Неточные совпадения
Тут нужно быть
как можно неприметнее…
Но никто не разделял его счастия; молчаливый товарищ его смотрел на все эти взрывы даже враждебно и с недоверчивостью. Был
тут и еще один человек, с виду похожий
как бы на отставного чиновника. Он сидел особо, перед своею посудинкой, изредка отпивая и посматривая кругом. Он был тоже
как будто в некотором волнении.
Сначала сам добивался от Сонечки, а
тут и в амбицию вдруг вошли: «
Как, дескать, я, такой просвещенный человек, в одной квартире с таковскою буду жить?» А Катерина Ивановна не спустила, вступилась… ну и произошло…
Ясно, что
тут не кто иной,
как Родион Романович Раскольников в ходу и на первом плане стоит.
— Ах, ах,
как нехорошо! Ах, стыдно-то
как, барышня, стыд-то
какой! — Он опять закачал головой, стыдя, сожалея и негодуя. — Ведь вот задача! — обратился он к Раскольникову и
тут же, мельком, опять оглядел его с ног до головы. Странен, верно, и он ему показался: в таких лохмотьях, а сам деньги выдает!
— Говорю вам: впереди меня шла, шатаясь,
тут же на бульваре.
Как до скамейки дошла, так и повалилась.
«Двадцать копеек мои унес, — злобно проговорил Раскольников, оставшись один. — Ну пусть и с того тоже возьмет, да и отпустит с ним девочку, тем и кончится… И чего я ввязался
тут помогать? Ну мне ль помогать? Имею ль я право помогать? Да пусть их переглотают друг друга живьем, — мне-то чего? И
как я смел отдать эти двадцать копеек. Разве они мои?»
Особенное обстоятельство привлекает его внимание: на этот раз
тут как будто гулянье, толпа разодетых мещанок, баб, их мужей и всякого сброду.
Тут лохмотья его не обращали на себя ничьего высокомерного внимания, и можно было ходить в
каком угодно виде, никого не скандализируя.
Раскольников
тут уже прошел и не слыхал больше. Он проходил тихо, незаметно, стараясь не проронить ни единого слова. Первоначальное изумление его мало-помалу сменилось ужасом,
как будто мороз прошел по спине его. Он узнал, он вдруг, внезапно и совершенно неожиданно узнал, что завтра, ровно в семь часов вечера, Лизаветы, старухиной сестры и единственной ее сожительницы, дома не будет и что, стало быть, старуха, ровно в семь часов вечера, останется дома одна.
Это уже одно показалось Раскольникову как-то странным: он сейчас оттуда, а
тут как раз про нее же.
Конечно, случайность, но он вот не может отвязаться теперь от одного весьма необыкновенного впечатления, а
тут как раз ему
как будто кто-то подслуживается: студент вдруг начинает сообщать товарищу об этой Алене Ивановне разные подробности.
Этот ничтожный трактирный разговор имел чрезвычайное на него влияние при дальнейшем развитии дела:
как будто действительно было
тут какое-то предопределение, указание…
И если бы даже случилось когда-нибудь так, что уже все до последней точки было бы им разобрано и решено окончательно и сомнений не оставалось бы уже более никаких, — то тут-то бы, кажется, он и отказался от всего,
как от нелепости, чудовищности и невозможности.
Он шел дорогой тихо и степенно, не торопясь, чтобы не подать
каких подозрений. Мало глядел он на прохожих, даже старался совсем не глядеть на лица и быть
как можно неприметнее.
Тут вспомнилась ему его шляпа. «Боже мой! И деньги были третьего дня, и не мог переменить на фуражку!» Проклятие вырвалось из души его.
Дверь,
как и тогда, отворилась на крошечную щелочку, и опять два вострые и недоверчивые взгляда уставились на него из темноты.
Тут Раскольников потерялся и сделал было важную ошибку.
Ни одного мига нельзя было терять более. Он вынул топор совсем, взмахнул его обеими руками, едва себя чувствуя, и почти без усилия, почти машинально, опустил на голову обухом. Силы его
тут как бы не было. Но
как только он раз опустил топор,
тут и родилась в нем сила.
Вдруг он припомнил и сообразил, что этот большой ключ, с зубчатою бородкой, который
тут же болтается с другими маленькими, непременно должен быть вовсе не от комода (
как и в прошлый раз ему на ум пришло), а от какой-нибудь укладки, и что в этой-то укладке, может быть, все и припрятано.
И, наконец, когда уже гость стал подниматься в четвертый этаж,
тут только он весь вдруг встрепенулся и успел-таки быстро и ловко проскользнуть назад из сеней в квартиру и притворить за собой дверь. Затем схватил запор и тихо, неслышно, насадил его на петлю. Инстинкт помогал. Кончив все, он притаился не дыша, прямо сейчас у двери. Незваный гость был уже тоже у дверей. Они стояли теперь друг против друга,
как давеча он со старухой, когда дверь разделяла их, а он прислушивался.
