Неточные совпадения
Вот они и сладили
это дело… по правде сказать, нехорошее дело! Я после и говорил
это Печорину, да только он мне отвечал, что дикая черкешенка должна быть счастлива, имея такого милого мужа, как он, потому что, по-ихнему, он все-таки ее муж, а что Казбич — разбойник, которого надо было наказать.
Сами посудите, что ж я мог отвечать против
этого?.. Но в то время я ничего не знал об их заговоре. Вот раз приехал Казбич и спрашивает, не нужно ли баранов и меда; я велел ему привести на другой день.
— Она за
этой дверью; только я
сам нынче напрасно хотел ее видеть: сидит в углу, закутавшись в покрывало, не говорит и не смотрит: пуглива, как дикая серна. Я нанял нашу духанщицу: она знает по-татарски, будет ходить за нею и приучит ее к мысли, что она моя, потому что она никому не будет принадлежать, кроме меня, — прибавил он, ударив кулаком по столу. Я и в
этом согласился… Что прикажете делать? Есть люди, с которыми непременно должно соглашаться.
— Как
это скучно! — воскликнул я невольно. В
самом деле, я ожидал трагической развязки, и вдруг так неожиданно обмануть мои надежды!.. — Да неужели, — продолжал я, — отец не догадался, что она у вас в крепости?
— Если он меня не любит, то кто ему мешает отослать меня домой? Я его не принуждаю. А если
это так будет продолжаться, то я
сама уйду: я не раба его — я княжеская дочь!..
— Помилуйте, — говорил я, — ведь вот сейчас тут был за речкою Казбич, и мы по нем стреляли; ну, долго ли вам на него наткнуться?
Эти горцы народ мстительный: вы думаете, что он не догадывается, что вы частию помогли Азамату? А я бьюсь об заклад, что нынче он узнал Бэлу. Я знаю, что год тому назад она ему больно нравилась — он мне
сам говорил, — и если б надеялся собрать порядочный калым, то, верно, бы посватался…
«Послушайте, Максим Максимыч, — отвечал он, — у меня несчастный характер: воспитание ли меня сделало таким, Бог ли так меня создал, не знаю; знаю только то, что если я причиною несчастия других, то и
сам не менее несчастлив; разумеется,
это им плохое утешение — только дело в том, что
это так.
Я отвечал, что много есть людей, говорящих то же
самое; что есть, вероятно, и такие, которые говорят правду; что, впрочем, разочарование, как все моды, начав с высших слоев общества, спустилось к низшим, которые его донашивают, и что нынче те, которые больше всех и в
самом деле скучают, стараются скрыть
это несчастие, как порок. Штабс-капитан не понял
этих тонкостей, покачал головою и улыбнулся лукаво...
Он слушал ее молча, опустив голову на руки; но только я во все время не заметил ни одной слезы на ресницах его: в
самом ли деле он не мог плакать, или владел собою — не знаю; что до меня, то я ничего жальче
этого не видывал.
— С Казбичем? А, право, не знаю… Слышал я, что на правом фланге у шапсугов есть какой-то Казбич, удалец, который в красном бешмете разъезжает шажком под нашими выстрелами и превежливо раскланивается, когда пуля прожужжит близко; да вряд ли
это тот
самый!..
Перечитывая
эти записки, я убедился в искренности того, кто так беспощадно выставлял наружу собственные слабости и пороки. История души человеческой, хотя бы
самой мелкой души, едва ли не любопытнее и не полезнее истории целого народа, особенно когда она — следствие наблюдений ума зрелого над
самим собою и когда она писана без тщеславного желания возбудить участие или удивление. Исповедь Руссо имеет уже недостаток, что он читал ее своим друзьям.
Итак, я начал рассматривать лицо слепого; но что прикажете прочитать на лице, у которого нет глаз? Долго я глядел на него с невольным сожалением, как вдруг едва приметная улыбка пробежала по тонким губам его, и, не знаю отчего, она произвела на меня
самое неприятное впечатление. В голове моей родилось подозрение, что
этот слепой не так слеп, как оно кажется; напрасно я старался уверить себя, что бельмы подделать невозможно, да и с какой целью? Но что делать? я часто склонен к предубеждениям…
— Здесь нечисто! Я встретил сегодня черноморского урядника; он мне знаком — был прошлого года в отряде; как я ему сказал, где мы остановились, а он мне: «Здесь, брат, нечисто, люди недобрые!..» Да и в
самом деле, что
это за слепой! ходит везде один, и на базар, за хлебом, и за водой… уж видно, здесь к
этому привыкли.
