Неточные совпадения
Иван Карлович был наконец пойман и уличен на деле,
очень обиделся,
много говорил про немецкую честность; но, несмотря на все это, был прогнан и даже с некоторым бесславием.
Кроме того, Алеша
много проживал денег тихонько от Наташи; увлекался за товарищами, изменял ей; ездил к разным Жозефинам и Миннам; а между тем он все-таки
очень любил ее.
Она хороша собой, прекрасно воспитана, с превосходным характером и
очень умна, хотя во
многом еще ребенок.
Я не скрыл от вас ничего, не скрываю и теперь; я
очень люблю карьеры, деньги, знатность, даже чины; сознательно считаю
многое из этого предрассудком, но люблю эти предрассудки и решительно не хочу попирать их.
Я поехал. Но, проехав по набережной несколько шагов, отпустил извозчика и, воротившись назад в Шестую линию, быстро перебежал на другую сторону улицы. Я увидел ее; она не успела еще
много отойти, хотя шла
очень скоро и все оглядывалась; даже остановилась было на минутку, чтоб лучше высмотреть: иду ли я за ней или нет? Но я притаился в попавшихся мне воротах, и она меня не заметила. Она пошла далее, я за ней, все по другой стороне улицы.
— Ах, Алеша, какой ты… мы сейчас, — отвечала Катя. — Нам ведь так
много надо переговорить вместе, Иван Петрович, что не знаю, с чего и начать. Мы
очень поздно знакомимся; надо бы раньше, хоть я вас и давным-давно знаю. И так мне хотелось вас видеть. Я даже думала вам письмо написать…
Вот спроси Ивана Петровича, теперь уж он здесь и подтвердит тебе, что Наташа ревнива и хоть
очень любит меня, но в любви ее
много эгоизма, потому что она ничем не хочет для меня пожертвовать.
Она в иных случаях как будто пренебрегала уменьем владеть собою, ставя прежде всего истину, а всякую жизненную выдержку считала за условный предрассудок и, кажется, тщеславилась таким убеждением, что случается со
многими пылкими людьми, даже и не в
очень молодых годах.
— Разумеется, Алеша, и сам со слезами рассказывал: это было ведь хорошо с его стороны, и мне
очень понравилось. Мне кажется, он вас больше любит, чем вы его, Иван Петрович. Вот эдакими-то вещами он мне и нравится. Ну, а во-вторых, я потому с вами так прямо говорю, как сама с собою, что вы
очень умный человек и
много можете мне дать советов и научить меня.
— Я думаю, что хорошо. Так, навестила бы вас… — прибавила она, улыбнувшись. — Я ведь к тому говорю, что я, кроме того, что вас уважаю, — я вас
очень люблю… И у вас научиться
многому можно. А я вас люблю… И ведь это не стыдно, что я вам про все это говорю?
— Это мне дальняя родня. Они
очень умные и
очень честные, но уж
много говорят… Я их знаю…
Не могу удержаться от странного и, может быть, совершенно не идущего к делу замечания. Из трехчасового моего разговора с Катей я вынес, между прочим, какое-то странное, но вместе с тем глубокое убеждение, что она до того еще вполне ребенок, что совершенно не знает всей тайны отношений мужчины и женщины. Это придавало необыкновенную комичность некоторым ее рассуждениям и вообще серьезному тону, с которым она говорила о
многих очень важных вещах…
— Гм! Ирритация [здесь: досадно]. Прежние большие несчастия (я подробно и откровенно рассказал доктору
многое из истории Нелли, и рассказ мой
очень поразил его), все это в связи, и вот от этого и болезнь. Покамест единственное средство — принимать порошки, и она должна принять порошок. Я пойду и еще раз постараюсь внушить ей ее обязанность слушаться медицинских советов и… то есть говоря вообще… принимать порошки.
Но я ее успокоил, и она
очень удивилась и даже опечалилась, что дела-то оказывается вовсе не так
много.
