Неточные совпадения
— Я тебя понимаю, — задумчиво
сказала старшая сестра, — но у меня как-то не так,
как у тебя. Когда я в первый раз вижу море после большого времени, оно меня и волнует, и радует, и поражает.
Как будто я в первый раз вижу огромное, торжественное чудо. Но потом, когда привыкну к нему, оно начинает меня давить своей плоской пустотой… Я скучаю, глядя на него, и уж стараюсь больше не смотреть. Надоедает.
—
Какая прекрасная вещь! Прелесть! —
сказала Вера и поцеловала сестру. — Благодарю тебя. Где ты достала такое сокровище?
—
Как странно, —
сказала Вера с задумчивой улыбкой. — Вот я держу в своих руках вещь, которой, может быть, касались руки маркизы Помпадур или самой королевы Антуанетты… Но знаешь, Анна, это только тебе могла прийти в голову шальная мысль переделать молитвенник в дамский carnet [Записная книжка (франц.).]. Однако все-таки пойдем посмотрим, что там у нас делается.
— Не извольте беспокоиться, ваше сиятельство, все в лучшем виде устроим, —
сказал повар, очевидно понимавший тревогу Анны. — Сейчас болгарин принес две дыни. Ананасные. На манер вроде
как канталупы, но только запах куда ароматнее. И еще осмелюсь спросить ваше сиятельство,
какой соус прикажете подавать к петуху: тартар или польский, а то можно просто сухари в масло?
А про мужа этой дамы мы,
как осведомленные лица, можем
сказать только, что это самый почтенный человек на свете, целомудренный,
как Иосиф, и ангельской доброты».
Перед тем
как вставать из-за стола, Вера Николаевна машинально пересчитала гостей. Оказалось — тринадцать. Она была суеверна и подумала про себя: «Вот это нехорошо!
Как мне раньше не пришло в голову посчитать? И Вася виноват — ничего не
сказал по телефону».
—
Как это странно, Анночка: боялся — не боялся. Понятное дело — боялся. Ты не верь, пожалуйста, тому, кто тебе
скажет, что не боялся и что свист пуль для него самая сладкая музыка. Это или псих, или хвастун. Все одинаково боятся. Только один весь от страха раскисает, а другой себя держит в руках. И видишь: страх-то остается всегда один и тот же, а уменье держать себя от практики все возрастает: отсюда и герои и храбрецы. Так-то. Но испугался я один раз чуть не до смерти.
Перед тем
как уходить, Вера подошла к мужу и
сказала ему тихо...
— Ну, вот. В одном полку нашей дивизии (только не в нашем) была жена полкового командира. Рожа, я тебе
скажу, Верочка, преестественная. Костлявая, рыжая, длинная, худущая, ротастая… Штукатурка с нее так и сыпалась,
как со старого московского дома. Но, понимаешь, этакая полковая Мессалина: темперамент, властность, презрение к людям, страсть к разнообразию. Вдобавок — морфинистка.
— Не вижу,
каким способом, —
сказал князь.
— Простите.
Как вы
сказали? — спросил вдруг внимательно Желтков и рассмеялся. — Вы хотели обратиться к власти?.. Именно так вы
сказали?
— Я готов, —
сказал он, — и завтра вы обо мне ничего не услышите. Я
как будто бы умер для вас. Но одно условие — это я вам говорю, князь Василий Львович, — видите ли, я растратил казенные деньги, и мне как-никак приходится из этого города бежать. Вы позволите мне написать еще последнее письмо княгине Вере Николаевне?
— Да, умер. Я
скажу, что он любил тебя, а вовсе не был сумасшедшим. Я не сводил с него глаз и видел каждое его движение, каждое изменение его лица. И для него не существовало жизни без тебя. Мне казалось, что я присутствую при громадном страдании, от которого люди умирают, и я даже почти понял, что передо мною мертвый человек. Понимаешь, Вера, я не знал,
как себя держать, что мне делать…
— Пожалуйста, пожалуйста, вот первая дверь налево, а там… сейчас… Он так скоро ушел от нас. Ну,
скажем, растрата.
Сказал бы мне об этом. Вы знаете,
какие наши капиталы, когда отдаешь квартиры внаем холостякам. Но какие-нибудь шестьсот — семьсот рублей я бы могла собрать и внести за него. Если бы вы знали, что это был за чудный человек, пани. Восемь лет я его держала на квартире, и он казался мне совсем не квартирантом, а родным сыном.
— Ах, ах, ах, браслет — я и забыла. Почему вы знаете? Он перед тем,
как написать письмо, пришел ко мне и
сказал: «Вы католичка?» Я говорю: «Католичка». Тогда он говорит: «У вас есть милый обычай — так он и
сказал: милый обычай — вешать на изображение матки боски кольца, ожерелья, подарки. Так вот исполните мою просьбу: вы можете этот браслет повесить на икону?» Я ему обещала это сделать.
— Пани, я вижу, что вы не
как все другие, не из любопытства только. Покойный пан Желтков перед смертью
сказал мне: «Если случится, что я умру и придет поглядеть на меня какая-нибудь дама, то
скажите ей, что у Бетховена самое лучшее произведение…» — он даже нарочно записал мне это. Вот поглядите…
Г-жа Простакова. Ты же еще, старая ведьма, и разревелась. Поди, накорми их с собою, а после обеда тотчас опять сюда. (К Митрофану.) Пойдем со мною, Митрофанушка. Я тебя из глаз теперь не выпущу.
Как скажу я тебе нещечко, так пожить на свете слюбится. Не век тебе, моему другу, не век тебе учиться. Ты, благодаря Бога, столько уже смыслишь, что и сам взведешь деточек. (К Еремеевне.) С братцем переведаюсь не по-твоему. Пусть же все добрые люди увидят, что мама и что мать родная. (Отходит с Митрофаном.)
— Поверите ли, ваше превосходительство, — продолжал Ноздрев, —
как сказал он мне: «Продай мертвых душ», — я так и лопнул со смеха. Приезжаю сюда, мне говорят, что накупил на три миллиона крестьян на вывод: каких на вывод! да он торговал у меня мертвых. Послушай, Чичиков, да ты скотина, ей-богу, скотина, вот и его превосходительство здесь, не правда ли, прокурор?
Неточные совпадения
Бобчинский. Сначала вы
сказали, а потом и я
сказал. «Э! —
сказали мы с Петром Ивановичем. — А с
какой стати сидеть ему здесь, когда дорога ему лежит в Саратовскую губернию?» Да-с. А вот он-то и есть этот чиновник.
Хлестаков.
Скажите, взрослых! А
как они…
как они того?..
Хлестаков (пишет).Ну, хорошо. Отнеси только наперед это письмо; пожалуй, вместе и подорожную возьми. Да зато, смотри, чтоб лошади хорошие были! Ямщикам
скажи, что я буду давать по целковому; чтобы так,
как фельдъегеря, катили и песни бы пели!.. (Продолжает писать.)Воображаю, Тряпичкин умрет со смеху…
Хлестаков. Право, не знаю. Ведь мой отец упрям и глуп, старый хрен,
как бревно. Я ему прямо
скажу:
как хотите, я не могу жить без Петербурга. За что ж, в самом деле, я должен погубить жизнь с мужиками? Теперь не те потребности; душа моя жаждет просвещения.
Хлестаков. Я — признаюсь, это моя слабость, — люблю хорошую кухню.
Скажите, пожалуйста, мне кажется,
как будто бы вчера вы были немножко ниже ростом, не правда ли?