Неточные совпадения
Подле бабушкиной могилы, на которой
была плита,
была и маленькая могилка его меньшого
брата, умершего шести месяцев и которого он тоже совсем не знал и не мог помнить: но ему сказали, что у него
был маленький
брат, и он каждый раз, как посещал кладбище, религиозно и почтительно крестился над могилкой, кланялся ей и целовал ее.
— Эх,
брат, да ведь природу поправляют и направляют, а без этого пришлось бы потонуть в предрассудках. Без этого ни одного бы великого человека не
было. Говорят: «долг, совесть», — я ничего не хочу говорить против долга и совести, — но ведь как мы их понимаем? Стой, я тебе еще задам один вопрос. Слушай!
Не то чтоб он понимал, но он ясно ощущал, всею силою ощущения, что не только с чувствительными экспансивностями, как давеча, но даже с чем бы то ни
было ему уже нельзя более обращаться к этим людям в квартальной конторе, и
будь это всё его родные
братья и сестры, а не квартальные поручики, то и тогда ему совершенно незачем
было бы обращаться к ним и даже ни в каком случае жизни; он никогда еще до сей минуты не испытывал подобного странного и ужасного ощущения.
— Неужели уж так плохо? Да ты,
брат, нашего
брата перещеголял, — прибавил он, глядя на лохмотья Раскольникова. — Да садись же, устал небось! — и когда тот повалился на клеенчатый турецкий диван, который
был еще хуже его собственного, Разумихин разглядел вдруг, что гость его болен.
Вот ты всегда утверждал, что я глуп, ей-богу,
брат,
есть глупее меня!
— Это денег-то не надо! Ну, это,
брат, врешь, я свидетель! Не беспокойтесь, пожалуйста, это он только так… опять вояжирует. [Вояжирует — здесь: грезит, блуждает в царстве снов (от фр. voyager — путешествовать).] С ним, впрочем, это и наяву бывает… Вы человек рассудительный, и мы
будем его руководить, то
есть попросту его руку водить, он и подпишет. Принимайтесь-ка…
— Браво! А теперь,
брат, хочешь
есть?
—
Будем ценить-с. Ну так вот,
брат, чтобы лишнего не говорить, я хотел сначала здесь электрическую струю повсеместно пустить, так чтобы все предрассудки в здешней местности разом искоренить; но Пашенька победила. Я,
брат, никак и не ожидал, чтоб она
была такая… авенантненькая [Авенантненькая — приятная, привлекательная (от фр. avenant).]… а? Как ты думаешь?
— Вижу,
брат, — проговорил он через минуту, — что опять из себя дурака свалял. Думал
было тебя развлечь и болтовней потешить, а, кажется, только желчь нагнал.
— Да лихо,
брат, поспал: вечер на дворе, часов шесть
будет. Часов шесть с лишком спал…
— Нет уж,
брат Родя, не противься, потом поздно
будет; да и я всю ночь не засну, потому без мерки, наугад покупал.
— А журнал, это
есть, братец ты мой, такие картинки, крашеные, и идут они сюда к здешним портным каждую субботу, по почте, из-за границы, с тем то
есть, как кому одеваться, как мужскому, равномерно и женскому полу. Рисунок, значит. Мужской пол все больше в бекешах пишется, а уж по женскому отделению такие,
брат, суфлеры, что отдай ты мне все, да и мало!
Я тогда Заметова немного поколотил, — это между нами,
брат; пожалуйста, и намека не подавай, что знаешь; я заметил, что он щекотлив; у Лавизы
было, — но сегодня, сегодня все стало ясно.
— То
есть не в сумасшедшие. Я,
брат, кажется, слишком тебе разболтался… Поразило, видишь ли, его давеча то, что тебя один только этот пункт интересует; теперь ясно, почему интересует; зная все обстоятельства… и как это тебя раздражило тогда и вместе с болезнью сплелось… Я,
брат, пьян немного, только черт его знает, у него какая-то
есть своя идея… Я тебе говорю: на душевных болезнях помешался. А только ты плюнь…
Авдотья Романовна
была бледна; рука ее дрожала в руке
брата.