— Да
как же вы не понимаете? Значит, кто-нибудь из них дома. Если бы все ушли, так снаружи бы ключом заперли, а не на запор изнутри. А
тут, — слышите,
как запор брякает? А чтобы затвориться на запор изнутри, надо быть дома, понимаете? Стало быть, дома сидят, да не отпирают!
Он очень хорошо знал, он отлично хорошо знал, что они в это мгновение уже в квартире, что очень удивились, видя, что она отперта, тогда
как сейчас была заперта, что они уже смотрят на тела и что пройдет не больше минуты,
как они догадаются и совершенно сообразят, что
тут только что был убийца и успел куда-нибудь спрятаться, проскользнуть мимо них, убежать; догадаются, пожалуй, и о том, что он в пустой квартире сидел, пока они вверх проходили.
Наконец, вот и переулок; он поворотил в него полумертвый;
тут он был уже наполовину спасен и понимал это: меньше подозрений, к тому же
тут сильно народ сновал, и он стирался в нем,
как песчинка. Но все эти мучения до того его обессилили, что он едва двигался. Пот шел из него каплями, шея была вся смочена «Ишь нарезался!» — крикнул кто-то ему, когда он вышел на канаву.
Он плохо теперь помнил себя; чем дальше, тем хуже. Он помнил, однако,
как вдруг, выйдя на канаву, испугался, что мало народу и что
тут приметнее, и хотел было поворотить назад в переулок. Несмотря на то, что чуть не падал, он все-таки сделал крюку и пришел домой с другой совсем стороны.
С изумлением оглядывал он себя и все кругом в комнате и не понимал:
как это он мог вчера, войдя, не запереть дверь на крючок и броситься на диван не только не раздевшись, но даже в шляпе: она скатилась и
тут же лежала на полу, близ подушки.
И
тут как я стал скоро дворник позваль и Карль пришоль, он взял Карль и глаз прибиль, и Генриет тоже глаз прибиль, а мне пять раз щеку биль.
Не замечая никого во дворе, он прошагнул в ворота и
как раз увидал, сейчас же близ ворот, прилаженный у забора желоб (
как и часто устраивается в таких домах, где много фабричных, артельных, извозчиков и проч.), а над желобом,
тут же на заборе, надписана была мелом всегдашняя в таких случаях острота: «Сдесь становитца воз прещено».
Он остановился вдруг, когда вышел на набережную Малой Невы, на Васильевском острове, подле моста. «Вот
тут он живет, в этом доме, — подумал он. — Что это, да никак я к Разумихину сам пришел! Опять та же история,
как тогда… А очень, однако же, любопытно: сам я пришел или просто шел, да сюда зашел? Все равно; сказал я… третьего дня… что к нему после того на другой день пойду, ну что ж, и пойду! Будто уж я и не могу теперь зайти…»
—
Как, разве я не рассказывал? Аль нет? Да бишь я тебе только начало рассказывал… вот, про убийство старухи-то закладчицы, чиновницы… ну,
тут и красильщик теперь замешался…
— Да, мошенник какой-то! Он и векселя тоже скупает. Промышленник. Да черт с ним! Я ведь на что злюсь-то, понимаешь ты это? На рутину их дряхлую, пошлейшую, закорузлую злюсь… А
тут, в одном этом деле, целый новый путь открыть можно. По одним психологическим только данным можно показать,
как на истинный след попадать должно. «У нас есть, дескать, факты!» Да ведь факты не всё; по крайней мере половина дела в том,
как с фактами обращаться умеешь!
Тут и захотел я его задержать: „Погоди, Миколай, говорю, аль не выпьешь?“ А сам мигнул мальчишке, чтобы дверь придержал, да из-за застойки-то выхожу:
как он
тут от меня прыснет, да на улицу, да бегом, да в проулок, — только я и видел его.
Тут я и сумления моего решился, потому его грех,
как есть…»
— Врешь ты, деловитости нет, — вцепился Разумихин. — Деловитость приобретается трудно, а с неба даром не слетает. А мы чуть не двести лет
как от всякого дела отучены… Идеи-то, пожалуй, и бродят, — обратился он к Петру Петровичу, — и желание добра есть, хоть и детское; и честность даже найдется, несмотря на то, что
тут видимо-невидимо привалило мошенников, а деловитости все-таки нет! Деловитость в сапогах ходит.
Тут есть большой дом, весь под распивочными и прочими съестно-выпивательными заведениями; из них поминутно выбегали женщины, одетые,
как ходят «по соседству» — простоволосые и в одних платьях.
— Из шестого! Ax ты, мой воробушек! С пробором, в перстнях — богатый человек! Фу,
какой миленький мальчик! —
Тут Раскольников залился нервным смехом, прямо в лицо Заметову. Тот отшатнулся, и не то чтоб обиделся, а уж очень удивился.
— Фу,
какие вы страшные вещи говорите! — сказал, смеясь, Заметов. — Только все это один разговор, а на деле, наверно, споткнулись бы.
