Неточные совпадения
Тем, которые в
русском молчаливом офицере
узнают историческое лицо тогдашнего времени — я признаюсь заранее в небольшом анахронизме: этот офицер действительно был, под именем флорентийского купца, в Данциге, но не в конце осады, а при начале оной.
— Бога ради, барон! — сказала хозяйка, — не говорите этого при родственнике моем князе Радугине. Он без памяти от этой церкви, и
знаете ли почему? Потому что в построении ее участвовали одни
русские художники.
Вот, третьего дня, повез я под вечер проезжего — знашь ты, какой-то не
русской, не то француз, не то немец — леший его
знает, а по нашему-то бает; и такой добрый, двугривенный дал на водку.
— И, сударь! Придет беда, так все заговорят одним голосом, и дворяне и простой народ! То ли еще бывало в старину: и триста лет татары владели землею
русскою, а разве мы стали от этого сами татарами? Ведь все, а чем нас упрекает Сила Андреевич Богатырев, прививное, батюшка; а корень-то все
русской. Дремлем до поры до времени; а как очнемся да стрехнем с себя чужую пыль, так нас и не
узнаешь!
— Разумеется. Да
знаешь ли что? Я позабыл к тебе написать. Кажется, он знаком с семейством твоей Полины; по крайней мере он мне сказывал, что года два тому назад, в Париже, познакомился с какой-то
русской барыней, также Лидиной, и ездил часто к ней в дом. Тогда он был еще женат.
— А черт его
знает — полковник ли он, или нет! Они все меж собой запанибрата; платьем пообносились, так не
узнаешь, кто капрал, кто генерал. Да это бы еще ничего; отвели б ему фатеру где-нибудь на селе — в людской или в передбаннике, а то — помилуйте!.. забрался в барские хоромы да захватил под себя всю половину покойного мужа Прасковьи Степановны. Ну, пусть он полковник, сударь; а все-таки француз, все пил кровь нашу; так какой, склад
русской барыне водить с ним компанию?
— Вандал! да
знаешь ли, что ты называешь амбаром царскую вышку, или терем, в котором православные
русские цари отдыхали на пути своем в Троицкую лавру?
— Не
знаю, возвышает ли это душу, — перервал с улыбкою артиллерийской офицер, — но на всякой случай я уверен, что это поунизит гордость всемирных победителей и, что всего лучше, заставит
русских ненавидеть французов еще более. Посмотрите, как народ примется их душить! Они, дескать, злодеи, сожгли матушку Москву! А правда ли это или нет, какое нам до этого дело! Лишь только бы их резали.
— Постойте! — сказал генерал, — если они так спокойны, то, верно,
знают, как выйти из этого огненного лабиринта. Эй, голубчик! — продолжал он довольно чистым
русским языком, подойдя к мастеровому, — не можешь ли ты вывести нас к Тверской заставе?
— Да оттого-то именно я
знаю его лучше, чем вы, и не хочу, по примеру многих соотечественников моих, повторять нелепые рассказы о
русских и платить клеветой за всегдашнюю их ласку и гостеприимство.
Несмотря на строгую взыскательность некоторых критиков, которые, бог
знает почему, никак не дозволяют автору говорить от собственного своего лица с читателем, я намерен, оканчивая эту главу, сказать слова два об одном не совсем еще решенном у нас вопросе: точно ли
русские, а не французы сожгли Москву?..
— Насильно!.. насильно!.. Но если эти дуры не
знают общежития!.. Что за народ эти
русские!.. Мне кажется, они еще глупее немцев… А как бестолковы!.. С ними говоришь чистым французским языком — ни слова не понимают. Sacristie! Comme ils sont bêtes ces barbares! [Черт возьми! Как глупы эти варвары! (франц.)]
— Ну, Владимир! — сказал он, дослушав рассказ своего друга, — теперь я понимаю, отчего побледнел Сеникур, когда вспомнил о своем венчанье… Ах, батюшки! да
знаешь ли, что из этого можно сделать такую адскую трагедию à la madam Радклиф [в стиле мадам Радклиф (франц.)], что у всех зрителей волосы станут дыбом! Кладбище… полночь… и вдобавок сумасшедшая Федора… какие богатые материалы!.. Ну, свадебка!.. Я не охотник до
русских стихов, а поневоле вспомнишь Озерова...
— Вы все бедны! — запищал итальянской вольтижер [Егерь, стрелок. (Прим. автора.)], схватив за ворот Рославлева. —
Знаем мы вас, господа
русские — malledeto! [проклятье! (итал.)]
— Да что вы в Перервинском монастыре все латыши, что ль, а не
русские?
Знаешь ли, как это не по нутру нашим мужичкам? Что, дескать, за притча такая? Кажись, церковник-то, что к нам пристал, детина бравый, а все по-французскому говорит.
— Мы, Пахомыч, — сказал рыжий мужик, — захватили одного живьем. Кто его
знает? баит по-нашему и стоит в том, что он православный. Он наговорил нам с три короба: вишь, ушел из Москвы, и русской-то он офицер, и вовсе не якшается с нашими злодеями, и то и се, и дьявол его
знает! Да все лжет, проклятый! не верьте; он притоманный француз.
