Неточные совпадения
Я просто видел все, что описывал автор: и маленького пастуха
в поле, и домик ксендза среди кустов сирени, и длинные коридоры
в школьном здании, где Фомка
из Сандомира торопливо несет вычищенные сапога учителя, чтобы затем бежать
в класс, и взрослую уже девушку, застенчиво встречающую тоже взрослого и «ученого» Фому, бывшего своего ученика.
В пансионе Рыхлинского было много гимназистов, и потому мы все заранее знакомились с этой рукописной литературой.
В одном
из альбомов я встретил и сразу запомнил безыменное стихотворение, начинавшееся словами: «Выхожу задумчиво
из класса». Это было знаменитое добролюбовское «Размышление гимназиста лютеранского вероисповедания и не Киевского округа». По вопросу о том, «был ли Лютер гений или плут», бедняга говорил слишком вольно, и
из «чувства законности» он сам желает, чтобы его высекли.
Каждый
из нас, пансионеров, мечтал, конечно, о поступлении
в гимназию, и потому мы заранее интересовались всем, что гимназисты приносили
из классов.
Этот эпизод как-то сразу ввел меня, новичка,
в новое общество на правах его члена. Домой я шел с гордым сознанием, что я уже настоящий ученик, что меня знает весь
класс и из-за меня совершился даже некоторый важный акт общественного правосудия.
Своей медвежеватой походкой он подошел к одному
из классов, щелкнул ключом, и
в ту же минуту оттуда понесся по всему зданию отчаянный рев.
Был как раз урок арифметики, когда один
из беглецов, уже наказанный, угрюмо вошел
в класс.
Все это было так завлекательно, так ясно и просто, как только и бывает
в мечтах или во сне. И видел я это все так живо, что… совершенно не заметил, как
в классе стало необычайно тихо, как ученики с удивлением оборачиваются на меня; как на меня же смотрит с кафедры старый учитель русского языка, лысый, как колено, Белоконский, уже третий раз окликающий меня по фамилии… Он заставил повторить что-то им сказанное, рассердился и выгнал меня
из класса, приказав стать у классной двери снаружи.
За стеклянной дверью порой мелькали
в коридоре изумленные лица надзирателей или инспектора, привлеченных странными выкрикиваниями желто — красного попугая… Но, когда Лотоцкий проходил
из класса в учительскую, — сдержанный, холодный, неприступный и сознающий свою образцовость, — никто не решался заговорить с ним о том, что его
класс напоминает порой дом сумасшедших.
Сквозь автоматическую оболочку порой, однако, прорывается что-то
из другой жизни. Он любит рассказывать о прошлом.
В каждом
классе есть особый мастер, умеющий заводить Лемпи, как часовщик заводит часы. Стоит тронуть какую-то пружину, — старик откладывает скучный журнал, маленькие глазки загораются масленистым мерцанием, и начинаются бесконечные рассказы…
«Темного» карцера не было, никто нас туда не отводил, и мы проводили время просто где-нибудь
в пустом
классе. Это было очень удобно, особенно для невыучивших урока, но пользовались этим редко: так жутко было ощущение этой минуты… Того же результата, впрочем, можно было добиться иначе: стоило раскрыть ножик и начать чистить ногти. Самаревич принимался, как тощий ветряк на порывистом ветре, махать руками, называл ученика негодяем и высылал
из класса.
Наконец однажды Колубовский выскочил
из класса почти
в истерике и побежал
в учительскую комнату…
Первое время после этого Кранц приходил
в первый
класс, желтый от злости, и старался не смотреть на Колубовского, не заговаривал с ним и не спрашивал уроков. Однако выдержал недолго: шутовская мания брала свое, и, не смея возобновить представление
в полном виде, Кранц все-таки водил носом по воздуху, гримасничал и, вызвав Колубовского, показывал ему из-за кафедры пробку.
Сначала мечты о диссертации, о переводе
в другое место, потом женитьба, сладость сонной истомы, карты
в клубе, прогулки за шлагбаумом, сплетни, посещения погребка Вайнтрауба, откуда учителя выходят обнявшись, не совсем твердыми шагами, или — маленького домика за грабником, где порой наставники встречаются с питомцами
из старших
классов…
Один
из лучших учителей, каких я только знал, Авдиев (о котором я скажу дальше),
в начале своего второго учебного года на первом уроке обратился к
классу с шутливым предложением...
Кровь бросилась мне
в голову. Я потупился и перестал отвечать…
В моей груди столпились и клокотали бесформенные чувства, но я не умел их выразить и, может быть, расплакался бы или выбежал
из класса, но меня поддержало сознание, что за мной — сочувствие товарищей. Не добившись продолжения молитвы, священник отпустил меня на место. Когда я сел, мой сосед Кроль сказал...
Фигура священника Крюковского была по — своему характерная и интересная. Однажды, уже
в высших
классах, один
из моих товарищей, Володкевич, добрый малый, любивший иногда поговорить о высоких материях, сказал мне с глубокомысленным видом...
Спрошенный беспомощно оглядывается, толкает товарища локтями, пинается ногами под партой, по огромному
классу бегут
из конца
в конец шопот, вопросы…
Я попросился
из класса и стою
в коридоре.
Из поколения
в поколение передавались рассказы о героических временах, когда во втором
классе сидели усачи, а
из третьего прямо женились.
