Неточные совпадения
Вечерние занятия
в шестой роте приходили к концу, и младшие офицеры все
чаще и нетерпеливее посматривали на часы.
Эта картина вышла
в воображении такой живой и яркой, что Ромашов, уже давно шагавший
частыми, большими шагами и глубоко дышавший, вдруг задрожал и
в ужасе остановился на месте со сжатыми судорожно кулаками и бьющимся сердцем. Но тотчас же, слабо и виновато улыбнувшись самому себе
в темноте, он съежился и продолжал путь.
И вот книги лежат уже девять месяцев на этажерке, и Гайнан забывает сметать с них пыль, газеты с неразорванными бандеролями валяются под письменным столом, журнал больше не высылают за невзнос очередной полугодовой платы, а сам подпоручик Ромашов пьет много водки
в собрании, имеет длинную, грязную и скучную связь с полковой дамой, с которой вместе обманывает ее чахоточного и ревнивого мужа, играет
в штосс и все
чаще и
чаще тяготится и службой, и товарищами, и собственной жизнью.
Ротные командиры, большею
частью люди многосемейные, погруженные
в домашние дрязги и
в романы своих жен, придавленные жестокой бедностью и жизнью сверх средств, кряхтели под бременем непомерных расходов и векселей.
Они строили заплату на заплате, хватая деньги
в одном месте, чтобы заткнуть долг
в другом; многие из них решались — и
чаще всего по настоянию своих жен — заимствовать деньги из ротных сумм или из платы, приходившейся солдатам за вольные работы; иные по месяцам и даже годам задерживали денежные солдатские письма, которые они, по правилам, должны были распечатывать.
Из окна направо была видна через ворота
часть грязной, черной улицы, с чьим-то забором по ту сторону. Вдоль этого забора, бережно ступая ногами
в сухие места, медленно проходили люди. «У них целый день еще впереди, — думал Ромашов, завистливо следя за ними глазами, — оттого они и не торопятся. Целый свободный день!»
Ромашов сидел за обедом неловкий, стесненный, не зная, куда девать руки, большею
частью держа их под столом и заплетая
в косички бахромку скатерти.
Но особенно он бывал жесток и утеснителен
в тех случаях, когда младший офицер опаздывал
в роту, и это
чаще всего испытывал на себе Ромашов.
После словесности люди занимались на дворе приготовительными к стрельбе упражнениями.
В то время как
в одной
части люди целились
в зеркало, а
в другой стреляли дробинками
в мишень, —
в третьей наводили винтовки
в цель на приборе Ливчака. Во втором взводе подпрапорщик Лбов заливался на весь плац веселым звонким тенорком...
Они замолчали. На небе дрожащими зелеными точечками загорались первые звезды. Справа едва-едва доносились голоса, смех и чье-то пение. Остальная
часть рощи, погруженная
в мягкий мрак, была полна священной, задумчивой тишиной. Костра отсюда не было видно, но изредка по вершинам ближайших дубов, точно отблеск дальней зарницы, мгновенно пробегал красный трепещущий свет. Шурочка тихо гладила голову и лицо Ромашова; когда же он находил губами ее руку, она сама прижимала ладонь к его рту.
У всех нервы напряглись до последней степени.
В офицерском собрании во время обедов и ужинов все
чаще и
чаще вспыхивали нелепые споры, беспричинные обиды, ссоры. Солдаты осунулись и глядели идиотами.
В редкие минуты отдыха из палаток не слышалось ни шуток, ни смеха. Однако их все-таки заставляли по вечерам, после переклички, веселиться. И они, собравшись
в кружок, с безучастными лицами равнодушно гаркали...
В роте у него не дрались и даже не ругались, хотя и не особенно нежничали, и все же его рота по великолепному внешнему виду и по выучке не уступила бы любой гвардейской
части.
В шесть часов явились к ротам офицеры. Общий сбор полка был назначен
в десять часов, но ни одному ротному командиру, за исключением Стельковского, не пришла
в голову мысль дать людям выспаться и отдохнуть перед смотром. Наоборот,
в это утро особенно ревностно и суетливо вбивали им
в голову словесность и наставления к стрельбе, особенно густо висела
в воздухе скверная ругань и
чаще обыкновенного сыпались толчки и зуботычины.
