Никто не видал последних его минут, не слыхал предсмертного стона. Апоплексический
удар повторился еще раз, спустя год, и опять миновал благополучно: только Илья Ильич стал бледен, слаб, мало ел, мало стал выходить в садик и становился все молчаливее и задумчивее, иногда даже плакал. Он предчувствовал близкую смерть и боялся ее.
Так прошло четыре тёмных, дождливых дня, на третий —
удар повторился, а ранним утром пятого дня грузный, рыжий Савелий Кожемякин помер, и минуту смерти его никто не видал. Монахиня, сидевшая у постели, вышла в кухню пить чай, пришёл Пушкарь сменить её; старик лежал, спрятав голову под подушку.
Неточные совпадения
— Как, ты и это помнишь, Андрей? Как же! Я мечтал с ними, нашептывал надежды на будущее, развивал планы, мысли и… чувства тоже, тихонько от тебя, чтоб ты на смех не поднял. Там все это и умерло, больше не
повторялось никогда! Да и куда делось все — отчего погасло? Непостижимо! Ведь ни бурь, ни потрясений не было у меня; не терял я ничего; никакое ярмо не тяготит моей совести: она чиста, как стекло; никакой
удар не убил во мне самолюбия, а так, Бог знает отчего, все пропадает!
Все мне вдруг снова представилось, точно вновь
повторилось: стоит он предо мною, а я бью его с размаху прямо в лицо, а он держит руки по швам, голову прямо, глаза выпучил как во фронте, вздрагивает с каждым
ударом и даже руки поднять, чтобы заслониться, не смеет — и это человек до того доведен, и это человек бьет человека!
Однажды ночью Вихров уже засыпал, как вдруг услыхал легонький
удар в дверь своего номера. Он прислушался;
удар снова
повторился.
Воспользовавшись тем, что по вечерам Адонирам ходил осматривать в храме работы, первый из них, Мафусаил, остановил его у южных ворот и стал требовать от него, чтобы он открыл ему слово мастеров; но Адонирам отказал ему в том и получил за то от Мафусаила
удар молотком; потом то же
повторилось с Адонирамом у северных ворот, где Фанор ударил его киркой.
— С ней два
удара собственно было! — отвечал тот с какой-то особенною пунктуальностью и резкостью. — Один вот первый вскоре после поступления дочери в кастелянши! — На слове этом Елпидифор Мартыныч приостановился немного. — Сами согласитесь, — продолжал он, грустно усмехаясь, — какой матери это может быть приятно!.. А потом-с другой раз
повторился, как дочь и оттуда переехала.