В груди у Матвея что-то дрогнуло. Он понял, что этот человек говорит о нем, о том, кто ходил этой ночью по парку, несчастный и бесприютный, как и он, Лозинский, как и все эти люди с истомленными лицами. О том, кого, как и их всех, выкинул сюда этот безжалостный город, о том, кто недавно спрашивал у него о чем-то глухим голосом… О том, кто бродил здесь со своей глубокой тоской и кого теперь уже нет на
этом свете.
Неточные совпадения
Пока Лозинская читала письмо, люди глядели на нее и говорили между собой, что вот и в такой пустой бумажке какая может быть великая сила, что человека повезут на край
света и нигде уже не спросят плату. Ну, разумеется, все понимали при
этом, что такая бумажка должна была стоить Осипу Лозинскому немало денег. А
это, конечно, значит, что Лозинский ушел в
свет не напрасно и что в
свете можно-таки разыскать свою долю…
Это оттого, что бедному Дыме в
эту минуту был не мил белый
свет.
И тогда же Лозинский сказал себе самому: «А вот же, если я найду там в широком и неведомом
свете свою долю, то
это будет также и твоя доля, малютка. Потому что человеку как-то хочется кого-нибудь жалеть и любить, а особенно, когда человек на чужбине».
Исполинские дома в шесть и семь этажей ютились внизу, под мостом, по берегу; фабричные трубы не могли достать до моста своим дымом. Он повис над водой, с берега на берег, и огромные пароходы пробегали под ним, как ничтожные лодочки, потому что
это самый большой мост во всем божьем
свете…
Это было направо, а налево уже совсем близко высилась фигура женщины, — и во лбу ее, еще споря с последними лучами угасавшей в небе зари, загоралась золотая диадема, и венок огоньков светился в высоко поднятой руке…
Поставил человек лошадь к месту, кинул ей сена с воза или подвязал торбу с овсом, потом сунул кнут себе за пояс, с таким расчетом, чтобы люди видели, что
это не бродяга или нищий волочится на ногах по
свету, а настоящий хозяин, со своей скотиной и телегой; потом вошел в избу и сел на лавку ожидать, когда освободится за столом место.
— А
это, видно, и здесь так же, как и всюду на
свете, — прибавил к
этому Дыма.
— Эх, мистер Борк, а кто же
этого не любит на
свете? — сказал Матвей со вздохом.
— Послушай, Дыма, — сказал Матвей серьезно. Почему ты думаешь, что их обычай непременно хорош? А по-моему, у них много таких обычаев, которых лучше не перенимать крещеному человеку.
Это говорю тебе я, Матвей Лозинский, для твоей пользы. Вот ты уже переменил себе лицо, а потом застыдишься и своей веры. И когда придешь на тот
свет, то и родная мать не узнает, что ты был лозищанин.
— Да, все здесь перемешалось, как на Лысой горе, — продолжала барыня, — правду говорит один мой знакомый;
этот новый
свет как будто сорвался с петель и летит в преисподнюю…
— Я вижу, что ты человек разумный, — сказала барыня снисходительно, — и понимаешь
это… То ли, сам скажи, у нас?.. Старый наш
свет стоит себе спокойно…, люди знают свое место… жид так жид, мужик так мужик, а барин так барин. Всякий смиренно понимает, кому что назначено от господа… Люди живут и славят бога…
В его голове мелькал уже план целой заметки: «Известно, что наш город, величайший в мире, привлекает к себе пришельцев из отдаленнейших частей
света. На днях мы имели случай наблюдать, как один из
этих дикарей…»
Но, вместо
этого, внезапно целая куча домов опять выступала из-за зелени, и Матвей опять попадал как будто в новый город; порой даже среди скромных коттеджей опять подымались гордые дома в шесть и семь этажей, а через несколько минут опять маленькие домики и такая же дорога, как будто
этот город не может кончиться, как будто он занял уже весь
свет…
— О уэлл! — ответил тот по-своему и стал объяснять Матвею, что Америка больше всего остального
света, —
это известно. Нью-Йорк — самый большой город Америки, а
этот мост — самый большой в Нью-Йорке. Из
этого Матвей, если бы понимал слова сторожа, мог бы заключить, чего стоят остальные мостишки перед
этим.
Конечно, если уже человеку жизнь не мила, то, пожалуй, лестно кинуться с самого большого моста в
свете, но, во-первых,
это трудно: не перелезешь через
эту сеть проволок и канатов, а во-вторых, мост построен совсем не для того.
Поэтому он быстро, повернулся и пошел к парку. Если бы кто смотрел на него в
это время с площади, то мог бы видеть, как белая одежда то теряется в тени деревьев, то мелькает опять на месячном
свете.
Потом
эти огни сбежали далеко вниз, отразились в каком-то клочке воды, потом совсем исчезли, и мимо окна, шипя и гудя, пробежала гранитная скала так близко, что на ней ясно отражался желтый
свет из окон вагона…
Неточные совпадения
Городничий. Не верьте, не верьте!
Это такие лгуны… им вот эдакой ребенок не поверит. Они уж и по всему городу известны за лгунов. А насчет мошенничества, осмелюсь доложить:
это такие мошенники, каких
свет не производил.
Городничий. Скажите! такой просвещенный гость, и терпит — от кого же? — от каких-нибудь негодных клопов, которым бы и на
свет не следовало родиться. Никак, даже темно в
этой комнате?
Почтмейстер. Знаю, знаю…
Этому не учите,
это я делаю не то чтоб из предосторожности, а больше из любопытства: смерть люблю узнать, что есть нового на
свете. Я вам скажу, что
это преинтересное чтение. Иное письмо с наслажденьем прочтешь — так описываются разные пассажи… а назидательность какая… лучше, чем в «Московских ведомостях»!
Больше полугода, как я в разлуке с тою, которая мне дороже всего на
свете, и, что еще горестнее, ничего не слыхал я о ней во все
это время.
Г-жа Простакова. Без наук люди живут и жили. Покойник батюшка воеводою был пятнадцать лет, а с тем и скончаться изволил, что не умел грамоте, а умел достаточек нажить и сохранить. Челобитчиков принимал всегда, бывало, сидя на железном сундуке. После всякого сундук отворит и что-нибудь положит. То-то эконом был! Жизни не жалел, чтоб из сундука ничего не вынуть. Перед другим не похвалюсь, от вас не потаю: покойник-свет, лежа на сундуке с деньгами, умер, так сказать, с голоду. А! каково
это?