Неточные совпадения
Кроме тех двух пьяных, что попались на лестнице, вслед за ними же вышла
еще разом целая ватага, человек в пять, с
одною девкой и с гармонией.
Одна только
еще держалась кое-как и на нее-то он и застегивался, видимо желая не удаляться приличий.
Потом, уже достигнув зрелого возраста, прочла она несколько книг содержания романтического, да недавно
еще, через посредство господина Лебезятникова,
одну книжку «Физиологию» Льюиса [«Физиология» Льюиса — книга английского философа и физиолога Д. Г. Льюиса «Физиология обыденной жизни», в которой популярно излагались естественно-научные идеи.] — изволите знать-с? — с большим интересом прочла, и даже нам отрывочно вслух сообщала: вот и все ее просвещение.
Вдруг он вздрогнул:
одна, тоже вчерашняя, мысль опять пронеслась в его голове. Но вздрогнул он не оттого, что пронеслась эта мысль. Он ведь знал, он предчувствовал, что она непременно «пронесется», и уже ждал ее; да и мысль эта была совсем не вчерашняя. Но разница была в том, что месяц назад, и даже вчера
еще, она была только мечтой, а теперь… теперь явилась вдруг не мечтой, а в каком-то новом, грозном и совсем незнакомом ему виде, и он вдруг сам сознал это… Ему стукнуло в голову, и потемнело в глазах.
Раскольников говорил громко и указывал на него прямо рукой. Тот услышал и хотел было опять рассердиться, но одумался и ограничился
одним презрительным взглядом. Затем медленно отошел
еще шагов десять и опять остановился.
«Садись, все садись! — кричит
один,
еще молодой, с толстою такою шеей и с мясистым, красным, как морковь, лицом, — всех довезу, садись!» Но тотчас же раздается смех и восклицанья...
…Он бежит подле лошадки, он забегает вперед, он видит, как ее секут по глазам, по самым глазам! Он плачет. Сердце в нем поднимается, слезы текут.
Один из секущих задевает его по лицу; он не чувствует, он ломает свои руки, кричит, бросается к седому старику с седою бородой, который качает головой и осуждает все это.
Одна баба берет его за руку и хочет увесть; но он вырывается и опять бежит к лошадке. Та уже при последних усилиях, но
еще раз начинает лягаться.
— Да что же это я! — продолжал он, восклоняясь опять и как бы в глубоком изумлении, — ведь я знал же, что я этого не вынесу, так чего ж я до сих пор себя мучил? Ведь
еще вчера, вчера, когда я пошел делать эту… пробу, ведь я вчера же понял совершенно, что не вытерплю… Чего ж я теперь-то? Чего ж я
еще до сих пор сомневался? Ведь вчера же, сходя с лестницы, я сам сказал, что это подло, гадко, низко, низко… ведь меня от
одной мысли наяву стошнило и в ужас бросило…
Еще зимой
один знакомый ему студент, Покорев, уезжая в Харьков, сообщил ему как-то в разговоре адрес старухи Алены Ивановны, если бы на случай пришлось ему что заложить.
Он решил отнести колечко; разыскав старуху, с первого же взгляда,
еще ничего не зная о ней особенного, почувствовал к ней непреодолимое отвращение, взял у нее два «билетика» и по дороге зашел в
один плохенький трактиришко.
— Эх, брат, да ведь природу поправляют и направляют, а без этого пришлось бы потонуть в предрассудках. Без этого ни
одного бы великого человека не было. Говорят: «долг, совесть», — я ничего не хочу говорить против долга и совести, — но ведь как мы их понимаем? Стой, я тебе
еще задам
один вопрос. Слушай!
Одно ничтожнейшее обстоятельство поставило его в тупик,
еще прежде чем он сошел с лестницы.
Переведя дух и прижав рукой стукавшее сердце, тут же нащупав и оправив
еще раз топор, он стал осторожно и тихо подниматься на лестницу, поминутно прислушиваясь. Но и лестница на ту пору стояла совсем пустая; все двери были заперты; никого-то не встретилось. Во втором этаже
одна пустая квартира была, правда, растворена настежь, и в ней работали маляры, но те и не поглядели. Он постоял, подумал и пошел дальше. «Конечно, было бы лучше, если б их здесь совсем не было, но… над ними
еще два этажа».
В
одной руке
еще продолжала держать «заклад».
И если бы в ту минуту он в состоянии был правильнее видеть и рассуждать; если бы только мог сообразить все трудности своего положения, все отчаяние, все безобразие и всю нелепость его, понять при этом, сколько затруднений, а может быть, и злодейств,
еще остается ему преодолеть и совершить, чтобы вырваться отсюда и добраться домой, то очень может быть, что он бросил бы все и тотчас пошел бы сам на себя объявить, и не от страху даже за себя, а от
одного только ужаса и отвращения к тому, что он сделал.
