Неточные совпадения
— Большой интерес
тебе выходит через дальнюю дорогу, — начала она привычной скороговоркой. — Встреча с бубновой дамой и какой-то приятный разговор в важном доме. Вскорости получишь неожиданное известие от трефового короля. Падают
тебе какие-то хлопоты, а потом опять падают какие-то небольшие деньги.
Будешь в большой компании, пьян
будешь… Не так чтобы очень сильно, а все-таки выходит
тебе выпивка. Жизнь твоя
будет долгая. Если в шестьдесят семь лет не умрешь, то…
— Даю
тебе честное слово. Ей-богу, я самый посторонний человек. Просто приехал сюда погостить на несколько месяцев, а там и уеду. Если хочешь, я даже никому не скажу, что
был здесь и видел вас.
Ты мне веришь?
— Постой, постой! — крикнул я. — Как
тебя зовут-то? Уж
будем знакомы как следует.
— А ведь
ты не знаешь, Ярмола, где я
был сегодня? — сказал я, заранее представляя себе удивление полесовщика.
— Здравствуй, бабуся! — сказал я громким, бодрым голосом. — Не узнаешь, должно
быть, меня? Помнишь, я в прошлом месяце заходил про дорогу спрашивать?
Ты мне еще гадала?
— Ничего не помню, батюшка, — зашамкала старуха, недовольно тряся головой, — ничего не помню. И что
ты у нас позабыл, — никак не пойму. Что мы
тебе за компания? Мы люди простые, серые… Нечего
тебе у нас делать. Лес велик,
есть место, где разойтись… так-то…
— Может
быть,
ты и мне кинешь карты?
— Послушай, Олеся, а не могли ли
тебя карты обмануть? Зачем же я
буду трефовой даме столько неприятностей делать? Человек я тихий, скромный, а
ты столько страхов про меня наговорила.
— Знаешь что, Олеся?..
Ты меня извини, а я ведь этому всему не верю. Ну,
будь со мною откровенна, я
тебя никому не выдам: ведь все это одно притворство, чтобы только людей морочить?
— Ну полно, полно, Олеся…
Будет, — сказал я с деланным смехом. — Мне гораздо больше нравится, когда
ты улыбаешься, тогда у
тебя такое милое, детское лицо.
— Какая
ты смешная, Олеся. Неужели
ты думаешь, что никогда в жизни не полюбишь мужчину?
Ты — такая молодая, красивая, сильная. Если в
тебе кровь загорится, то уж тут не до зароков
будет.
— Конечно, про церковь… Священник вокруг аналоя
будет водить, дьякон запоет «Исаия ликуй», на голову
тебе наденут венец…
— Олеся, зачем
ты говоришь мне неправду? Это нехорошо с твоей стороны… А я
было думал, что мы с
тобой совсем друзьями стали.
— Нет, Олеся, должно
быть, не пустячные. Посмот-ри —
ты сама на себя непохожа сделалась.
—
Будь же со мной откровенна, Олеся. Не знаю, смогу ли я
тебе помочь, но, может
быть, хоть совет какой-нибудь дам… Ну, наконец, просто
тебе легче станет, когда поделишься горем.
— Чего там — бабушка! — рассердилась старуха. — Я
тебе уже двадцать пятый год — бабушка. Что же, по-твоему, с сумой лучше идти? Нет, господин, вы ее не слушайте. Уж
будьте милостивы, если что можете сделать, то сделайте.
— Нет, я ведь не в укор
тебе говорю, — так, к слову пришлось… Теперь я понимаю, почему это
было… А ведь сначала — право, даже смешно и вспомнить — я подумал, что
ты обиделась на меня из-за урядника. И эта мысль меня сильно огорчала. Мне казалось, что
ты меня таким далеким, чужим человеком считаешь, что даже простую дружескую услугу
тебе от меня трудно принять… Очень мне это
было горько… Я ведь и не подозревал, Олеся, что все это от бабушки идет…
И такая меня по
тебе тоска обуяла, такая грусть, что, кажется, все бы на свете отдала, лишь бы с
тобой хоть минуточку еще
побыть…
— Это правда, Олеся. Это и со мной так
было, — сказал я, прикасаясь губами к ее виску. — Я до тех пор не знал, что люблю
тебя, покамест не расстался с
тобой. Недаром, видно, кто-то сказал, что разлука для любви то же, что ветер для огня: маленькую любовь она тушит, а большую раздувает еще сильней.
— Действительно,
есть маленькая неприятность…
ты угадала, Олеся… Видишь ли, моя служба здесь окончена, и меня начальство вызывает в город.
— Олеся,
ты теперь обо мне дурно подумала, — сказал я с упреком. — Стыдно
тебе! Неужели и
ты думаешь, что я могу уехать, бросив
тебя? Нет, моя дорогая. Я потому и начал этот разговор, что хочу сегодня же пойти к твоей бабушке и сказать ей, что
ты будешь моей женой.
— Это все глупости, Олеся! — возразил я горячо. —
Ты через полгода сама себя не узнаешь.
