Неточные совпадения
Подумай, представь себе
только, каково страдал тогда твой отец от этой клеветы.
— Полно, Ваня, оставь, — прервала она, крепко сжав мою руку и улыбнувшись сквозь слезы. — Добрый, добрый Ваня! Добрый, честный ты человек! И ни слова-то о себе! Я же тебя оставила первая, а ты все простил,
только об моем счастье и
думаешь. Письма нам переносить хочешь…
Я, например, если не удастся роман (я, по правде, еще и давеча
подумал, что роман глупость, а теперь
только так про него рассказал, чтоб выслушать ваше решение), — если не удастся роман, то я ведь в крайнем случае могу давать уроки музыки.
Через минуту я выбежал за ней в погоню, ужасно досадуя, что дал ей уйти! Она так тихо вышла, что я не слыхал, как отворила она другую дверь на лестницу. С лестницы она еще не успела сойти,
думал я, и остановился в сенях прислушаться. Но все было тихо, и не слышно было ничьих шагов.
Только хлопнула где-то дверь в нижнем этаже, и опять все стало тихо.
— Ты ведь говорил, Ваня, что он был человек хороший, великодушный, симпатичный, с чувством, с сердцем. Ну, так вот они все таковы, люди-то с сердцем, симпатичные-то твои!
Только и умеют, что сирот размножать! Гм… да и умирать-то, я
думаю, ему было весело!.. Э-э-эх! Уехал бы куда-нибудь отсюда, хоть в Сибирь!.. Что ты, девочка? — спросил он вдруг, увидев на тротуаре ребенка, просившего милостыню.
— Любовь сильна; новая любовь может удержать его. Если и воротится ко мне, так
только разве на минуту, как ты
думаешь?
— Ты
думаешь, Ваня? Боже, если б я это знала наверное! О, как бы я желала его видеть в эту минуту,
только взглянуть на него. Я бы по лицу его все узнала! И нет его! Нет его!
— Нет, пойдем! Я тебя
только ждала, Ваня! Я уже три дня об этом
думаю. Об этом-то деле я и писала к тебе… Ты меня должен проводить; ты не должен отказать мне в этом… Я тебя ждала… Три дня… Там сегодня вечер… он там… пойдем!
— Послушай, Алеша, ты бы лучше рассказывал о деле! — вскричала нетерпеливая Наташа. — Я
думала, ты что-нибудь про наше расскажешь, а тебе
только хочется рассказать, как ты там отличился у графа Наинского. Какое мне дело до твоего графа!
Завтра я опять к княгине, но отец все-таки благороднейший человек — не
думайте чего-нибудь, и хоть отдаляет меня от тебя, Наташа, но это потому, что он ослеплен, потому что ему миллионов Катиных хочется, а у тебя их нет; и хочет он их для одного меня, и
только по незнанию несправедлив к тебе.
У них сегодня никого не было,
только мы одни, и ты напрасно
думала, Наташа, что там был званый вечер.
Да
только подумала, глядь — она и бежала вчера!
— Конечно, конечно! — подтверждал я, а про себя
подумал: «Ты, верно, об этом
только и
думаешь теперь, ходя по комнате, моя бедняжка, и, может, еще больше сомневаешься, чем я».
— Неужели можно так волноваться из-за того
только, что дурной человек что-нибудь
подумает? Да пусть его
думает! — сказал я.
Наконец она и в самом деле заснула и, к величайшему моему удовольствию, спокойно, без бреду и без стонов. На меня напало раздумье; Наташа не
только могла, не зная, в чем дело, рассердиться на меня за то, что я не приходил к ней сегодня, но даже,
думал я, наверно будет огорчена моим невниманием именно в такое время, когда, может быть, я ей наиболее нужен. У нее даже наверно могли случиться теперь какие-нибудь хлопоты, какое-нибудь дело препоручить мне, а меня, как нарочно, и нет.
