Александров перестал сочинять (что, впрочем, очень благотворно отозвалось на его последних в корпусе выпускных экзаменах), но мысли его и фантазии еще долго не могли оторваться от воображаемого писательского волшебного мира, где все было блеск, торжество и победная радость.
Не то чтобы его привлекали громадные гонорары и бешеное упоение всемирной славой, это было чем-то несущественным, призрачным и менее всего волновало. Но манило одно слово — «писатель», или еще выразительнее — «господин писатель».
Неточные совпадения
Одна из обязанностей карцерного дядьки заключалась в
том,
чтобы, проводив арестованного в уборную,
не отпуская его ни на шаг, зорко следить за
тем,
чтобы он никак
не сообщался со свободными товарищами.
Чтобы не быть узнанным, он сошел с танцевального круга и пробрался вдоль низенького забора, за которым стояли бесплатные созерцатели роскошного бала, стараясь стать против
того места, где раньше сидела Юленька. Вскоре вальс окончился. Они прошли на прежнее место. Юленька села. Покорни стоял, согнувшись над нею, как длинный крючок. Он что-то бубнил однообразным и недовольным голосом, как будто бы он шел
не из горла, а из живота.
Александров и сам
не знал, какие слова он скажет, но шел вперед. В это время ущербленный и точно заспанный месяц продрался и выкатился сквозь тяжелые громоздкие облака, осветив их сугробы грязно-белым и густо-фиолетовым светом. В десяти шагах перед собою Александров смутно увидел в тумане неестественно длинную и худую фигуру Покорни, который, вместо
того чтобы дожидаться, пятился назад и говорил преувеличенно громко и торопливо...
И все они, даже
не сговорившись заранее, вместо
того чтобы крикнуть обычное: «Здравия желаем, господин поручик», ответили равнодушно: «Здравствуйте».
— Мне
не то, — робко прервал его Александров. — Мне бы узнать, кому отдать мой собственный роман,
чтобы его напечатали.
Застенчивый Александров с
той поры, идя в отпуск, избегал проходить Ильинской улицей,
чтобы не встретиться случайно глазами с глазами книжного купца и
не сгореть от стыда. Он предпочитал вдвое более длинный путь: через Мясницкую, Кузнецкий мост и Тверскую.
Туда каждый день с утра до вечера водили молодых юнкеров поочередно, по четыре, на стрельбу, следили за
тем,
чтобы юнкер при выстреле
не зажмуривался,
не вздрагивал при отдаче, глядел бы точно на мушку сквозь прорезь прицела и нажимал бы спуск
не рывком, но плавным движением.
А вот коренным москвичам — туго. Изволь являться трижды в неделю в училище, да еще ровно к семи часам утра, и только для
того,
чтобы на приветствие Дрозда (командира четвертой роты, капитана Фофанова) проорать: «Здравия желаю, ваше высокоблагородие». А зачем? Мы, здешние, также никуда
не убежим, как и иногородние.
Они и слов
не находили,
чтобы выразить свое удовольствие. Правда, они уже искренне успели забыть о
тех минутах, когда каждый из них невольно подумывал: «Потише бы немножко».
На балах начальство строго следило,
чтобы воспитанницы
не танцевали с одним и
тем же кавалером несколько раз подряд. Это уж было бы похоже на предпочтение, на какое-то избранничество, наконец просто на кидающееся в глаза взаимное ухаживание. Синяя дама с рыбьей головой сделала Зиночке замечание, что она слишком много уделяет внимания юнкеру Александрову, что это слишком кидается в глаза и, наконец, становится совсем неприличным.
Но позвольте смиренно просить Вас,
чтобы с
того радостного вечера и до конца моих дней Вы считали меня самым покорным слугой Вашим, готовым для Вас сделать все, что только возможно человеку, для которого единственная мечта — хоть случайно, хоть на мгновение снова увидеть Ваше никогда
не забываемое лицо.
— Ваша — это
не значит — твоя. Ваша или ваш — это только условное и
не очень почтительное сокращение обычного окончания письма. Занятые люди нередко, вместо
того чтобы написать: «теперь, милостивый государь мой, разрешите мне великую честь покорнейше просить Вас увериться в совершенной преданности, глубоком почтении и неизменной готовности к услугам Вашим покорнейшего слуги Вашего…» Вместо всей этой белиберды канцелярской умный и деловитый человек просто пишет: «Ваш Х.», и все тут.
На обратном пути он хотел было сделать маленький крюк,
чтобы забежать в Екатерининский институт и справиться у Порфирия о
том, как поживает Зиночка Белышева, но вдруг почувствовал, что у него
не хватит духа.
Первые двое были, пожалуй, уж
не так зловредны и безжалостно строги,
чтобы питать к ним лютую вражду, ненависть и кровавую месть. Но они умели держать молодежь в постоянном состоянии раздражения ежеминутными нервными замечаниями, мелкими придирками, тупыми повторениями одних и
тех же скучных, до смерти надоевших слов и указаний, вечной недоверчивостью и подозрительностью и, наконец, долгими, вязкими, удручающими нотациями.
Александров пришел в училище натощак, и теперь ему хватило времени,
чтобы сбегать на Арбатскую площадь и там
не торопясь закусить. Когда же он вернулся и подошел к помещению, занимаемому генералом Анчутиным,
то печаль и стыд охватили его. Из двухсот приглашенных молодых офицеров
не было и половины.
Нет, братцы, так любить, как русская душа, — любить
не то чтобы умом или чем другим, а всем, чем дал Бог, что ни есть в тебе, а… — сказал Тарас, и махнул рукой, и потряс седою головою, и усом моргнул, и сказал: — Нет, так любить никто не может!
Неточные совпадения
Хлестаков. Да вот тогда вы дали двести,
то есть
не двести, а четыреста, — я
не хочу воспользоваться вашею ошибкою; — так, пожалуй, и теперь столько же,
чтобы уже ровно было восемьсот.
Один из них, например, вот этот, что имеет толстое лицо…
не вспомню его фамилии, никак
не может обойтись без
того,
чтобы, взошедши на кафедру,
не сделать гримасу, вот этак (делает гримасу),и потом начнет рукою из-под галстука утюжить свою бороду.
Анна Андреевна. Ну что ты? к чему? зачем? Что за ветреность такая! Вдруг вбежала, как угорелая кошка. Ну что ты нашла такого удивительного? Ну что тебе вздумалось? Право, как дитя какое-нибудь трехлетнее.
Не похоже,
не похоже, совершенно
не похоже на
то,
чтобы ей было восемнадцать лет. Я
не знаю, когда ты будешь благоразумнее, когда ты будешь вести себя, как прилично благовоспитанной девице; когда ты будешь знать, что такое хорошие правила и солидность в поступках.
В это время слышны шаги и откашливания в комнате Хлестакова. Все спешат наперерыв к дверям, толпятся и стараются выйти, что происходит
не без
того,
чтобы не притиснули кое-кого. Раздаются вполголоса восклицания:
Почтмейстер. Сам
не знаю, неестественная сила побудила. Призвал было уже курьера, с
тем чтобы отправить его с эштафетой, — но любопытство такое одолело, какого еще никогда
не чувствовал.
Не могу,
не могу! слышу, что
не могу! тянет, так вот и тянет! В одном ухе так вот и слышу: «Эй,
не распечатывай! пропадешь, как курица»; а в другом словно бес какой шепчет: «Распечатай, распечатай, распечатай!» И как придавил сургуч — по жилам огонь, а распечатал — мороз, ей-богу мороз. И руки дрожат, и все помутилось.