Авдотья Романовна пристально вглядывалась в
брата и ждала дальше. Обе уже
были предуведомлены о ссоре Настасьей, насколько та могла понять и передать, и исстрадались в недоумении и ожидании.
—
Брат, подумай, что ты говоришь! — вспыльчиво начала
было Авдотья Романовна, но тотчас же удержалась. — Ты, может
быть, теперь не в состоянии, ты устал, — кротко сказала она.
Но, несмотря на ту же тревогу, Авдотья Романовна хоть и не пугливого
была характера, но с изумлением и почти даже с испугом встречала сверкающие диким огнем взгляды друга своего
брата, и только беспредельная доверенность, внушенная рассказами Настасьи об этом странном человеке, удержала ее от покушения убежать от него и утащить за собою свою мать.
Лицом она
была похожа на
брата, но ее даже можно
было назвать красавицей.
Волосы у нее
были темно-русые, немного светлей, чем у
брата; глаза почти черные, сверкающие, гордые и в то же время иногда, минутами, необыкновенно добрые.
— Ну да, как-то так нельзя, да и только! Тут,
брат, втягивающее начало
есть.
Он увидал бы, если б
был проницательнее, что чувствительного настроения тут отнюдь не
было, а
было даже нечто совсем напротив. Но Авдотья Романовна это заметила. Она пристально и с беспокойством следила за
братом.
—
Брат, — твердо и тоже сухо отвечала Дуня, — во всем этом
есть ошибка с твоей стороны. Я за ночь обдумала и отыскала ошибку. Все в том, что ты, кажется, предполагаешь, будто я кому-то и для кого-то приношу себя в жертву. Совсем это не так. Я просто для себя выхожу, потому что мне самой тяжело; а затем, конечно,
буду рада, если удастся
быть полезною родным, но в моей решимости это не самое главное побуждение…
— Н-нет, — отвечала Дунечка, оживляясь, — я очень поняла, что это слишком наивно выражено и что он, может
быть, только не мастер писать… Это ты хорошо рассудил,
брат. Я даже не ожидала…
— То
есть не то чтобы… видишь, в последнее время, вот как ты заболел, мне часто и много приходилось об тебе поминать… Ну, он слушал… и как узнал, что ты по юридическому и кончить курса не можешь, по обстоятельствам, то сказал: «Как жаль!» Я и заключил… то
есть все это вместе, не одно ведь это; вчера Заметов… Видишь, Родя, я тебе что-то вчера болтал в пьяном виде, как домой-то шли… так я,
брат, боюсь, чтоб ты не преувеличил, видишь…
— Ведь вот прорвался, барабанит! За руки держать надо, — смеялся Порфирий. — Вообразите, — обернулся он к Раскольникову, — вот так же вчера вечером, в одной комнате, в шесть голосов, да еще пуншем
напоил предварительно, — можете себе представить? Нет,
брат, ты врешь: «среда» многое в преступлении значит; это я тебе подтвержу.
— Просьба ваша, чтобы
брата не
было при нашем свидании, не исполнена единственно по моему настоянию, — сказала Дуня. — Вы писали, что
были братом оскорблены; я думаю, что это надо немедленно разъяснить и вы должны помириться. И если Родя вас действительно оскорбил, то он должен и
будет просить у вас извинения.
— Я вам не про то, собственно, говорила, Петр Петрович, — немного с нетерпением перебила Дуня, — поймите хорошенько, что все наше будущее зависит теперь от того, разъяснится ли и уладится ли все это как можно скорей, или нет? Я прямо, с первого слова говорю, что иначе не могу смотреть, и если вы хоть сколько-нибудь мною дорожите, то хоть и трудно, а вся эта история должна сегодня же кончиться. Повторяю вам, если
брат виноват, он
будет просить прощения.
