Неточные совпадения
— Так. Пре-красно. Продолжайте, молодой человек,
в том же духе, — произнес Завалишин, язвительно кривя губы. — Чудесные полемические приемы, доктор, не
правда ли? Воскресенский и сам чувствовал
в душе, что он говорит неясно, грубо и сбивчиво. Но он уже не мог остановиться.
В голове у него было странное ощущение пустоты и холода, но зато
ноги и руки стали тяжелыми и вялыми, а сердце упало куда-то глубоко вниз и там трепетало и рвалось от частых ударов.
— Ишь ты! Словечко какое подобрал: душенька! А меня и впрямь Дуняшей зовут. Душкой. Да ты сядь, юнкарь, сядь.
В ногах правды нет. А я тебя квасом угощу, нашим домашним, суровым.
— Ты сядь, чего ты стоишь…
В ногах правды нет… — вдруг крикнул светлейший, лежавший на постели, и указал рукой на стоявшее около него кресло.
Неточные совпадения
А тот… но после всё расскажем, // Не
правда ль? Всей ее родне // Мы Таню завтра же покажем. // Жаль, разъезжать нет мочи мне: // Едва, едва таскаю
ноги. // Но вы замучены с дороги; // Пойдемте вместе отдохнуть… // Ох, силы нет… устала грудь… // Мне тяжела теперь и радость, // Не только грусть… душа моя, // Уж никуда не годна я… // Под старость жизнь такая гадость…» // И тут, совсем утомлена, //
В слезах раскашлялась она.
Еще две-три встречи с дьяконом, и Клим поставил его
в ряд с проповедником о трех пальцах, с человеком, которому нравится, когда «режут
правду», с хромым ловцом сома, с дворником, который нарочно сметал пыль и сор улицы под
ноги арестантов, и озорниковатым старичком-каменщиком.
— Пиши! — притопнув
ногой, сказал Гапон. — И теперь царя, потопившего
правду в крови народа, я, Георгий Гапон, священник, властью, данной мне от бога, предаю анафеме, отлучаю от церкви…
—
Правду говорю, Григорий, — огрызнулся толстяк, толкая зятя
ногой в мягком замшевом ботинке. — Здесь иная женщина потребляет
в год товаров на сумму не меньшую, чем у нас население целого уезда за тот же срок. Это надо понять! А у нас дама, порченная литературой, старается жить, одеваясь
в ризы мечты, то воображает себя Анной Карениной, то сумасшедшей из Достоевского или мадам Роллан, а то — Софьей Перовской. Скушная у нас дама!
Между тем затеяли пирушку, пригласили Райского, и он слышал одно: то о колорите, то о бюстах, о руках, о
ногах, о «
правде»
в искусстве, об академии, а
в перспективе — Дюссельдорф, Париж, Рим. Отмеривали при нем года своей практики, ученичества, или «мученичества», прибавлял Райский. Семь, восемь лет — страшные цифры. И все уже взрослые.