Что же касается до Анны Андреевны, то я совершенно не знал, как завтра отговорюсь перед нею. Я думал-думал и вдруг решился сбегать и туда и сюда. Все мое отсутствие могло продолжаться всего
только два часа. Елена же спит и не услышит, как я схожу. Я вскочил, накинул пальто, взял фуражку, но
только было хотел уйти, как вдруг Елена позвала меня. Я удивился: неужели ж она притворялась, что спит?
Я видел, что она хочет зачем-то замять наш разговор и свернуть на другое. Я оглядел ее пристальнее: она была видимо расстроена. Впрочем, заметив, что я пристально слежу за ней и в нее вглядываюсь, она вдруг быстро и как-то гневно взглянула на меня и с такою силою, что как будто обожгла меня взглядом. «У нее опять горе, —
подумал я, —
только она говорить мне не хочет».
— Да уж так… Куда ж это он опять пошел? В тот раз вы
думали, что он ко мне ходил. Видишь, Ваня, если можешь, зайди ко мне завтра. Может быть, я кой-что и скажу тебе… Совестно мне
только тебя беспокоить; а теперь шел бы ты домой к своей гостье. Небось часа два прошло, как ты вышел из дома?
Возвратился я домой грустный и был страшно поражен,
только что вошел в дверь. Было уже темно. Я разглядел, что Елена сидела на диване, опустив на грудь голову, как будто в глубокой задумчивости. На меня она и не взглянула, точно была в забытьи. Я подошел к ней; она что-то шептала про себя. «Уж не в бреду ли?» —
подумал я.
— Как вы изумляетесь! А я так
думала, что вы не
только не станете изумляться, но даже заранее знали, что так и будет.
Я уж и не говорю о твоей судьбе, но
подумай, если
только в тебе честные намерения, вместе с собой ты губишь и Наталью Николаевну, решительно губишь!
— Я говорю, — настойчиво перебила Наташа, — вы спросили себя в тот вечер: «Что теперь делать?» — и решили: позволить ему жениться на мне, не в самом деле, а
только так, на словах,чтоб
только его успокоить. Срок свадьбы,
думали вы, можно отдалять сколько угодно; а между тем новая любовь началась; вы это заметили. И вот на этом-то начале новой любви вы все и основали.
— Успокойтесь, утешьтесь, Наталья Николаевна, — утешал князь, — все это исступление, мечты, уединение… Вы так были раздражены его легкомысленным поведением… Но ведь это
только одно легкомыслие с его стороны. Самый главный факт, про который вы особенно упоминали, происшествие во вторник, скорей бы должно доказать вам всю безграничность его привязанности к вам, а вы, напротив,
подумали…
— Только-то? Это все доказательства? Но
подумайте, исступленная вы женщина: этой выходкой (как вы называете мое предложение во вторник) я слишком себя связывал. Это было бы слишком легкомысленно для меня.
— О мамаше… о Бубновой… о дедушке. Он сидел часа два. Нелли как будто не хотелось рассказывать, об чем они говорили. Я не расспрашивал, надеясь узнать все от Маслобоева. Мне показалось
только, что Маслобоев нарочно заходил без меня, чтоб застать Нелли одну. «Для чего ему это?» —
подумал я.
— Я ведь
только так об этом заговорила; будемте говорить о самом главном. Научите меня, Иван Петрович: вот я чувствую теперь, что я Наташина соперница, я ведь это знаю, как же мне поступать? Я потому и спросила вас: будут ли они счастливы. Я об этом день и ночь
думаю. Положение Наташи ужасно, ужасно! Ведь он совсем ее перестал любить, а меня все больше и больше любит. Ведь так?
«Но для чего ж она как раз очутилась у дверей?» —
подумал я и вдруг с удивлением заметил, что она была в шубейке (я
только что купил ей у знакомой старухи торговки, зашедшей ко мне на квартиру и уступавшей мне иногда свой товар в долг); следовательно, она собиралась куда-то идти со двора и, вероятно, уже отпирала дверь, как вдруг эпилепсия поразила ее. Куда ж она хотела идти? Уж не была ли она и тогда в бреду?