Тут, я вам скажу, по-моему, не только нам с вами, даже натертому, отчаянному человеку за себя поручиться нельзя. Да чего ходить — вот пример: в нашей-то части старуху-то убили. Ведь уж, кажется, отчаянная башка, среди бела дня на все риски рискнул, одним чудом спасся, — а руки-то все-таки дрогнули: обокрасть не сумел, не выдержал; по делу видно…
— Кто? Вы? Вам поймать? Упрыгаетесь! Вот ведь что у вас главное: тратит ли человек деньги или нет? То денег не было, а
тут вдруг тратить начнет, — ну
как же не он? Так вас вот этакий ребенок надует на этом, коли захочет!
— Вы, кажется, разлакомились и хотите узнать,
как бы я и
тут поступил? — спросил он с неудовольствием.
В контору надо было идти все прямо и при втором повороте взять влево: она была
тут в двух шагах. Но, дойдя до первого поворота, он остановился, подумал, поворотил в переулок и пошел обходом, через две улицы, — может быть, безо всякой цели, а может быть, чтобы хоть минуту еще протянуть и выиграть время. Он шел и смотрел в землю. Вдруг
как будто кто шепнул ему что-то на ухо. Он поднял голову и увидал, что стоит у тогодома, у самых ворот. С того вечера он здесь не был и мимо не проходил.
— Батюшки! — причитал кучер, —
как тут усмотреть! Коли б я гнал али б не кричал ему, а то ехал не поспешно, равномерно. Все видели: люди ложь, и я то ж. Пьяный свечки не поставит — известно!.. Вижу его, улицу переходит, шатается, чуть не валится, — крикнул одноважды, да в другой, да в третий, да и придержал лошадей; а он прямехонько им под ноги так и пал! Уж нарочно, что ль, он аль уж очень был нетверез… Лошади-то молодые, пужливые, — дернули, а он вскричал — они пуще… вот и беда.
— Эх, батюшка! Слова да слова одни! Простить! Вот он пришел бы сегодня пьяный,
как бы не раздавили-то, рубашка-то на нем одна, вся заношенная, да в лохмотьях, так он бы завалился дрыхнуть, а я бы до рассвета в воде полоскалась, обноски бы его да детские мыла, да потом высушила бы за окном, да
тут же,
как рассветет, и штопать бы села, — вот моя и ночь!.. Так чего уж
тут про прощение говорить! И то простила!
—
Тут, брат, стыдливость, молчаливость, застенчивость, целомудрие ожесточенное, и при всем этом — вздохи, и тает,
как воск, так и тает! Избавь ты меня от нее, ради всех чертей в мире! Преавенантненькая!.. Заслужу, головой заслужу!
Лучше всего прочтите ее сами;
тут есть пункт, который очень меня беспокоит… вы сейчас увидите сами,
какой это пункт, и… скажите мне ваше откровенное мнение, Дмитрий Прокофьич!
— Что мне теперь делать, Дмитрий Прокофьич? — заговорила Пульхерия Александровна, чуть не плача. — Ну
как я предложу Роде не приходить? Он так настойчиво требовал вчера отказа Петру Петровичу, а
тут и его самого велят не принимать! Да он нарочно придет,
как узнает, и… что тогда будет?
— Довольно верное замечание, — ответил тот, — в этом смысле действительно все мы, и весьма часто, почти
как помешанные, с маленькою только разницей, что «больные» несколько больше нашего помешаны, потому
тут необходимо различать черту. А гармонического человека, это правда, совсем почти нет; на десятки, а может, и на многие сотни тысяч по одному встречается, да и то в довольно слабых экземплярах…
— Это мы хорошо сделали, что теперь ушли, — заторопилась, перебивая, Пульхерия Александровна, — он куда-то по делу спешил; пусть пройдется, воздухом хоть подышит… ужас у него душно… а где
тут воздухом-то дышать? Здесь и на улицах,
как в комнатах без форточек. Господи, что за город!.. Постой, посторонись, задавят, несут что-то! Ведь это фортепиано пронесли, право…
как толкаются… Этой девицы я тоже очень боюсь…
— Предчувствие у меня такое, Дуня. Ну, веришь иль нет,
как вошла она, я в ту же минуту и подумала, что тут-то вот главное-то и сидит…
— Отнюдь не в часть и непременно к Порфирию! — крикнул в каком-то необыкновенном волнении Разумихин. — Ну,
как я рад! Да чего
тут, идем сейчас, два шага, наверно застанем!
— А я об вас еще от покойника тогда же слышала… Только не знала тогда еще вашей фамилии, да и он сам не знал… А теперь пришла… и
как узнала вчера вашу фамилию… то и спросила сегодня:
тут господин Раскольников где живет?.. И не знала, что вы тоже от жильцов живете… Прощайте-с… Я Катерине Ивановне…
Но едва только он успел принять серьезный вид и что-то пробормотать — вдруг,
как бы невольно, взглянул опять на Разумихина и
тут уже не мог выдержать: подавленный смех прорвался тем неудержимее, чем сильнее до сих пор сдерживался.
Я в том смысле, что
тут надо бы поболее точности, так сказать, более наружной определенности: извините во мне естественное беспокойство практического и благонамеренного человека, но нельзя ли
тут одежду, например, особую завести, носить что-нибудь, клеймы там, что ли,
какие?..