Неточные совпадения
— Тридцать, — говорит Манька обиженным голосом, надувая губы, — ну
да,
тебе хорошо,
ты все ходы помнишь. Сдавай… Ну, так
что же дальше, Тамарочка? — обращается она к подруге. —
Ты говори, я слушаю.
—
Да,
да, мой грузинчик. Ох, какой он приятный. Так бы никогда его от себя не отпустила. Знаешь, он мне в последний раз
что сказал? «Если
ты будешь еще жить в публичном доме, то я сделаю и тэбэ смэрть и сэбэ сделаю смэрть». И так глазами на меня сверкнул.
— Зачем же, черт побери,
ты здесь толчешься? Я чудесно же вижу,
что многое
тебе самому противно, и тяжело, и больно. Например, эта дурацкая ссора с Борисом или этот лакей, бьющий женщину,
да и вообще постоянное созерцание всяческой грязи, похоти, зверства, пошлости, пьянства. Ну,
да раз
ты говоришь, — я
тебе верю,
что блуду
ты не предаешься. Но тогда мне еще непонятнее твой modus vivendi [Образ жизни (лат.)], выражаясь штилем передовых статей.
Да вот хочешь, я
тебе сейчас пересчитаю по пальцам все случаи, когда проститутка непременно лжет, и
ты сам убедишься,
что к лганью ее побуждает мужчина.
— Я, как анархист, отчасти понимаю
тебя, — сказал задумчиво Лихонин. Он как будто бы слушал и не слушал репортера. Какая-то мысль тяжело, в первый раз, рождалась у него в уме. — Но одного не постигаю. Если уж так
тебе осмердело человечество, то как
ты терпишь,
да еще так долго, вот это все, — Лихонин обвел стол круглым движением руки, — самое подлое,
что могло придумать человечество?
— Ах,
да не все ли равно! — вдруг воскликнул он сердито. —
Ты вот сегодня говорил об этих женщинах… Я слушал… Правда, нового
ты ничего мне не сказал. Но странно — я почему-то, точно в первый раз за всю мою беспутную жизнь, поглядел на этот вопрос открытыми глазами… Я спрашиваю
тебя,
что же такое, наконец, проституция?
Что она? Влажной бред больших городов или это вековечное историческое явление? Прекратится ли она когда-нибудь? Или она умрет только со смертью всего человечества? Кто мне ответит на это?
—
Да. И без всякой пощады. Вам, однако, нечего опасаться меня. Я сама выбираю мужчин. Самых глупых, самых красивых, самых богатых и самых важных, но ни к одной из вас я потом их не пущу. О! я разыгрываю перед ними такие страсти,
что ты бы расхохоталась, если бы увидела. Я кусаю их, царапаю, кричу и дрожу, как сумасшедшая. Они, дурачье, верят.
— Делай, как знаешь. Конечно, это хорошо.
Да поглядите, девчонки, ведь она вся мокрая. Ах, какая дурища! Ну! Живо! Раздевайся! Манька Беленькая или
ты, Тамарочка, дайте ей сухие панталоны, теплые чулки и туфли. Ну, теперь, — обратилась она к Любке, — рассказывай, идиотка, все,
что с
тобой случилось!
—
Да ведь
ты сам только
что сейчас в номере… — ему возмущенно возразил князь.
—
Да я же ничего… Я же, право… Зачем кирпичиться, душа мой?
Тебе не нравится,
что я веселый человек, ну, замолчу. Давай твою руку, Лихонин, выпьем!
— Посоветовала… Ничего я
тебе не советовала.
Что ты врешь на меня как на мертвую… Ну
да ладно — пойдем.
—
Да вот увидела
тебя, и уж мне полегче стало.
Что давно не был у нас?
— А
ты никогда не мой себе представить… ну, представь сейчас хоть на секунду…
что твоя семья вдруг обеднела, разорилась…
Тебе пришлось бы зарабатывать хлеб перепиской или там, скажем, столярным или кузнечным делом, а твоя сестра свихнулась бы, как и все мы…
да,
да, твоя, твоя родная сестра… соблазнил бы ее какой-нибудь болван, и пошла бы она гулять… по рукам…
что бы
ты сказал тогда?
—
Да, сказала бы, — произнесла она задумчиво. И тут же прибавила быстро, сознательно, точно взвесив смысл своих слов: —
Да, конечно, конечно, сказала бы! А
ты не слыхал когда-нибудь,
что это за штука болезнь, которая называется сифилисом?
— А то,
что вчера она вернулась обтрепанная, мокрая… Плачет… Бросил, подлец!.. Поиграл в доброту,
да и за щеку!
Ты, говорит, — сестра! Я, говорит,
тебя спасу, я
тебя сделаю человеком…
—
Да. И
ты покамест ко мне не ходи… Но потом, потом, голубчик,
что хочешь… Скоро всему конец!
Неточные совпадения
Аммос Федорович. Вот
тебе на! (Вслух).Господа, я думаю,
что письмо длинно.
Да и черт ли в нем: дрянь этакую читать.
Городничий (с неудовольствием).А, не до слов теперь! Знаете ли,
что тот самый чиновник, которому вы жаловались, теперь женится на моей дочери?
Что? а?
что теперь скажете? Теперь я вас… у!.. обманываете народ… Сделаешь подряд с казною, на сто тысяч надуешь ее, поставивши гнилого сукна,
да потом пожертвуешь двадцать аршин,
да и давай
тебе еще награду за это?
Да если б знали, так бы
тебе… И брюхо сует вперед: он купец; его не тронь. «Мы, говорит, и дворянам не уступим».
Да дворянин… ах
ты, рожа!
Хлестаков.
Да у меня много их всяких. Ну, пожалуй, я вам хоть это: «О
ты,
что в горести напрасно на бога ропщешь, человек!..» Ну и другие… теперь не могу припомнить; впрочем, это все ничего. Я вам лучше вместо этого представлю мою любовь, которая от вашего взгляда… (Придвигая стул.)
— дворянин учится наукам: его хоть и секут в школе,
да за дело, чтоб он знал полезное. А
ты что? — начинаешь плутнями,
тебя хозяин бьет за то,
что не умеешь обманывать. Еще мальчишка, «Отче наша» не знаешь, а уж обмериваешь; а как разопрет
тебе брюхо
да набьешь себе карман, так и заважничал! Фу-ты, какая невидаль! Оттого,
что ты шестнадцать самоваров выдуешь в день, так оттого и важничаешь?
Да я плевать на твою голову и на твою важность!
Городничий. И не рад,
что напоил. Ну
что, если хоть одна половина из того,
что он говорил, правда? (Задумывается.)
Да как же и не быть правде? Подгулявши, человек все несет наружу:
что на сердце, то и на языке. Конечно, прилгнул немного;
да ведь не прилгнувши не говорится никакая речь. С министрами играет и во дворец ездит… Так вот, право,
чем больше думаешь… черт его знает, не знаешь,
что и делается в голове; просто как будто или стоишь на какой-нибудь колокольне, или
тебя хотят повесить.