Неточные совпадения
—
Да постой…
да дурак ты… — уговаривал его унтер-офицер Бобылев. — Ведь я кто? Я же твой караульный начальник, стало
быть…
— А вот, господа, что я скажу с своей стороны. Буфетчика я, положим, не считаю…
да… Но если штатский… как бы это сказать?..
Да… Ну, если он порядочный человек, дворянин и так далее… зачем же я
буду на него, безоружного, нападать с шашкой? Отчего же я не могу у него потребовать удовлетворения? Все-таки же мы люди культурные, так сказать…
Да послушайте же: для чего, кому нужно
было делать из поединка такую кровавую буффонаду?
Да, но я умру, и не
будет больше ни родины, ни врагов, ни чести.
—
Да и вообще ваше поведение… — продолжал жестоким тоном Шульгович. — Вот вы в прошлом году, не успев прослужить и года, просились, например, в отпуск. Говорили что-то такое о болезни вашей матушки, показывали там письмо какое-то от нее. Что ж, я не смею, понимаете ли — не смею не верить своему офицеру. Раз вы говорите — матушка, пусть
будет матушка. Что ж, всяко бывает. Но знаете — все это как-то одно к одному, и, понимаете…
«Славный Гайнан, — подумал подпоручик, идя в комнату. А я вот не смею пожать ему руку.
Да, не могу, не смею. О, черт! Надо
будет с нынешнего дня самому одеваться и раздеваться. Свинство заставлять это делать за себя другого человека».
Лех, который в продолжение его речи не раз покушался докончить свой рассказ, опять
было начал: «А вот, гето, я, братцы мои…
да слушайте же, жеребцы вы».
И вот кто-то из них, — трудно
было понять, кто именно, — Под-Звон или Солуха, прибегнул к мошенничеству: «Гето, братец ты мой, взял
да и склеил две бумажки вместе, и вышло, что на одной стороне чет, а на другой нечет.
— Ну хорошо,
будем говорить начистоту, — со сдержанной яростью заговорил Ромашов. Он все больше бледнел и кусал губы. — Вы сами этого захотели.
Да, это правда: я не люблю вас.
Да мало ли их еще
было, генералов этих, черт бы их драл!
— То американцы… Эк вы приравняли… Это дело десятое. А по-моему, если так думать, то уж лучше не служить.
Да и вообще в нашем деле думать не полагается. Только вопрос: куда же мы с вами денемся, если не
будем служить? Куда мы годимся, когда мы только и знаем — левой, правой, — а больше ни бе, ни ме, ни кукуреку. Умирать мы умеем, это верно. И умрем, дьявол нас задави, когда потребуют. По крайности не даром хлеб
ели. Так-то, господин филозуф. Пойдем после ученья со мной в собрание?
Подпоручик расхохотался. Нет, все равно, что-нибудь
да придумается! День, начавшийся так радостно, не может
быть неудачным. Это неуловимо, это непостижимо, но оно всегда безошибочно чувствуется где-то в глубине, за сознанием.
В самом деле, для любителя,
да еще живущего в захолустном городишке, у него
была порядочная коллекция: белые мыши, кролики, морские свинки, ежи, сурки, несколько ядовитых змей в стеклянных ящиках, несколько сортов ящериц, две обезьяны-мартышки, черный австралийский заяц и редкий, прекрасный экземпляр ангорской кошки.
Они вошли в маленькую голую комнатку, где буквально ничего не
было, кроме низкой походной кровати, полотно которой провисло, точно дно лодки,
да ночного столика с табуреткой. Рафальский отодвинул ящик столика и достал деньги.
Ромашов не сразу ответил. Он точно вступил в странную, обольстительную, одновременно живую и волшебную сказку.
Да сказкой и
были теплота и тьма этой весенней ночи, и внимательные, притихшие деревья кругом, и странная, милая женщина в белом платье, сидевшая рядом, так близко от него. И, чтобы очнуться от этого обаяния, он должен
был сделать над собой усилие.
— Вы сами видели, с каким чувством симпатии мы к вам относились, то
есть я и Александра Петровна. И если я теперь вынужден… Ах,
да вы сами знаете, что в этом паршивом городишке нет ничего страшнее сплетни!
Что-то зашуршало и мелькнуло на той стороне выемки, на самом верху освещенного откоса. Ромашов слегка приподнял голову, чтобы лучше видеть. Что-то серое, бесформенное, мало похожее на человека, спускалось сверху вниз, едва выделяясь от травы в призрачно-мутном свете месяца. Только по движению тени
да по легкому шороху осыпавшейся земли можно
было уследить за ним.
— Штабс-капитан Лещенко, вы фальшивите! Вам медведь на ухо наступил! Замолчите! — крикнул Осадчий. — Господа,
да замолчите же кругом! Не галдите, когда
поют.
— Ну
да, все это, конечно, так и делает честь вашим прекрасным чувствам. Но скажите нам, подпоручик Ромашов… вы до этой злополучной и прискорбной истории не
были в доме поручика Николаева?
— Ничего особенного, просто мне захотелось видеться с вами, — сказал небрежно Ромашов. — Завтра я дерусь на дуэли с Николаевым. Мне противно идти домой.
Да это, впрочем, все равно. До свиданья. Мне, видите ли, просто не с кем
было поговорить… Тяжело на душе.
—
Да, ничего не
будет, — повторил Ромашов задумчиво.
Неточные совпадения
Хлестаков (придвигаясь).
Да ведь это вам кажется только, что близко; а вы вообразите себе, что далеко. Как бы я
был счастлив, сударыня, если б мог прижать вас в свои объятия.
Городничий (дрожа).По неопытности, ей-богу по неопытности. Недостаточность состояния… Сами извольте посудить: казенного жалованья не хватает даже на чай и сахар. Если ж и
были какие взятки, то самая малость: к столу что-нибудь
да на пару платья. Что же до унтер-офицерской вдовы, занимающейся купечеством, которую я будто бы высек, то это клевета, ей-богу клевета. Это выдумали злодеи мои; это такой народ, что на жизнь мою готовы покуситься.
Бобчинский. Сначала вы сказали, а потом и я сказал. «Э! — сказали мы с Петром Ивановичем. — А с какой стати сидеть ему здесь, когда дорога ему лежит в Саратовскую губернию?» Да-с. А вот он-то и
есть этот чиновник.
Хлестаков.
Да вот тогда вы дали двести, то
есть не двести, а четыреста, — я не хочу воспользоваться вашею ошибкою; — так, пожалуй, и теперь столько же, чтобы уже ровно
было восемьсот.
Осип.
Да что завтра! Ей-богу, поедем, Иван Александрович! Оно хоть и большая честь вам,
да все, знаете, лучше уехать скорее: ведь вас, право, за кого-то другого приняли… И батюшка
будет гневаться, что так замешкались. Так бы, право, закатили славно! А лошадей бы важных здесь дали.