Ты не подозреваешь даже, сколько в
тебе врожденного ума и наблюдательности. Мы с
тобой вместе прочитаем много хороших книжек, познакомимся с добрыми, умными людьми, мы с
тобой весь широкий свет увидим, Олеся… Мы до старости, до самой смерти
будем идти рука об руку, вот как теперь идем, и не стыдиться, а гордиться
тобой я
буду и благодарить
тебя!..
— Да разве это одно?.. Может
быть,
ты еще не знаешь?.. Я никогда не говорила
тебе… Ведь у меня отца нет… Я незаконная…
— Ну, так
ты уж сама придумывай, Олеся, как лучше.
Тебе придется выбирать между мной и бабушкой. Но только знай одно — что без
тебя мне и жизнь
будет противна.
— Послушай, Олеся, — спросил я, осененный новой догадкой. — А может
быть,
ты опять… церкви боишься!
—
Ты думаешь, что Бог не примет
тебя? — продолжал я с возрастающей горячностью. — Что у него не хватит для
тебя милосердия? У того, который, повелевая миллионами ангелов, сошел, однако, на землю и принял ужасную, позорную смерть для избавления всех людей? У того, кто не погнушался раскаянием самой последней женщины и обещал разбойнику-убийце, что он сегодня же
будет с ним в раю?..
— Послушай, скажи мне, — продолжала она, —
ты бы очень
был доволен, если бы я когда-нибудь пошла в церковь? Только правду, истинную правду скажи.
— Что же
ты молчишь? Ну, говори скорее,
был бы
ты этому рад или
тебе все равно?
— Как
тебе сказать, Олеся? — начал я с запинкой. — Ну да, пожалуй, мне это
было бы приятно. Я ведь много раз говорил
тебе, что мужчина может не верить, сомневаться, даже смеяться, наконец. Но женщина… женщина должна
быть набожна без рассуждений. В той простой и нежной доверчивости, с которой она отдает себя под защиту Бога, я всегда чувствую что-то трогательное, женственное и прекрасное.
— Это я, Олеся, — сказал я, понижая голос. — Я только что приехал верхом из деревни… А все утро я в городе
был…
Тебе нехорошо, Олеся?
— Голубчик мой, — заговорила Олеся, медленно, с трудом отделяя одно слово от другого. — Хочется мне… на
тебя посмотреть… да не могу я… Всю меня изуродовали… Помнишь…
тебе… мое лицо так нравилось?.. Правда, ведь нравилось, родной?.. И я так этому всегда радовалась… А теперь
тебе противно
будет… смотреть на меня… Ну, вот… я… и не хочу…
—
Ты плачешь?
Ты плачешь? — в голосе ее зазвучали удивление, нежность и сострадание. — Милый мой… Да перестань же, перестань… Не мучь себя, голубчик. Ведь мне так хорошо возле
тебя. Не
будем же плакать, пока мы вместе. Давай хоть последние дни проведем весело, чтобы нам не так тяжело
было расставаться.
— Нет, мой дорогой, ничего я не боюсь, если понадобится. Только зачем же людей в грех вводить?
Ты, может
быть, не знаешь… Ведь я там… в Переброде… погрозилась со зла да со стыда… А теперь чуть что случится, сейчас на нас скажут: скот ли начнет падать, или хата у кого загорится, — все мы
будем виноваты. Бабушка, — обратилась она к Мануйлихе, возвышая голос, — правду ведь я говорю?
— Об
тебе я больше всего думаю, мой родной. Только… видишь ли… не судьба нам вместе
быть… вот что!.. Помнишь, я на
тебя карты бросала? Ведь все так и вышло, как они сказали тогда. Значит, не хочет судьба нашего с
тобой счастья… А если бы не это, разве,
ты думаешь, я чего-нибудь испугалась бы?
— Олеся, опять
ты про свою судьбу? — воскликнул я нетерпеливо. — Не хочу я в нее верить… и не
буду никогда верить!..
«Ну, теперь готовься, — говорит волк, — сейчас я начну
тебя есть».
— Ваня, послушай… — произнесла она с расстановкой. — Скажи мне: покамест
ты был со мною,
был ли
ты счастлив? Хорошо ли
тебе было?
— Ревновал ли
ты меня?
Был ли
ты когда-нибудь на меня недоволен? Не скучал ли
ты со мною?
— Так и знай же, мой дорогой, что никогда
ты обо мне не вспомнишь дурно или со злом, — сказала она так убедительно, точно читала у меня в глазах будущее. — Как расстанемся мы с
тобой, тяжело
тебе в первое время
будет, ох как тяжело… Плакать
будешь, места себе не найдешь нигде. А потом все пройдет, все изгладится. И уж без горя
ты будешь обо мне думать, а легко и радостно.
— Не знаю, не знаю, мой милый. Ничего не знаю. Ну поезжай с Богом. Нет, постой… еще минуточку… Наклони ко мне ухо… Знаешь, о чем я жалею? — зашептала она, прикасаясь губами к моей щеке. — О том, что у меня нет от
тебя ребеночка. Ах, как я
была бы рада этому!