Через несколько секунд дело объяснилось: зоркие глаза начальника края успели из-за фартука усмотреть, что ученики, стоявшие
в палисаднике, не сняли шапок. Они, конечно, сейчас же исправили свою оплошность, и только один, брат хозяйки, — малыш, кажется,
из второго
класса, — глядел, выпучив глаза и разинув рот, на странного генерала, неизвестно зачем трусившего грузным аллюром через улицу… Безак вбежал
в палисадник, схватил гимназиста за ухо и передал подбежавшим полицейским...
Кажется, я был
в пятом
классе, когда у нас появилось сразу несколько новых молодых учителей, проходивших курс гимназии
в попечительство Пирогова и только что вышедших
из университета.
Один
из учеников, Заруцкий, очень хороший,
в сущности, малый, но легко поддававшийся настроениям, встал среди шумевшего
класса.
Инцидент был исчерпан.
В первый еще раз такое столкновение разрешилось таким образом. «Новый учитель» выдержал испытание. Мы были довольны и им, и — почти бессознательно — собою, потому что также
в первый раз не воспользовались слабостью этого юноши, как воспользовались бы слабостью кого-нибудь
из «старых». Самый эпизод скоро изгладился
из памяти, но какая-то ниточка своеобразной симпатии, завязавшейся между новым учителем и
классом, осталась.
В этот день он явился
в класс с видом особенно величавым и надменным. С небрежностью, сквозь которую, однако, просвечивало самодовольство, он рассказал, что он с новым учителем уже «приятели». Знакомство произошло при особенных обстоятельствах. Вчера, лунным вечером, Доманевич возвращался от знакомых. На углу Тополевой улицы и шоссе он увидел какого-то господина, который сидел на штабеле бревен, покачивался
из стороны
в сторону, обменивался шутками с удивленными прохожими и запевал малорусские песни.
Это был Гаврило Жданов, впоследствии мой приятель, недавно приехавший
в наш город, чтобы поступить
в один
из старших
классов гимназии.
Мне было интересно узнать, что скрывается
в этой мгла с мрачным неверием, бурей и громами… Но
в это время на одной
из кроватей послышалось движение, и раздался голос младшего Конахевича. Это был мальчик не особенно способный, но усидчивый и серьезный. Старший был прежде его кумиром. Теперь он догнал его, и оба были
в одном
классе.
Это был очень красивый юноша с пепельными волосами, матовым лицом и выразительными серыми глазами. Он недавно перешел
в нашу гимназию
из Белой Церкви, и
в своем
классе у него товарищей не было. На переменах он ходил одинокий, задумчивый. Брови у него были как-то приподняты, отчего сдвигались скорбные морщины, а на красивом лбу лежал меланхолический нимб…
Наутро я пошел
в гимназию, чтобы узнать об участи Кордецкого. У Конахевича — увы! — тоже была переэкзаменовка по другому предмету. Кордецкий срезался первый. Он вышел
из класса и печально пожал мне руку. Выражение его лица было простое и искренне огорченное. Мы вышли
из коридора, и во дворе я все-таки не удержался: вынул конверт.
На ученической квартире, которую после смерти отца содержала моя мать, я был «старшим».
В этот год одну комнату занимал у нас юноша Подгурский, сын богатого помещика, готовившийся к поступлению
в один
из высших
классов. Однажды директор, посетив квартиру, зашел
в комнату Подгурского
в его отсутствии и повел
в воздухе носом.
Я переходил
из второго
класса в третий, значит, мне было лет двенадцать.
Неточные совпадения
Они испытывали оба одинаковое чувство, подобное тому, какое испытывает ученик после неудавшегося экзамена, оставшись
в том же
классе или навсегда исключенный
из заведения.
Его товарищ с детства, одного круга, одного общества и товарищ по корпусу, Серпуховской, одного с ним выпуска, с которым он соперничал и
в классе, и
в гимнастике, и
в шалостях, и
в мечтах честолюбия, на-днях вернулся
из Средней Азии, получив там два чина и отличие, редко даваемое столь молодым генералам.
Большой дом со старою семейною мебелью; не щеголеватые, грязноватые, но почтительные старые лакеи, очевидно, еще
из прежних крепостных, не переменившие хозяина; толстая, добродушная жена
в чепчике с кружевами и турецкой шали, ласкавшая хорошенькую внучку, дочь дочери; молодчик сын, гимназист шестого
класса, приехавший
из гимназии и, здороваясь с отцом, поцеловавший его большую руку; внушительные ласковые речи и жесты хозяина — всё это вчера возбудило
в Левине невольное уважение и сочувствие.
Потом
в продолжение некоторого времени пустился на другие спекуляции, именно вот какие: накупивши на рынке съестного, садился
в классе возле тех, которые были побогаче, и как только замечал, что товарища начинало тошнить, — признак подступающего голода, — он высовывал ему из-под скамьи будто невзначай угол пряника или булки и, раззадоривши его, брал деньги, соображаяся с аппетитом.
Не шевельнул он ни глазом, ни бровью во все время
класса, как ни щипали его сзади; как только раздавался звонок, он бросался опрометью и подавал учителю прежде всех треух (учитель ходил
в треухе); подавши треух, он выходил первый
из класса и старался ему попасться раза три на дороге, беспрестанно снимая шапку.