Неточные совпадения
Ни для
кого в доме
не тайна, что через год, через два Анна Марковна, удалясь на покой, продаст ей заведение со всеми правами и обстановкой, причем часть получит наличными, а часть — в рассрочку по векселю.
Несмотря на то, что большинство женщин испытывало к мужчинам, за исключением своих любовников, полное, даже несколько брезгливое равнодушие, в их душах перед каждым вечером все-таки оживали и шевелились смутные надежды: неизвестно,
кто их выберет,
не случится ли чего-нибудь необыкновенного, смешного или увлекательного,
не удивит ли гость своей щедростью,
не будет ли какого-нибудь чуда, которое перевернет всю жизнь?
Катька ничего
не могла рассказать — «мужчина как мужчина, как все мужчины», — говорила она со спокойным недоумением, но когда узнала,
кто был ее гостем, то вдруг расплакалась, сама
не зная почему.
— Еще бы ты первая стала ругаться. Дура!
Не все тебе равно,
кто он такой? Влюблена ты в него, что ли?
— Ну что ж… пожалуйста… Мне
не жаль… — согласился он, притворяясь щедрым. —
Кому здесь сказать?
Студенты, смеясь и толкаясь, обступили Ярченко, схватили его под руки, обхватили за талию. Всех их одинаково тянуло к женщинам, но ни у
кого, кроме Лихонина,
не хватало смелости взять на себя почин. Но теперь все это сложное, неприятное и лицемерное дело счастливо свелось к простой, легкой шутке над старшим товарищем. Ярченко и упирался, и сердился, и смеялся, стараясь вырваться. Но в это время к возившимся студентам подошел рослый черноусый городовой, который уже давно глядел на них зорко и неприязненно.
— Ничего нет почетного в том, что я могу пить как лошадь и никогда
не пьянею, но зато я ни с
кем и
не ссорюсь и никого
не задираю. Очевидно, эти хорошие стороны моего характера здесь достаточно известны, а потому мне оказывают доверие.
Да и все остальные студенты, кроме Лихонина, один за другим,
кто потихоньку,
кто под каким-нибудь предлогом, исчезали из кабинета и подолгу
не возвращались.
Иди ко мне любой,
кто хочет, — ты
не встретишь отказа, в этом моя служба.
— Ах, да
не все ли равно! — вдруг воскликнул он сердито. — Ты вот сегодня говорил об этих женщинах… Я слушал… Правда, нового ты ничего мне
не сказал. Но странно — я почему-то, точно в первый раз за всю мою беспутную жизнь, поглядел на этот вопрос открытыми глазами… Я спрашиваю тебя, что же такое, наконец, проституция? Что она? Влажной бред больших городов или это вековечное историческое явление? Прекратится ли она когда-нибудь? Или она умрет только со смертью всего человечества?
Кто мне ответит на это?
Спросите где угодно, в любом магазине, который торгует сукнами или подтяжками Глуар, — я тоже представитель этой фирмы, — или пуговицами Гелиос, — вы спросите только,
кто такой Семен Яковлевич Горизонт, — и вам каждый ответит: «Семен Яковлевич, — это
не человек, а золото, это человек бескорыстный, человек брильянтовой честности».
— Боже мой!
Кто же
не знает Шепшеровича! Это — бог, это — гений!
— Представьте себе, что в прошлом году сделал Шепшерович! Он отвез в Аргентину тридцать женщин из Ковно, Вильно, Житомира. Каждую из них он продал по тысяче рублей, итого, мадам, считайте, — тридцать тысяч! Вы думаете на этом Шепшерович успокоился? На эти деньги, чтобы оплатить себе расходы по пароходу, он купил несколько негритянок и рассовал их в Москву, Петербург, Киев, Одессу и в Харьков. Но вы знаете, мадам, это
не человек, а орел. Вот
кто умеет делать дела!
Ко мне приходит человек, платит мне два рубля за визит или пять рублей за ночь, и я этого ничуть
не скрываю ни от
кого в мире…
— Ты правду говоришь, Женька! У меня тоже был один ёлод. Он меня все время заставлял притворяться невинной, чтобы я плакала и кричала. А вот ты, Женечка, самая умная из нас, а все-таки
не угадаешь,
кто он был…
Хорошо им (
кому это „им“, Лихонин и сам
не понимал как следует), хорошо им говорить об ужасах проституции, говорить, сидя за чаем с булками и колбасой, в присутствии чистых и развитых девушек.
Боже мой,
кто же
не падал, поддаваясь минутной расхлябанности нервов?
— Нет, я все вас дожидалась. Да и
не знала,
кому сказать. И вы тоже хороши. Я ведь слышала, как вы после того, как ушли с товарищем, вернулись назад и постояли у дверей. А со мной даже и
не попрощались. Хорошо ли это?