Кох остался, пошевелил
еще раз тихонько звонком, и тот звякнул
один удар; потом тихо, как бы размышляя и осматривая, стал шевелить ручку двери, притягивая и опуская ее, чтоб убедиться
еще раз, что она на
одном запоре. Потом пыхтя нагнулся и стал смотреть в замочную скважину; но в ней изнутри торчал ключ и, стало быть, ничего не могло быть видно.
— Если у тебя
еще хоть
один только раз в твоем благородном доме произойдет скандал, так я тебя самое на цугундер, как в высоком слоге говорится.
Он бросился в угол, запустил руку под обои и стал вытаскивать вещи и нагружать ими карманы. Всего оказалось восемь штук: две маленькие коробки, с серьгами или с чем-то в этом роде, — он хорошенько не посмотрел; потом четыре небольшие сафьянные футляра.
Одна цепочка была просто завернута в газетную бумагу.
Еще что-то в газетной бумаге, кажется орден…
На Николаевском мосту ему пришлось
еще раз вполне очнуться вследствие
одного весьма неприятного для него случая.
Уж
одно то показалось ему дико и чудно, что он на том же самом месте остановился, как прежде, как будто и действительно вообразил, что может о том же самом мыслить теперь, как и прежде, и такими же прежними темами и картинами интересоваться, какими интересовался…
еще так недавно.
«Господи! скажи ты мне только
одно: знают они обо всем или
еще не знают?
— А я за тебя только
одну! Остри
еще! Заметов
еще мальчишка, я
еще волосенки ему надеру, потому что его надо привлекать, а не отталкивать. Тем, что оттолкнешь человека, — не исправишь, тем паче мальчишку. С мальчишкой вдвое осторожнее надо. Эх вы, тупицы прогрессивные, ничего-то не понимаете! Человека не уважаете, себя обижаете… А коли хочешь знать, так у нас, пожалуй, и дело
одно общее завязалось.
А опричь него в распивочной на ту пору был всего
один человек посторонний, да
еще спал на лавке другой, по знакомству, да двое наших мальчишков-с.
— А то, что если вы
еще раз… осмелитесь упомянуть хоть
одно слово… о моей матери… то я вас с лестницы кувырком спущу!
Раскольников, оставшись
один, с нетерпением и тоской поглядел на Настасью; но та
еще медлила уходить.
«Не зайдете, милый барин?» — спросила
одна из женщин довольно звонким и не совсем
еще осипшим голосом. Она была молода и даже не отвратительна —
одна из всей группы.
А Заметов, оставшись
один, сидел
еще долго на том же месте, в раздумье. Раскольников невзначай перевернул все его мысли, насчет известного пункта, и окончательно установил его мнение.
Только что Раскольников отворил дверь на улицу, как вдруг, на самом крыльце, столкнулся с входившим Разумихиным. Оба, даже за шаг
еще, не видали друг друга, так что почти головами столкнулись. Несколько времени обмеривали они
один другого взглядом. Разумихин был в величайшем изумлении, но вдруг гнев, настоящий гнев, грозно засверкал в его глазах.
—
Один? Когда
еще ходить не можешь, когда
еще рожа как полотно бледна, и задыхаешься! Дурак!.. Что ты в «Хрустальном дворце» делал? Признавайся немедленно!
— Вот тут, через три дома, — хлопотал он, — дом Козеля, немца, богатого… Он теперь, верно, пьяный, домой пробирался. Я его знаю… Он пьяница… Там у него семейство, жена, дети, дочь
одна есть. Пока
еще в больницу тащить, а тут, верно, в доме же доктор есть! Я заплачу, заплачу!.. Все-таки уход будет свой, помогут сейчас, а то он умрет до больницы-то…
— Хоть бы умереть-то дали спокойно! — закричала она на всю толпу, — что за спектакль нашли! С папиросами! Кхе-кхе-кхе! В шляпах войдите
еще!.. И то в шляпе
один… Вон! К мертвому телу хоть уважение имейте!
Всем известно, что у Семена Захаровича было много друзей и покровителей, которых он сам оставил из благородной гордости, чувствуя несчастную свою слабость, но теперь (она указала на Раскольникова) нам помогает
один великодушный молодой человек, имеющий средства и связи, и которого Семен Захарович знал
еще в детстве, и будьте уверены, Амалия Людвиговна…
Вот тут… двадцать рублей, кажется, — и если это может послужить вам в помощь, то… я…
одним словом, я зайду, — я непременно зайду… я, может быть,
еще завтра зайду…
— Немедленно спать, — решил он, осмотрев, по возможности, пациента, — а на ночь принять бы
одну штучку. Примете? Я
еще давеча заготовил… порошочек
один.
