И воцарился Максим над людьми Божьими, венчался
царским венцом, и надел багряницу, и под открытым небом на улице деревни Никитиной скакал и плясал по-давыдовски, на струнах-органах возыгрывал, и, ставши христом, приял чин первосвященника и пророка над пророками.
Другие опасались коварства, думая, что государь желает только выведать их тайные мысли и что и им и тому, кого они признали бы достойным
царского венца, не миновать лютой казни.
Когда же пал Царьград и с ним прирожденный защитник православия, царь греческий, и Иоанн Васильевич женился на греческой царевне и на него перешло, вместе с
царским венцом и царскими регалиями, высокое звание, права и обязанности великого и единого поборника истинной веры, тогда русские с гордостью стали говорить.
«Что в славе и сане? // Любовь — мой высокий, мой
царский венец. // О милый, Минване // Всех витязей краше смиренный певец, // Зачем же уныло // На радость глядеть? // Все близко, что мило; // Оставим годам за годами лететь».
Неточные совпадения
И ты не обманулся. // Когда б нежданно истинный Димитрий // Явился нам — я первый бы навстречу // Ему пошел и перед ним сложил бы // Я власть мою и
царский мой
венец. // Но Дмитрий мертв! Он прах! Сомнений нет! // И лишь одни враги Руси, одни // Изменники тот распускают слух! // Забудь о нем. В Димитриевой смерти // Уверен я.
В день, // Когда
венец я
царский мой приял, // Я обещал: последнюю рубаху // Скорей отдать, чем допустить, чтоб был // Кто-либо нищ иль беден.
Брат, // Я радуюсь, что всей земли желанье // Исполнил ты. Я никого не знаю, // Опричь тебя, кто мог
венец бы
царский // Достойно несть.
Царица и сестра! // По твоему, ты знаешь, настоянью, // Не без борьбы душевной, я решился // Исполнить волю земскую и
царский // Приять
венец. Но, раз его прияв, // Почуял я, помазанный от Бога, // Что от него ж и сила мне дана // Владыкой быть и что восторг народа // Вокруг себя недаром слышу я. // Надеждой сердце полнится мое, // Спокойное доверие и бодрость // Вошли в него — и ими поделиться // Оно с тобою хочет!
Но если ты, свою познавши мерзость, // До нашего прихода с головы, // Со скверный своея, сам сложишь // Наш воровски похищенный
венец, // И в схиму облечешься, и смиренно // Во монастырь оплакивать свой грех // Затворишься, — мы, в жалости души, // Тебя на казнь не обречем, но милость // Тебе, Борису,
царскую мы нашу // Тогда явим.