— Нет, я, я более всех виновата! — говорила Дунечка, обнимая и целуя мать, — я польстилась на его деньги, но, клянусь,
брат, я и не воображала, чтоб это
был такой недостойный человек! Если б я разглядела его раньше, я бы ни на что не польстилась! Не вини меня,
брат!
Дуня смотрела на
брата с недоверчивым удивлением. В руках его
была фуражка; он готовился выйти.
Не стану теперь описывать, что
было в тот вечер у Пульхерии Александровны, как воротился к ним Разумихин, как их успокоивал, как клялся, что надо дать отдохнуть Роде в болезни, клялся, что Родя придет непременно,
будет ходить каждый день, что он очень, очень расстроен, что не надо раздражать его; как он, Разумихин,
будет следить за ним, достанет ему доктора хорошего, лучшего, целый консилиум… Одним словом, с этого вечера Разумихин стал у них сыном и
братом.
«И многие из иудеев пришли к Марфе и Марии утешать их в печали о
брате их. Марфа, услыша, что идет Иисус, пошла навстречу ему; Мария же сидела дома. Тогда Марфа сказала Иисусу: господи! если бы ты
был здесь, не умер бы
брат мой. Но и теперь знаю, что чего ты попросишь у бога, даст тебе бог».
«Мария же, пришедши туда, где
был Иисус, и увидев его, пала к ногам его; и сказала ему: господи! если бы ты
был здесь, не умер бы
брат мой. Иисус, когда увидел ее плачущую и пришедших с нею иудеев плачущих, сам восскорбел духом и возмутился. И сказал: где вы положили его? Говорят ему: господи! поди и посмотри. Иисус прослезился. Тогда иудеи говорили: смотри, как он любил его. А некоторые из них сказали: не мог ли сей, отверзший очи слепому, сделать, чтоб и этот не умер?»
— Не сердись,
брат, я только на одну минуту, — сказала Дуня. Выражение лица ее
было задумчивое, но не суровое. Взгляд
был ясный и тихий. Он видел, что и эта с любовью пришла к нему.
Я пошел
было тотчас к Софье Семеновне, потому,
брат, я хотел все разузнать, — прихожу, смотрю: гроб стоит, дети плачут.
— Прощай, Родион. Я,
брат…
было одно время… а впрочем, прощай, видишь,
было одно время… Ну, прощай! Мне тоже пора.
Пить не
буду. Теперь не надо… врешь!
— Вот ваше письмо, — начала она, положив его на стол. — Разве возможно то, что вы пишете? Вы намекаете на преступление, совершенное будто бы
братом. Вы слишком ясно намекаете, вы не смеете теперь отговариваться. Знайте же, что я еще до вас слышала об этой глупой сказке и не верю ей ни в одном слове. Это гнусное и смешное подозрение. Я знаю историю и как и отчего она выдумалась. У вас не может
быть никаких доказательств. Вы обещали доказать: говорите же! Но заранее знайте, что я вам не верю! Не верю!..
— Нечего и говорить, что вы храбрая девушка. Ей-богу, я думал, что вы попросите господина Разумихина сопровождать вас сюда. Но его ни с вами, ни кругом вас не
было, я таки смотрел: это отважно, хотели, значит, пощадить Родиона Романыча. Впрочем, в вас все божественно… Что же касается до вашего
брата, то что я вам скажу? Вы сейчас его видели сами. Каков?
— Господин Разумихин? Статью вашего
брата? В журнале?
Есть такая статья? Не знал я. Вот, должно
быть, любопытно-то! Но куда же вы, Авдотья Романовна?
Образ несчастного
брата под конец выступил сам собою, нарисовался точно и ясно; тут не могло
быть и ошибок, потому что всё
были верные факты.