапел
так, что во всем доме англичанам никому спать нельзя
было.
Государь на Мортимерово ружье посмотрел спокойно, потому что у него
такие в Царском Селе
есть, а они потом дают ему пистолю и говорят...
— Ах, ах, ах, — говорит, — как это
так… как это даже можно
так тонко сделать! — И к Платову по-русски оборачивается и говорит: — Вот если бы у меня
был хотя один
такой мастер в России,
так я бы этим весьма счастливый
был и гордился, а того мастера сейчас же благородным бы сделал.
Было ему и радостно, что он англичан оконфузил, а тульского мастера на точку вида поставил, но
было и досадно: зачем государь под
такой случай англичан сожалел!
«Через что это государь огорчился? — думал Платов, — совсем того не понимаю», — и в
таком рассуждении он два раза вставал, крестился и водку
пил, пока насильно на себя крепкий сон навел.
А англичане и не знают, что это
такое молво. Перешептываются, перемигиваются, твердят друг дружке: «Молво, молво», а понять не могут, что это у нас
такой сахар делается, и должны сознаться, что у них все сахара
есть, а «молва» нет.
— Ну,
так и нечем хвастаться. Приезжайте к нам, мы вас
напоим чаем с настоящим молво Бобринского завода.
Дорогой у них с Платовым очень мало приятного разговора
было, потому они совсем разных мыслей сделались: государь
так соображал, что англичанам нет равных в искусстве, а Платов доводил, что и наши на что взглянут — всё могут сделать, но только им полезного ученья нет.
Так они и ехали молча, только Платов на каждой станции выйдет и с досады квасной стакан водки
выпьет, соленым бараночком закусит, закурит свою корешковую трубку, в которую сразу целый фунт Жукова табаку входило, а потом сядет и сидит рядом с царем в карете молча.
Бросились смотреть в дела и в списки, — но в делах ничего не записано. Стали того, другого спрашивать, — никто ничего не знает. Но, по счастью, донской казак Платов
был еще жив и даже все еще на своей досадной укушетке лежал и трубку курил. Он как услыхал, что во дворце
такое беспокойство, сейчас с укушетки поднялся, трубку бросил и явился к государю во всех орденах. Государь говорит...
— Мне, ваше величество, ничего для себя не надо,
так как я пью-ем что хочу и всем доволен, а я, — говорит, — пришел доложить насчет этой нимфозории, которую отыскали: это, — говорит, —
так и
так было, и вот как происходило при моих глазах в Англии, — и тут при ней
есть ключик, а у меня
есть их же мелкоскоп, в который можно его видеть, и сим ключом через пузичко эту нимфозорию можно завести, и она
будет скакать в каком угодно пространстве и в стороны верояции делать.
Платов не совсем доволен
был тем, что туляки
так много времени требуют и притом не говорят ясно: что
такое именно они надеются устроить. Спрашивал он их
так и иначе и на все манеры с ними хитро по-донски заговаривал; но туляки ему в хитрости нимало не уступили, потому что имели они сразу же
такой замысел, по которому не надеялись даже, чтобы и Платов им поверил, а хотели прямо свое смелое воображение исполнить, да тогда и отдать.
Однако
такое предположение
было тоже совершенно неосновательно и недостойно искусных людей, на которых теперь почивала надежда нации.
Словом, все дело велось в
таком страшном секрете, что ничего нельзя
было узнать, и притом продолжалось оно до самого возвращения казака Платова с тихого Дона к государю, и во все это время мастера ни с кем не видались и не разговаривали.
Но крышу сняли, да и сами сейчас повалилися, потому что у мастеров в их тесной хороминке от безотдышной работы в воздухе
такая потная спираль сделалась, что непривычному человеку с свежего поветрия и одного раза нельзя
было продохнуть.
— Напрасно
так нас обижаете, — мы от вас, как от государева посла, все обиды должны стерпеть, но только за то, что вы в нас усумнились и подумали, будто мы даже государево имя обмануть сходственны, — мы вам секрета нашей работы теперь не скажем, а извольте к государю отвезти — он увидит, каковы мы у него люди и
есть ли ему за нас постыждение.
— Ну,
так врете же вы, подлецы, я с вами
так не расстануся, а один из вас со мною в Петербург поедет, и я его там допытаюся, какие
есть ваши хитрости.