Чаще же всего ему, точно неопытному игроку, проигравшему
в один вечер все состояние, вдруг представлялось с соблазнительной ясностью, что вовсе ничего не было неприятного, что красивый подпоручик Ромашов отлично прошелся
в церемониальном марше перед генералом, заслужил общие похвалы и что он сам теперь сидит вместе с товарищами
в светлой столовой офицерского собрания и хохочет и пьет красное вино.
В то же время Ромашов заметил, что солдат дрожит
частой, мелкой дрожью: дрожала его голова, дрожали с тихим стуком челюсти.
Он стал уединяться от общества офицеров, обедал большею
частью дома, совсем не ходил на танцевальные вечера
в собрание и перестал пить.
Теперь, когда у Ромашова оставалось больше свободы и уединения, все
чаще и
чаще приходили ему
в голову непривычные, странные и сложные мысли, вроде тех, которые так потрясли его месяц тому назад,
в день его ареста. Случалось это обыкновенно после службы,
в сумерки, когда он тихо бродил
в саду под густыми засыпающими деревьями и, одинокий, тоскующий, прислушивался к гудению вечерних жуков и глядел на спокойное розовое темнеющее небо.
Мир разделялся на две неравные
части: одна — меньшая — офицерство, которое окружает честь, сила, власть, волшебное достоинство мундира и вместе с мундиром почему-то и патентованная храбрость, и физическая сила, и высокомерная гордость; другая — огромная и безличная — штатские, иначе шпаки, штафирки и рябчики; их презирали; считалось молодечеством изругать или побить ни с того ни с чего штатского человека, потушить об его нос зажженную папироску, надвинуть ему на уши цилиндр; о таких подвигах еще
в училище рассказывали друг другу с восторгом желторотые юнкера.
Ромашов слышал
частое, фыркающее, как у лошади, дыхание Бек-Агамалова, видел его страшные белки и остро блестящие зрачки глаз и белые, скрипящие движущиеся челюсти, но он уже чувствовал, что безумный огонь с каждым мгновением потухает
в этом искаженном лице.
Ромашову было неудобно сидеть перегнувшись и боясь сделать ей тяжело. Но он рад был бы сидеть так целые часы и слышать
в каком-то странном, душном опьянении
частые и точные биения ее маленького сердца.
Неточные совпадения
Почтмейстер. Да из собственного его письма. Приносят ко мне на почту письмо. Взглянул на адрес — вижу: «
в Почтамтскую улицу». Я так и обомлел. «Ну, — думаю себе, — верно, нашел беспорядки по почтовой
части и уведомляет начальство». Взял да и распечатал.
Всю зиму девки красные // С ним
в риге запиралися, // Откуда пенье слышалось, // А
чаще смех и визг.
Молиться
в ночь морозную // Под звездным небом Божиим // Люблю я с той поры. // Беда пристигнет — вспомните // И женам посоветуйте: // Усердней не помолишься // Нигде и никогда. // Чем больше я молилася, // Тем легче становилося, // И силы прибавлялося, // Чем
чаще я касалася // До белой, снежной скатерти // Горящей головой…
Какой-нибудь случайностью — // Неведеньем помещика, // Живущего вдали, // Ошибкою посредника, // А
чаще изворотами // Крестьян-руководителей — //
В надел крестьянам изредка // Попало и леску.
Крестьяне рассмеялися // И рассказали барину, // Каков мужик Яким. // Яким, старик убогонький, // Живал когда-то
в Питере, // Да угодил
в тюрьму: // С купцом тягаться вздумалось! // Как липочка ободранный, // Вернулся он на родину // И за соху взялся. // С тех пор лет тридцать жарится // На полосе под солнышком, // Под бороной спасается // От
частого дождя, // Живет — с сохою возится, // А смерть придет Якимушке — // Как ком земли отвалится, // Что на сохе присох…