Эта комедия начинала мне надоедать, и я готов был прервать молчание
самым прозаическим образом, то есть предложить ей стакан чая, как вдруг она вскочила, обвила руками мою шею, и влажный, огненный поцелуй прозвучал на губах моих.
Он так часто старался уверить других в том, что он существо, не созданное для мира, обреченное каким-то тайным страданиям, что он
сам почти в
этом уверился.
Я его понял, и он за
это меня не любит, хотя мы наружно в
самых дружеских отношениях.
Я подошел ближе и спрятался за угол галереи. В
эту минуту Грушницкий уронил свой стакан на песок и усиливался нагнуться, чтоб его поднять: больная нога ему мешала. Бежняжка! как он ухитрялся, опираясь на костыль, и все напрасно. Выразительное лицо его в
самом деле изображало страдание.
Молодежь прозвала его Мефистофелем; он показывал, будто сердился на
это прозвание, но в
самом деле оно льстило его самолюбию.
— Напротив, совсем напротив!.. Доктор, наконец я торжествую: вы меня не понимаете!..
Это меня, впрочем, огорчает, доктор, — продолжал я после минуты молчания, — я никогда
сам не открываю моих тайн, а ужасно люблю, чтоб их отгадывали, потому что таким образом я всегда могу при случае от них отпереться. Однако ж вы мне должны описать маменьку с дочкой. Что они за люди?
Я дал сорок рублей лишних и перекупил его; за
это я был вознагражден взглядом, где блистало
самое восхитительное бешенство.
Вернер был у них в
это время и говорил мне, что эффект
этой сцены был
самый драматический.
— А знаешь ли, что ты нынче ее ужасно рассердил? Она нашла, что
это неслыханная дерзость; я насилу мог ее уверить, что ты так хорошо воспитан и так хорошо знаешь свет, что не мог иметь намерение ее оскорбить; она говорит, что у тебя наглый взгляд, что ты, верно, о себе
самого высокого мнения.
— Впрочем, для тебя же хуже, — продолжал Грушницкий, — теперь тебе трудно познакомиться с ними, — а жаль!
это один из
самых приятных домов, какие я только знаю…
Из чего же я хлопочу? Из зависти к Грушницкому? Бедняжка! он вовсе ее не заслуживает. Или
это следствие того скверного, но непобедимого чувства, которое заставляет нас уничтожать сладкие заблуждения ближнего, чтоб иметь мелкое удовольствие сказать ему, когда он в отчаянии будет спрашивать, чему он должен верить: «Мой друг, со мною было то же
самое, и ты видишь, однако, я обедаю, ужинаю и сплю преспокойно и, надеюсь, сумею умереть без крика и слез!»
Быть для кого-нибудь причиною страданий и радостей, не имея на то никакого положительного права, — не
самая ли
это сладкая пища нашей гордости?
—
Это секрет… на бале вы
сами догадаетесь.
С тех пор как поэты пишут и женщины их читают (за что им глубочайшая благодарность), их столько раз называли ангелами, что они в
самом деле, в простоте душевной, поверили
этому комплименту, забывая, что те же поэты за деньги величали Нерона полубогом…
Мы были уж на средине, в
самой быстрине, когда она вдруг на седле покачнулась. «Мне дурно!» — проговорила она слабым голосом… Я быстро наклонился к ней, обвил рукою ее гибкую талию. «Смотрите наверх, — шепнул я ей, —
это ничего, только не бойтесь; я с вами».
— Да неужели в
самом деле
это были черкесы? — сказал кто-то, — видел ли их кто-нибудь?
