— Андрей Петрович, — схватил я его за руку, не подумав и почти в вдохновении, как часто со мною случается (дело было почти в темноте), — Андрей Петрович, я молчал, — ведь вы видели это, — я все молчал до сих пор, знаете для чего? Для того, чтоб избегнуть ваших тайн. Я прямо положил их не знать никогда. Я — трус, я боюсь, что ваши тайны вырвут вас из моего сердца уже совсем, а я не хочу этого. А
коли так, то зачем бы и вам знать мои секреты? Пусть бы и вам все равно, куда бы я ни пошел! Не так ли?
Неточные совпадения
—
Коли слушали,
так, конечно, знаете, потому что вы — вы! Как вы о нем думаете? Простите за скорый вопрос, но мне нужно. Именно как вы бы думали, собственно ваше мнение необходимо.
А
коли начал удостоивать, то
так тебе, сыну любви, и надо.
Входит барыня: видим, одета уж очень хорошо, говорит-то хоть и по-русски, но немецкого как будто выговору: „Вы, говорит, публиковались в газете, что уроки даете?“
Так мы ей обрадовались тогда, посадили ее, смеется
так она ласково: „Не ко мне, говорит, а у племянницы моей дети маленькие;
коли угодно, пожалуйте к нам, там и сговоримся“.
Потом помолчала, вижу,
так она глубоко дышит: «Знаете, — говорит вдруг мне, — маменька, кабы мы были грубые, то мы бы от него, может, по гордости нашей, и не приняли, а что мы теперь приняли, то тем самым только деликатность нашу доказали ему, что во всем ему доверяем, как почтенному седому человеку, не правда ли?» Я сначала не
так поняла да говорю: «Почему, Оля, от благородного и богатого человека благодеяния не принять,
коли он сверх того доброй души человек?» Нахмурилась она на меня: «Нет, говорит, маменька, это не то, не благодеяние нужно, а „гуманность“ его, говорит, дорога.
А деньги
так даже лучше бы было нам и совсем не брать, маменька:
коли уж он место обещался достать, то и того достаточно… хоть мы и нуждаемся».
Версилов, говорит, это точь-в-точь как генералы здешние, которых в газетах описывают; разоденется генерал во все ордена и пойдет по всем гувернанткам, что в газетах публикуются, и ходит и что надо находит; а
коли не найдет чего надо, посидит, поговорит, наобещает с три короба и уйдет, — все-таки развлечение себе доставил».
— А что ж ты сама со мной не заговаривала,
коли я был
такой дурак?
— А вот
такие сумасшедшие в ярости и пишут, когда от ревности да от злобы ослепнут и оглохнут, а кровь в яд-мышьяк обратится… А ты еще не знал про него, каков он есть! Вот его и прихлопнут теперь за это,
так что только мокренько будет. Сам под секиру лезет! Да лучше поди ночью на Николаевскую дорогу, положи голову на рельсы, вот и оттяпали бы ее ему,
коли тяжело стало носить! Тебя-то что дернуло говорить ему! Тебя-то что дергало его дразнить? Похвалиться вздумал?
— Ничего ему не будет, мама, никогда ему ничего не бывает, никогда ничего с ним не случится и не может случиться. Это
такой человек! Вот Татьяна Павловна, ее спросите,
коли не верите, вот она. (Татьяна Павловна вдруг вошла в комнату.) Прощайте, мама. Я к вам сейчас, и когда приду, опять спрошу то же самое…
Странно, во мне всегда была, и, может быть, с самого первого детства,
такая черта:
коли уж мне сделали зло, восполнили его окончательно, оскорбили до последних пределов, то всегда тут же являлось у меня неутолимое желание пассивно подчиниться оскорблению и даже пойти вперед желаниям обидчика: «Нате, вы унизили меня,
так я еще пуще сам унижусь, вот смотрите, любуйтесь!» Тушар бил меня и хотел показать, что я — лакей, а не сенаторский сын, и вот я тотчас же сам вошел тогда в роль лакея.
Я знаю, что товарищи смеются и презирают меня за это, отлично знаю, но мне это-то и любо: «
Коли захотели, чтоб я был лакей, ну
так вот я и лакей, хам —
так хам и есть».
— Да и прыткий, ух какой, — улыбнулся опять старик, обращаясь к доктору, — и в речь не даешься; ты погоди, дай сказать: лягу, голубчик, слышал, а по-нашему это вот что: «
Коли ляжешь,
так, пожалуй, уж и не встанешь», — вот что, друг, у меня за хребтом стоит.
Коли складно по-вашему,
так завтра утром приводи мальчика, не все ему в бабки играть».
— Ты еще маленький, а она над тобою смеется — вот что! У нас была одна
такая добродетель в Москве: ух как нос подымала! а затрепетала, когда пригрозили, что все расскажем, и тотчас послушалась; а мы взяли и то и другое: и деньги и то — понимаешь что? Теперь она опять в свете недоступная — фу ты, черт, как высоко летает, и карета какая, а
коли б ты видел, в каком это было чулане! Ты еще не жил; если б ты знал, каких чуланов они не побоятся…
— Да, ты сказал, что у тебя есть
такое письмо; я и подумал: как же он,
коли есть
такое письмо, свое теряет?
— Как он узнал? О, он знает, — продолжала она отвечать мне, но с
таким видом, как будто и забыв про меня и точно говоря с собою. — Он теперь очнулся. Да и как ему не знать, что я его простила,
коли он знает наизусть мою душу? Ведь знает же он, что я сама немножко в его роде.