Неточные совпадения
Ольга Федотовна никогда не могла примириться с тем, что
бабушка ценила поступок Грайвороны как нечто достойное особой похвалы и благодарности, тогда как Ольга Федотовна
знала, что и она сама, и Патрикей, и многие другие люди не раз, а сто раз кряду умерли бы за князя и княгиню и не помыслили бы поставить это себе в заслугу, а только считали бы это за святой долг и за блаженство.
Бабушка это хорошо
знала и в таких случаях обыкновенно говорила...
Ольга Федотовна сейчас же по такому поводу проливала слезы и становилась счастливою.
Бабушка втайне от нее говаривала, что это у нее «такая пассия: захочется ей поплакать, она и начнет что-нибудь выдумывать, чтобы на меня рассердиться. Я сношу, привыкла и
знаю, что она уважения стоит».
Патрикей был ортодоксальнее Ольги в своей вере в
бабушку и потому никогда не согрешал против нее и не
знал сладости слез Петрова покаяния.
Вся эта эпопея разыгралась еще в то время, когда
бабушка жила в Петербурге, но завершилась она браком Марии Николаевны как раз к возвращению княгини в Протозаново. Ольга Федотовна,
узнав как-то случайно Марью Николаевну, отрекомендовала ее в одной из своих вечерних бесед княгине, а та, имея общую коллекторам страсть к приобретению новых экземпляров, сейчас же пожелала познакомиться с «героиней». (Так она с первого слова назвала Марью Николаевну, выслушав о ней доклад Ольги Федотовны.)
Бабушка не могла придумать, что такое с ее фавориткою, и сколько ни добивалась, ничего от нее не
узнала; но вскоре же вышел случай, при котором Ольга Федотовна головою себя выдала сначала Марье Николаевне, а потом и самой княгине.
Тогда семинаристы, благодаря Сперанскому, были в моде и получали ход; а
бабушка уже все придумывала: как обеспечить молодых так, чтобы они не
знали нужды и муж ее любимицы не погряз бы в темной доле и не марал бы рук взятками.
Для быстролетной любви этой началась краткая, но мучительная пауза: ни
бабушка, ни дьяконица ничего не говорили Ольге Федотовне, но она все
знала, потому что, раз подслушав случайно разговор их, она повторила этот маневр умышленно и, услыхав, что она служит помехою карьере, которую сестра богослова считает для брата наилучшею, решилась поставить дело в такое положение, чтоб этой помехи не существовало.
Бабушка бог
знает что подумала и тревожно отвечала...
Не
зная, как должно понимать все недомолвки этой обольстительницы злополучного богослова,
бабушка, отложив всякие церемонии, сказала...
Была сконфужена этим и сама
бабушка, и даже до того сконфужена, что,
узнав, что с Патрикеем был обморок и ему цирюльник Иван открыл кровь, она сама пошла к нему во флигель и извинялась пред ним.
Бабушка в попечительных заботах о благе крестьян хотела
знать все, что до них касается, и достигла этого тем, что жила совершенно доступною для каждого.
Конечно, ей это не было нужно, — но для
бабушки и особенно для самого гостя, потому что она
знала, какая беда не минует его, если он «пустит ее в тенях».
Не
знаю, были ли у нее какие-нибудь определенные причины для предубеждения против институтского воспитания, но только она считала, что оно не годится, и через то первый выход княжны из материнского дома под институтский кров был несчастием и для
бабушки и для ребенка.
Бабушка, к дому которой никакие вести не запаздывали, слушала об этом новом лице с каким-то недоверием и неудовольствием. Я забыла сказать, что в числе ее разных странностей было то, что она не жаловала графов. По ее правилам, в России должны быть царский род, князья, дворяне, приказные, торговые люди и пахотные, но графы… Она говорила, что у нас искони никаких графов не было, и она будто бы вовсе не
знает, откуда они берутся.
По независимым и оригинальным понятиям
бабушки, губернатор был «старший приказный в губернии», и приказным до него было и дело, а ей никакого: вежлив он к ней и хорош для других, она его примет в дом, а нет, так она его и
знать не хочет.
Бабушку в этот свой первый приезд в Протозаново наш чудак не видал: они, конечно,
знали нечто друг о друге по слухам, но свидеться им не приходилось. В этот раз
бабушке тоже было не до свидания с гостем, потому что княгиня занялась больным и даже не имела времени обстоятельно вникнуть, кем он спасен и доставлен. Но зато, похоронив Грайворону, она сию же минуту откомандировала Патрикея к Рогожину отблагодарить его и просить к княгине погостить и хлеба-соли откушать.
Бабушка находила в Рогожине очень много прекрасного и, разумеется, приобщила его к своей коллекции, но в обстоятельства его семейной жизни не входила. Она
знала только одно, что он «женат глупо», и больше ничего
знать не хотела.
— Есть, — отвечала
бабушка, — и я сама имею счастие многих
знать с духом и с благородным сердцем, но только все они вроссыпь приходят… Склейки нет, без призвания к делу наша дворянская сила в пустоцвет идет, а заботливые люди чудаками кажутся. Вон у меня человека видите… вон тот, что у окна с предводителем стоит разговаривает… Рогожин, бедный дворянин, весьма замечательный.