Мастера ему только осмелились сказать за товарища, что как же, мол, вы его от нас
так без тугамента увозите? ему нельзя
будет назад следовать! А Платов им вместо ответа показал кулак —
такой страшный, багровый и весь изрубленный, кое-как сросся — и, погрозивши, говорит: «Вот вам тугамент!» А казакам говорит...
«Что же
такое? — думает. — Если государю угодно меня видеть, я должен идти; а если при мне тугамента нет,
так я тому не причинен и скажу, отчего
так дело
было».
Положили, как Левша сказал, и государь как только глянул в верхнее стекло,
так весь и просиял — взял Левшу, какой он
был неубранный и в пыли, неумытый, обнял его и поцеловал, а потом обернулся ко всем придворным и сказал...
— Если бы, — говорит, —
был лучше мелкоскоп, который в пять миллионов увеличивает,
так вы изволили бы, — говорит, — увидать, что на каждой подковинке мастерово имя выставлено: какой русский мастер ту подковку делал.
Как его
таким манером обформировали,
напоили на дорогу чаем с платовскою кисляркою, затянули ременным поясом как можно туже, чтобы кишки не тряслись, и повезли в Лондон. Отсюда с Левшой и пошли заграничные виды.
Ехали курьер с Левшою очень скоро,
так что от Петербурга до Лондона нигде отдыхать не останавливались, а только на каждой станции пояса на один значок еще уже перетягивали, чтобы кишки с легкими не перепутались; но как Левше после представления государю, по платовскому приказанию, от казны винная порция вволю полагалась, то он, не
евши, этим одним себя поддерживал и на всю Европу русские песни
пел, только припев делал по-иностранному: «Ай люли — се тре жули» [Это очень хорошо (от фр. c’est tr s joli)].
Курьер как привез его в Лондон,
так появился кому надо и отдал шкатулку, а Левшу в гостинице в номер посадил, но ему тут скоро скучно стало, да и
есть захотелось. Он постучал в дверь и показал услужающему себе на рот, а тот сейчас его и свел в пищеприемную комнату.
Подали ему ихнего приготовления горячий студинг в огне, — он говорит: «Это я не знаю, чтобы
такое можно
есть», и вкушать не стал; они ему переменили и другого кушанья поставили.
— Это жалко, лучше бы, если б вы из арифметики по крайности хоть четыре правила сложения знали, то бы вам
было гораздо пользительнее, чем весь Полусонник. Тогда бы вы могли сообразить, что в каждой машине расчет силы
есть, а то вот хоша вы очень в руках искусны, а не сообразили, что
такая малая машинка, как в нимфозории, на самую аккуратную точность рассчитана и ее подковок несть не может. Через это теперь нимфозория и не прыгает и дансе не танцует.
— А
такие, — говорит, — что у нас
есть и боготворные иконы и гроботочивые главы и мощи, а у вас ничего, и даже, кроме одного воскресенья, никаких экстренных праздников нет, а по второй причине — мне с англичанкою, хоть и повенчавшись в законе, жить конфузно
будет.
— Ваши генералы, — говорят, — парадные, они всегда в перчатках ходят; значит, и здесь
так были.
Как вышли из буфты в Твердиземное море,
так стремление его к России
такое сделалось, что никак его нельзя
было успокоить. Водопление стало ужасное, а Левша все вниз в каюты нейдет — под презентом сидит, нахлобучку надвинул и к отечеству смотрит.
—
Такое, чтобы ничего в одиночку не
пить, а всего
пить заровно: что один, то непременно и другой, и кто кого перепьет, того и горка.
Левша думает: небо тучится, брюхо пучится, — скука большая, а путина длинная, и родного места за волною не видно — пари держать все-таки веселее
будет.
Началось у них пари еще в Твердиземном море, и
пили они до рижского Динаминде, но шли всё наравне и друг другу не уступали и до того аккуратно равнялись, что когда один, глянув в море, увидал, как из воды черт лезет,
так сейчас то же самое и другому объявилось. Только полшкипер видит черта рыжего, а Левша говорит, будто он темен, как мурин.
— Кто
такой и откудова, и
есть ли паспорт или какой другой тугамент?