— Почему
знаю? Вот еще что! Нет, господин церковник! мы получше твоего
знаем французские-то мундиры: под Устерлицем я на них насмотрелся. Да и станет ли
русской офицер петь французские песни? А он так горло и драл.
— Погодите, братцы! — заговорил крестьянин в синем кафтане, — коли этот полоненник доподлинно не
русской, так мы такую найдем улику, что ему и пикнуть неча будет. Не велика фигура, что он баит по-нашему: ведь французы на все смышлены, только бога-то не
знают. Помните ли, ребята, ономнясь, как мы их сотни полторы в одно утро уходили, был ли хоть на одном из этих басурманов крест господень?
У мирской избы сидел на скамье начальник отряда и некоторые из его офицеров. Кругом толпился народ, а подле самой скамьи стояли сержант и семинарист.
Узнав в бледном молодом человеке, который в изорванной фризовой шинели походил более на нищего, чем на
русского офицера, старинного своего знакомца, начальник отряда обнял по-дружески Рославлева и, пожимая ему руку, не мог удержаться от невольного восклицания...
— Я
знаю, — продолжал хладнокровно
русской генерал, — что король неаполитанский приехал ко мне просить пощады своим фуражирам и завести род переговоров, чтоб успокоить хотя несколько своих солдат.
Желая
знать, как долго будет продолжаться эта мистификация, я выпил полстакана какой-то микстуры, которая походила на
русской, разведенный водою квас.
— Да что ты, Мильсан, веришь
русским? — вскричал молодой кавалерист, — ведь теперь за них мороз не станет драться; а бедные немцы так привыкли от нас бегать, что им в голову не придет порядком схватиться — и с кем же?.. с самим императором!
Русские нарочно выдумали это известие, чтоб мы скорей сдались, Ils sont malins ces barbares! [Они хитры, эти варвары! (франц.)] Не правда ли, господин Папилью? — продолжал он, относясь к толстому офицеру. — Вы часто бываете у Раппа и должны
знать лучше нашего…
Мы, кажется, с Шамбюром не трусы; но недолго пробыли на верхней батарее, которую, можно сказать, осыпало неприятельскими ядрами, а этот чудак расположился на ней, как дома; закурил трубку и пустился в такие разговоры с нашими артиллеристами, что они рты разинули, и что всего забавнее — рассердился страх на
русских, и
знаете ли за что?..
Вы
знаете, что по приказанию Раппа сидит теперь в тюрьме какой-то флорентийский купец; не
знаю почему, генерал Дерикур подозревает, что он
русской шпион.
— Однако ж дадите! — вскричал гусар, и глаза его засверкали. —
Знаете ли вы, господин жандарм, что этот офицер мой пленник? я вырвал его из средины
русского войска; он принадлежит мне; он моя собственность, и никто в целом мире не волен располагать им без моего согласия.
Весь город
знает, что эта
русская была просто любовницею Сеникура, и, несмотря на то, она смеет называть себя его женою!
Я помню, что очутилась опять подле французских солдат; не
знаю, как это сделалось… помню только, что я просилась опять в город, что меня не пускали, что кто-то сказал подле меня, что я
русская, что Дольчини был тут же вместе с французскими офицерами; он уговорил их пропустить меня; привел сюда, и если я еще не умерла с голода, то за это обязана ему… да, мой друг! я просила милостину для моего сына, а он умер…
Неточные совпадения
Они
знали его щедрость, и чрез полчаса больной гамбургский доктор, живший наверху, с завистью смотрел в окно на эту веселую
русскую компанию здоровых людей, собравшуюся под каштаном.
―
Знаю вас и вашу полезную, ― опять он поймал моль, ― деятельность, как и всякий
Русский, ― сказал адвокат наклонившись.
— Я не имею удовольствия
знать этого господина Левина, — улыбаясь сказал Вронский, — но, вероятно, он никогда не видал тех машин, которые он осуждает. А если видел и испытывал, то кое-как, и не заграничную, а какую-нибудь
русскую. А какие же тут могут быть взгляды?
— А мы живем и ничего не
знаем, — сказал раз Вронский пришедшему к ним поутру Голенищеву. — Ты видел картину Михайлова? — сказал он, подавая ему только что полученную утром
русскую газету и указывая на статью о
русском художнике, жившем в том же городе и окончившем картину, о которой давно ходили слухи и которая вперед была куплена. В статье были укоры правительству и Академии за то, что замечательный художник был лишен всякого поощрения и помощи.
— Не
знаю, я не пробовал подолгу. Я испытывал странное чувство, — продолжал он. — Я нигде так не скучал по деревне,
русской деревне, с лаптями и мужиками, как прожив с матушкой зиму в Ницце. Ницца сама по себе скучна, вы
знаете. Да и Неаполь, Сорренто хороши только на короткое время. И именно там особенно живо вспоминается Россия, и именно деревня. Они точно как…