Неточные совпадения
Приветствую тебя, Кавказ седой!
Твоим горам я путник не
чужой:
Они меня в младенчестве носили
И к
небесам пустыни приучили.
И долго мне мечталось с этих пор
Всё
небо юга да утесы гор.
Прекрасен ты, суровый край свободы,
И вы, престолы вечные природы,
Когда, как дым синея, облака
Под вечер к вам летят издалека,
Над вами вьются, шепчутся как тени,
Как над главой огромных привидений
Колеблемые перья, — и луна
По синим сводам странствует одна.
Матвею все казалось, что он спит или грезит.
Чужое небо, незнакомая красота чужой природы, чужое, непонятное веселье, чужой закат и чужое море — все это расслабляло его усталую душу…
И боже мой, неужели не ее встретил он потом, далеко от берегов своей родины, под
чужим небом, полуденным, жарким, в дивном вечном городе, в блеске бала, при громе музыки, в палаццо (непременно в палаццо), потонувшем в море огней, на этом балконе, увитом миртом и розами, где она, узнав его, так поспешно сняла свою маску и, прошептав: «Я свободна», задрожав, бросилась в его объятия, и, вскрикнув от восторга, прижавшись друг к другу, они в один миг забыли и горе, и разлуку, и все мучения, и угрюмый дом, и старика, и мрачный сад в далекой родине, и скамейку, на которой, с последним, страстным поцелуем, она вырвалась из занемевших в отчаянной муке объятий его…
Сидишь ли ты в кругу своих друзей, //
Чужих небес любовник беспокойный? // Иль снова ты проходишь тропик знойный // И вечный лед полунощных морей? // Счастливый путь!.. С лицейского порога // Ты на корабль перешагнул шутя, // И с той поры в морях твоя дорога, // О волн и бурь любимое дитя!
— Я и теперь под
чужим небом; видел людей, которые везде одинаковы, — возразил младший музыкант, неплодовитый на ответы и приметно несклонный к откровенности. Голос его в этом возражении отзывался какою-то раздражительностью характера, несогласною с наружностью смиренного странника.
Он не замечал более этого скромного цветка родины, распустившегося тогда во всей юности и свежести, — он вдыхал опьяняющий аромат чудной розы, выросшей под
чужим небом, — все остальное исчезло, потонуло в тумане.
Неточные совпадения
А если и действительно // Свой долг мы ложно поняли // И наше назначение // Не в том, чтоб имя древнее, // Достоинство дворянское // Поддерживать охотою, // Пирами, всякой роскошью // И жить
чужим трудом, // Так надо было ранее // Сказать… Чему учился я? // Что видел я вокруг?.. // Коптил я
небо Божие, // Носил ливрею царскую. // Сорил казну народную // И думал век так жить… // И вдруг… Владыко праведный!..»
И начинает понемногу // Моя Татьяна понимать // Теперь яснее — слава Богу — // Того, по ком она вздыхать // Осуждена судьбою властной: // Чудак печальный и опасный, // Созданье ада иль
небес, // Сей ангел, сей надменный бес, // Что ж он? Ужели подражанье, // Ничтожный призрак, иль еще // Москвич в Гарольдовом плаще, //
Чужих причуд истолкованье, // Слов модных полный лексикон?.. // Уж не пародия ли он?
Воздух заструился на мгновение; по
небу сверкнула огненная полоска: звезда покатилась. «Зинаида?» — хотел спросить я, но звук замер у меня на губах. И вдруг все стало глубоко безмолвно кругом, как это часто бывает в средине ночи… Даже кузнечики перестали трещать в деревьях — только окошко где-то звякнуло. Я постоял, постоял и вернулся в свою комнату, к своей простывшей постели. Я чувствовал странное волнение: точно я ходил на свидание — и остался одиноким и прошел мимо
чужого счастия.
Был рассвет, с ясным, детски-чистым
небом и неподвижным прохладным воздухом. Деревья, влажные, окутанные чуть видным паром, молчаливо просыпались от своих темных, загадочных ночных снов. И когда Ромашов, идя домой, глядел на них, и на
небо, и на мокрую, седую от росы траву, то он чувствовал себя низеньким, гадким, уродливым и бесконечно
чужим среди этой невинной прелести утра, улыбавшегося спросонок.
Гороховица с свиным салом воистину слаще, нежели мякинный хлеб, сдобренный одной водой; поля, приносящие постоянно сам-пятнадцать, воистину выгоднее, нежели поля, предоставляющие в перспективе награду на
небесах; отсутствие митирогнозии лучше, нежели присутствие ее, а обычай не рвать яблоков с деревьев, растущих при дорого, похвальнее обычая опохмеляться
чужим, плохо лежащим керосином.