— Слушай, Разумихин, — заговорил Раскольников, — я тебе хочу сказать прямо: я сейчас у мертвого был,
один чиновник умер… я там все мои деньги отдал… и, кроме того, меня целовало сейчас
одно существо, которое, если б я и убил кого-нибудь, тоже бы…
одним словом, я там видел
еще другое
одно существо…. с огненным пером… а впрочем, я завираюсь; я очень слаб, поддержи меня… сейчас ведь и лестница…
Хотели было броситься отыскивать Петра Петровича, чтобы хоть с его помощию… потому что ведь мы были
одни, совершенно
одни, — протянула она жалобным голосом и вдруг совсем осеклась, вспомнив, что заговаривать о Петре Петровиче
еще довольно опасно, несмотря на то, «что все уже опять совершенно счастливы».
Еще немного, и это общество, эти родные, после трехлетней разлуки, этот родственный тон разговора при полной невозможности хоть об чем-нибудь говорить, — стали бы, наконец, ему решительно невыносимы. Было, однако ж,
одно неотлагательное дело, которое так или этак, а надо было непременно решить сегодня, — так решил он
еще давеча, когда проснулся. Теперь он обрадовался делу, как выходу.
В лице ее, да и во всей ее фигуре, была сверх того
одна особенная характерная черта: несмотря на свои восемнадцать лет, она казалась почти
еще девочкой, гораздо моложе своих лет, совсем почти ребенком, и это иногда даже смешно проявлялось в некоторых ее движениях.
И выходит в результате, что всё на
одну только кладку кирпичиков да на расположение коридоров и комнат в фаланстере [Фаланстеры — дворцы-общежития, о которых мечтал в своей утопии Ш. Фурье, французский социалист-утопист.] свели! фаланстера-то и готова, да натура-то у вас для фаланстеры
еще не готова, жизни хочет, жизненного процесса
еще не завершила, рано на кладбище!
— Ведь вот прорвался, барабанит! За руки держать надо, — смеялся Порфирий. — Вообразите, — обернулся он к Раскольникову, — вот так же вчера вечером, в
одной комнате, в шесть голосов, да
еще пуншем напоил предварительно, — можете себе представить? Нет, брат, ты врешь: «среда» многое в преступлении значит; это я тебе подтвержу.
Еще с более широкою самостоятельностию рождается, может быть, из десяти тысяч
один (я говорю примерно, наглядно).
Еще с более широкою — из ста тысяч
один.
— Ну-с, браните меня или нет, сердитесь иль нет, а я не могу утерпеть, — заключил опять Порфирий Петрович, — позвольте
еще вопросик
один (очень уж я вас беспокою-с!),
одну только маленькую идейку хотел пропустить, единственно только, чтобы не забыть-с…
Так, были какие-то мысли или обрывки мыслей, какие-то представления, без порядка и связи, — лица людей, виденных им
еще в детстве или встреченных где-нибудь
один только раз и об которых он никогда бы и не вспомнил; колокольня В—й церкви; биллиард в
одном трактире и какой-то офицер у биллиарда, запах сигар в какой-то подвальной табачной лавочке, распивочная, черная лестница, совсем темная, вся залитая помоями и засыпанная яичными скорлупами, а откуда-то доносится воскресный звон колоколов…
Прошло минут с десять. Было
еще светло, но уже вечерело. В комнате была совершенная тишина. Даже с лестницы не приносилось ни
одного звука. Только жужжала и билась какая-то большая муха, ударяясь с налета об стекло. Наконец, это стало невыносимо: Раскольников вдруг приподнялся и сел на диване.
А кстати: не припомните ли вы, Родион Романович, как несколько лет тому назад,
еще во времена благодетельной гласности, осрамили у нас всенародно и вселитературно
одного дворянина — забыл фамилию! — вот
еще немку-то отхлестал в вагоне, помните?
— Нет, вы вот что сообразите, — закричал он, — назад тому полчаса мы друг друга
еще и не видывали, считаемся врагами, между нами нерешенное дело есть; мы дело-то бросили и эвона в какую литературу заехали! Ну, не правду я сказал, что мы
одного поля ягоды?
Петр Петрович несколько секунд смотрел на него с бледным и искривленным от злости лицом; затем повернулся, вышел, и, уж конечно, редко кто-нибудь уносил на кого в своем сердце столько злобной ненависти, как этот человек на Раскольникова. Его, и его
одного, он обвинял во всем. Замечательно, что, уже спускаясь с лестницы, он все
еще воображал, что дело
еще, может быть, совсем не потеряно и, что касается
одних дам, даже «весьма и весьма» поправимое.
— Я думаю, что у него очень хорошая мысль, — ответил он. — О фирме, разумеется, мечтать заранее не надо, но пять-шесть книг действительно можно издать с несомненным успехом. Я и сам знаю
одно сочинение, которое непременно пойдет. А что касается до того, что он сумеет повести дело, так в этом нет и сомнения: дело смыслит… Впрочем, будет
еще время вам сговориться…
Весь этот позор, очевидно, коснулся ее только механически; настоящий разврат
еще не проник ни
одною каплей в ее сердце: он это видел; она стояла перед ним наяву…