— Да, все с ним бывает, — отвечала
бабушка, — он и голодает подчас и в горах, вертепах и в пропастях скрывается, а все в себе настоящий благородный дух бережет. Это, что я вам о захудавшей нашей
знати сказала, я себе не приписываю: это я все от него
знаю. Это он всё нам все эти сказания проповедует… Стыдит нас.
Благодетельница эта была старая девица, графиня Антонида Петровна Хотетова, она доводилась Протозановым сродни, и
бабушка ее
знала и не любила.
Живому, деятельному христианскому духу
бабушки этот способ благотворения не казался наилучшим, тем более что, будучи соседкою по имениям с Хотетовою, княгиня
знала, что хотетовские крестьяне находятся в большом разорении.
Бабушка никогда и никому не говорила о сделанном ей графом предложении, а графу, кажется, не могло прийти желания об этом рассказывать, но тем не менее Ольга Федотовна все это
знала, и когда я ее спрашивала: откуда ей были известны такие тайности? она обыкновенно только сердилась и раз даже пригрозила мне, что если я еще буду ей этим докучать, то она мне больше ничего не скажет.
Иначе это и не могло быть, особенно потому, что Ольга Федотовна наизусть
знала следующий разговор графа с княгинею, который, по ее же собственным словам, был веден
бабушкою в совершенной тайности, «в особой комнате и при закрытых дверях».
Об искренности же его рассказывают, что он однажды явился к
бабушке с просьбою наказать его за проступок, о котором никто не
знал и который весь состоял в том, что дядя, сидя за уроком, имел в кармане маленькую юлу, которая ему очень нравилась и которую ему подарили за несколько минут до прихода учителя.
Бабушка и в этом случае имела меру: она
знала, что дурной тон, дурная манера есть все то, что неуместно и неизящно; но она не питала уважения и к изысканности и даже смеялась над петиметрством.
Свое ухаживанье за княгиней Варварой Никаноровной, а тем более свое неудачное сватовство к ней, граф, разумеется, хранил в глубочайшем секрете — об этом никто не
знал, кроме
бабушки, а та была скромна не менее самого графа.
Бабушка догадалась, что Дмитрий Петрович слышал, что у нее свадьба, и не хотел отрывать ее… Ей было это немножечко досадно, что он даже «спасибо» сказать себе не позволил, но все равно: она
знала, от кого этот конверт: в нем должен был заключаться столь долгожданный и столь важный для нее ответ от Червева.
Княгиня была в восторге от этого письма. Не
знаю, что именно ее в нем пленяло; но, конечно, тут имело значение и слово «о счастии в самых бедствиях». Она и сама почитала такое познание драгоценнее всяких иных знаний, но не решалась это высказать, потому что считала себя «профаном в науках». Притом
бабушка хотя и не верила, что «древле было все лучше и дешевле», но ей нравились большие характеры, с которыми она была знакома по жизнеописаниям Плутарха во французском переводе.
— Моя бедная Ольга: я
узнаю ее, — проговорила, покачав головою,
бабушка. — Не в этом ли и все ее сумасшествие?
— Я, — отвечала
бабушка. — Вы меня
узнали?
Неточные совпадения
— Не
знаю, — сказала она. — Она не велела учиться, а велела итти гулять с мисс Гуль к
бабушке.
Хотя мне в эту минуту больше хотелось спрятаться с головой под кресло
бабушки, чем выходить из-за него, как было отказаться? — я встал, сказал «rose» [роза (фр.).] и робко взглянул на Сонечку. Не успел я опомниться, как чья-то рука в белой перчатке очутилась в моей, и княжна с приятнейшей улыбкой пустилась вперед, нисколько не подозревая того, что я решительно не
знал, что делать с своими ногами.
— Да, мой друг, — продолжала
бабушка после минутного молчания, взяв в руки один из двух платков, чтобы утереть показавшуюся слезу, — я часто думаю, что он не может ни ценить, ни понимать ее и что, несмотря на всю ее доброту, любовь к нему и старание скрыть свое горе — я очень хорошо
знаю это, — она не может быть с ним счастлива; и помяните мое слово, если он не…
Карл Иваныч одевался в другой комнате, и через классную пронесли к нему синий фрак и еще какие-то белые принадлежности. У двери, которая вела вниз, послышался голос одной из горничных
бабушки; я вышел, чтобы
узнать, что ей нужно. Она держала на руке туго накрахмаленную манишку и сказала мне, что она принесла ее для Карла Иваныча и что ночь не спала для того, чтобы успеть вымыть ее ко времени. Я взялся передать манишку и спросил, встала ли
бабушка.
— Я вам скажу, как истинному другу, — прервала его
бабушка с грустным выражением, — мне кажется, что все это отговорки, для того только, чтобы ему жить здесь одному, шляться по клубам, по обедам и бог
знает что делать; а она ничего не подозревает.