Коварная Александра успела уже за это время сбегать к управляющему домом пожаловаться, что вот, мол, приехал Лихонин с какой-то девицей, ночевал с ней в комнате, а
кто она, того Александра
не знает, что Лихонин говорит, будто двоюродная сестра, а паспорта
не предъявил.
«Неужели я трус и тряпка?! — внутренне кричал Лихонин и заламывал пальцы. — Чего я боюсь, перед
кем стесняюсь?
Не гордился ли я всегда тем, что я один хозяин своей жизни? Предположим даже, что мне пришла в голову фантазия, блажь сделать психологический опыт над человеческой душой, опыт редкий, на девяносто девять шансов неудачный. Неужели я должен отдавать кому-нибудь в этом отчет или бояться чьего-либо мнения? Лихонин! Погляди на человечество сверху вниз!»
Ни для
кого из его товарищей уже, конечно,
не был тайной настоящий характер его отношений к Любке, но он еще продолжал в их присутствии разыгрывать с девушкой комедию дружеских и братских отношений.
— Ах! Жизнь их была какая разнесчастная! Вот судьба-то горькая какая! И уже
кого мне жалеть больше, я теперь
не знаю: его или ее. И неужели это всегда так бывает, милый Соловьев, что как только мужчина и женщина вот так вот влюбятся, как они, то непременно их бог накажет? Голубчик, почему же это? Почему?
И вот
не кто иной, как Симановский, однажды привел к Любке двух медичек, одну историчку и одну начинающую поэтессу, которая, кстати, писала уже и критические статьи.
На этот раз он начал лекцию на тему о том, что для человека
не существует ни законов, ни прав, ни обязанностей, ни чести, ни подлости и что человек есть величина самодовлеющая, ни от
кого и ни от чего
не зависимая.
И всего страннее (это была одна из мрачных проделок судьбы), что косвенным виновником ее смерти, последней песчинкой, которая перетягивает вниз чашу весов, явился
не кто иной, как милый, добрейший кадет Коля Гладышев…
— Нет, отчего же? — ласково смеясь, возразил Коля.Ты мне очень нравилась… с самого первого раза. Если хочешь, я даже… немножко влюблен в тебя… по крайней мере ни с
кем с другими я
не оставался.
— Тоже дело нашел, — лениво и презрительно отозвался староста. — На это дело ночь есть… Иди, иди,
кто ж тебя держит. А только как начнем работать, тебя
не будет, то нонешняй день
не в счет. Возьму любого босяка. А сколько он наколотит кавунов, — тоже с тебя…
Не думал я, Платонов, про тебя, что ты такой кобель…
— Нет, я есть
не буду, — ответила Женька хрипло, — и я недолго тебя задержу… несколько минут. Надо посоветоваться, поговорить, а мне
не с
кем.
Неужели я
не могу наслаждаться хоть местью? — за то, что я никогда
не знала любви, о семье знаю только понаслышке, что меня, как паскудную собачонку, подзовут, погладят и потом сапогом по голове — пошла прочь! — что меня сделали из человека, равного всем им,
не глупее всех,
кого я встречала, сделали половую тряпку, какую-то сточную трубу для их пакостных удовольствий?
И вы
не думайте, пожалуйста, Сергей Иванович, что во мне сильна злоба только к тем,
кто именно меня, лично меня обижали…
Посмотри, милая Женя,
кто ворочает теперь жизнью, как
не женщины!
— Скажи мне, пожалуйста, Тамара, я вот никогда еще тебя об этом
не спрашивала, откуда ты к нам поступила сюда, в дом? Ты совсем непохожа на всех нас, ты все знаешь, у тебя на всякий случай есть хорошее, умное слово… Вон и по-французски как ты тогда говорила хорошо! А никто из нас о тебе ровно ничего
не знает…
Кто ты?
Я глубоко уверена, что
не кто другой, как именно вы поможете мне поднять дом на настоящую высоту и сделать его самым шикарным
не то что в нашем городе, но и во всем юге России.
— Вот я и пришла к вам, Елена Викторовна. Я бы
не посмела вас беспокоить, но я как в лесу, и мне
не к
кому обратиться. Вы тогда были так добры, так трогательно внимательны, так нежны к нам… Мне нужен только ваш совет и, может быть, немножко ваше влияние, ваша протекция…
— Я их
не знаю… Один из них вышел из кабинета позднее вас всех. Он поцеловал мою руку и сказал, что если он когда-нибудь понадобится, то всегда к моим услугам, и дал мне свою карточку, но просил ее никому
не показывать из посторонних… А потом все это как-то прошло и забылось. Я как-то никогда
не удосужилась справиться,
кто был этот человек, а вчера искала карточку и
не могла найти…
— Иди, что ли, ты, Манька, — приказала Тамара подруге, которая, похолодев и побледнев от ужаса и отвращения, глядела на покойников широко открытыми светлыми глазами. —
Не бойся, дура, — я с тобой пойду!
Кому ж идти, как
не тебе?!