Тотчас же торопливым шепотом начала она мне рассказывать, что Нелли сначала была
очень весела, даже
много смеялась, но потом стала скучна и, видя, что я не прихожу, замолчала и задумалась.
В этот вечер решалась наша судьба: нам было
много о чем говорить с Наташей, но я все-таки ввернул словечко о Нелли и рассказал все, что случилось, со всеми подробностями. Рассказ мой
очень заинтересовал и даже поразил Наташу.
— Ты не сердись, Алеша, — прибавила она, — это я потому, что мне
много надо переговорить с Наташей, об
очень важном и о серьезном, чего ты не должен слышать. Будь же умен, поди. А вы, Иван Петрович, останьтесь. Вы должны выслушать весь наш разговор.
— Что вы! Куды мне!.. голубчик вы мой! — прибавила она, дрожавшей рукой взяв руку Наташи, и обе опять примолкли, всматриваясь друг в друга. — Вот что, мой ангел, — прервала Катя, — нам всего полчаса быть вместе; madame Albert [мадам Альбер (франц.)] и на это едва согласилась, а нам
много надо переговорить… Я хочу… я должна… ну я вас просто спрошу:
очень вы любите Алешу?
Меня же учила молиться за дедушку, и сама молилась и
много мне еще рассказывала, как она прежде жила с дедушкой и как дедушка ее
очень любил, больше всех.
Когда я его сама спрашивала, то он был
очень рад; потому я и стала часто его спрашивать, и он все рассказывал и про бога
много говорил.
Катя довольно кратко, в нескольких строках, уведомляла, что Алеша действительно
очень грустит,
много плачет и как будто в отчаянии, даже болен немного, но что она с ним и что он будет счастлив.
Но наконец с Нелли сделалось дурно, и ее отнесли назад. Старик
очень испугался и досадовал, что ей дали так
много говорить. С ней был какой-то припадок, вроде обмирания. Этот припадок повторялся с ней уже несколько раз. Когда он кончился, Нелли настоятельно потребовала меня видеть. Ей надо было что-то сказать мне одному. Она так упрашивала об этом, что в этот раз доктор сам настоял, чтоб исполнили ее желание, и все вышли из комнаты.
Неточные совпадения
Хотя и взяточник, но ведет себя
очень солидно; довольно сурьёзен; несколько даже резонёр; говорит ни громко, ни тихо, ни
много, ни мало.
Почтмейстер. Нет, о петербургском ничего нет, а о костромских и саратовских
много говорится. Жаль, однако ж, что вы не читаете писем: есть прекрасные места. Вот недавно один поручик пишет к приятелю и описал бал в самом игривом…
очень,
очень хорошо: «Жизнь моя, милый друг, течет, говорит, в эмпиреях: барышень
много, музыка играет, штандарт скачет…» — с большим, с большим чувством описал. Я нарочно оставил его у себя. Хотите, прочту?
Бобчинский и Добчинский, оба низенькие, коротенькие,
очень любопытные; чрезвычайно похожи друг на друга; оба с небольшими брюшками; оба говорят скороговоркою и чрезвычайно
много помогают жестами и руками. Добчинский немножко выше и сурьезнее Бобчинского, но Бобчинский развязнее и живее Добчинского.
Очень может статься, что
многое из рассказанного выше покажется читателю чересчур фантастическим. Какая надобность была Бородавкину делать девятидневный поход, когда Стрелецкая слобода была у него под боком и он мог прибыть туда через полчаса? Как мог он заблудиться на городском выгоне, который ему, как градоначальнику, должен быть вполне известен? Возможно ли поверить истории об оловянных солдатиках, которые будто бы не только маршировали, но под конец даже налились кровью?
Депутация, хотя и вызванная по инициативе Алексея Александровича, представляла
много неудобств и даже опасностей, и Алексей Александрович был
очень рад, что застал ее в Москве.