Я чувствую, что я отвлекусь от рассказа, но в эту минуту мне хочется
думать об одной
только Нелли. Странно: теперь, когда я лежу на больничной койке один, оставленный всеми, кого я так много и сильно любил, — теперь иногда одна какая-нибудь мелкая черта из того времени, тогда часто для меня не приметная и скоро забываемая, вдруг приходя на память, внезапно получает в моем уме совершенно другое значение, цельное и объясняющее мне теперь то, чего я даже до сих пор не умел понять.
— Да, доктор. Она действительно странная, но я все приписываю болезненному раздражению. Вчера она была очень послушна; сегодня же, когда я ей подносил лекарство, она пихнула ложку как будто нечаянно, и все пролилось. Когда же я хотел развести новый порошок, она вырвала у меня всю коробку и ударила ее об пол, а потом залилась слезами…
Только, кажется, не оттого, что ее заставляли принимать порошки, — прибавил я,
подумав.
Она ждала нашего гнева,
думала, что ее начнут бранить, упрекать, и, может быть, ей, бессознательно, того
только и хотелось в эту минуту, — чтоб иметь предлог тотчас же заплакать, зарыдать, как в истерике, разбросать опять порошки, как давеча, и даже разбить что-нибудь с досады, и всем этим утолить свое капризное, наболевшее сердечко.
Но назавтра же Нелли проснулась грустная и угрюмая, нехотя отвечала мне. Сама же ничего со мной не заговаривала, точно сердилась на меня. Я заметил
только несколько взглядов ее, брошенных на меня вскользь, как бы украдкой; в этих взглядах было много какой-то затаенной сердечной боли, но все-таки в них проглядывала нежность, которой не было, когда она прямо глядела на меня. В этот-то день и происходила сцена при приеме лекарства с доктором; я не знал, что
подумать.
— И
только я от нее это «так» и выпытала, — заключила Александра Семеновна, отирая свои слезы, — что это она за горемычная такая? Родимец, что ли, это? Как вы
думаете, Иван Петрович?
Ты так меня любишь, что, верно, и дома
только обо мне одной заботишься, говоришь и
думаешь, а потому на нее обращаешь мало внимания.
Видно
только было, что горячее чувство, заставившее его схватить перо и написать первые, задушевные строки, быстро, после этих первых строк, переродилось в другое: старик начинал укорять дочь, яркими красками описывал ей ее преступление, с негодованием напоминал ей о ее упорстве, упрекал в бесчувственности, в том, что она ни разу, может быть, и не
подумала, что сделала с отцом и матерью.
— Что же? Ждала я тебя теперь, Ваня, эти полчаса, как он ушел, и как ты
думаешь, о чем
думала, о чем себя спрашивала? Спрашивала: любила я его иль не любила и что это такое была наша любовь? Что, тебе смешно, Ваня, что я об этом
только теперь себя спрашиваю?
«Я сидела и слушала, — рассказывала мне Наташа, — но я сначала, право, как будто не понимала его. Помню
только, что пристально, пристально глядела на него. Он взял мою руку и начал пожимать ее в своей. Это ему, кажется, было очень приятно. Я же до того была не в себе, что и не
подумала вырвать у него руку».
Когда я пришла домой, я отдала деньги и все рассказала мамаше, и мамаше сделалось хуже, а сама я всю ночь была больна и на другой день тоже вся в жару была, но я
только об одном
думала, потому что сердилась на дедушку, и когда мамаша заснула, пошла на улицу, к дедушкиной квартире, и, не доходя, стала на мосту.
Место-то ему, Иван Петрович, выходит;
только как
подумаю, что в Перми, так и захолонет у меня на душе…
— Я и сама все
думала, что это
только сон, — сказала Нелли, — и не говорила никому.