— Благородный молодой человек! — сказал он, с слезами на глазах. — Я все слышал. Экой мерзавец! неблагодарный!.. Принимай их после
этого в порядочный дом! Слава Богу, у меня нет дочерей! Но вас наградит та, для которой вы рискуете жизнью. Будьте уверены в моей скромности до поры до времени, — продолжал он. — Я
сам был молод и служил в военной службе: знаю, что в
эти дела не должно вмешиваться. Прощайте.
Переговоры наши продолжались довольно долго; наконец мы решили дело вот как: верстах в пяти отсюда есть глухое ущелье; они туда поедут завтра в четыре часа утра, а мы выедем полчаса после их; стреляться будете на шести шагах —
этого требовал
сам Грушницкий.
Зачем вы
сами назначили
эти роковые шесть шагов?
И, может быть, я завтра умру!.. и не останется на земле ни одного существа, которое бы поняло меня совершенно. Одни почитают меня хуже, другие лучше, чем я в
самом деле… Одни скажут: он был добрый малый, другие — мерзавец. И то и другое будет ложно. После
этого стоит ли труда жить? а все живешь — из любопытства: ожидаешь чего-то нового… Смешно и досадно!
Каждый из нас станет на
самом краю площадки; таким образом, даже легкая рана будет смертельна:
это должно быть согласно с вашим желанием, потому что вы
сами назначили шесть шагов.
Несколько лет тому назад, расставаясь с тобою, я думала то же
самое; но небу было угодно испытать меня вторично; я не вынесла
этого испытания, мое слабое сердце покорилось снова знакомому голосу… ты не будешь презирать меня за
это, не правда ли?
— Итак, вы
сами видите, — сказал я сколько мог твердым голосом и с принужденной усмешкою, — вы
сами видите, что я не могу на вас жениться, если б вы даже
этого теперь хотели, то скоро бы раскаялись.
Вы видите, я играю в ваших глазах
самую жалкую и гадкую роль, и даже в
этом признаюсь; вот все, что я могу для вас сделать.
— Семерка дана! — закричал он, увидав его наконец в цепи застрельщиков, которые начинали вытеснять из лесу неприятеля, и, подойдя ближе, он вынул свой кошелек и бумажник и отдал их счастливцу, несмотря на возражения о неуместности платежа. Исполнив
этот неприятный долг, он бросился вперед, увлек за собою солдат и до
самого конца дела прехладнокровно перестреливался с чеченцами.
Неточные совпадения
Городничий (дрожа).По неопытности, ей-богу по неопытности. Недостаточность состояния…
Сами извольте посудить: казенного жалованья не хватает даже на чай и сахар. Если ж и были какие взятки, то
самая малость: к столу что-нибудь да на пару платья. Что же до унтер-офицерской вдовы, занимающейся купечеством, которую я будто бы высек, то
это клевета, ей-богу клевета.
Это выдумали злодеи мои;
это такой народ, что на жизнь мою готовы покуситься.
Городничий. Я бы дерзнул… У меня в доме есть прекрасная для вас комната, светлая, покойная… Но нет, чувствую
сам,
это уж слишком большая честь… Не рассердитесь — ей-богу, от простоты души предложил.
Городничий (с неудовольствием).А, не до слов теперь! Знаете ли, что тот
самый чиновник, которому вы жаловались, теперь женится на моей дочери? Что? а? что теперь скажете? Теперь я вас… у!.. обманываете народ… Сделаешь подряд с казною, на сто тысяч надуешь ее, поставивши гнилого сукна, да потом пожертвуешь двадцать аршин, да и давай тебе еще награду за
это? Да если б знали, так бы тебе… И брюхо сует вперед: он купец; его не тронь. «Мы, говорит, и дворянам не уступим». Да дворянин… ах ты, рожа!
Городничий. Я
сам, матушка, порядочный человек. Однако ж, право, как подумаешь, Анна Андреевна, какие мы с тобой теперь птицы сделались! а, Анна Андреевна? Высокого полета, черт побери! Постой же, теперь же я задам перцу всем
этим охотникам подавать просьбы и доносы. Эй, кто там?
Аммос Федорович (в сторону).Вот выкинет штуку, когда в
самом деле сделается генералом! Вот уж кому пристало генеральство, как корове седло! Ну, брат, нет, до
этого еще далека песня. Тут и почище тебя есть, а до сих пор еще не генералы.