Неточные совпадения
— Коли слушали, так, конечно, знаете, потому что
вы —
вы!
Как вы о нем
думаете? Простите за скорый вопрос, но мне нужно. Именно
как вы бы
думали, собственно ваше мнение необходимо.
— Так ты уже распорядился; а я, признаюсь,
думал, что ты не станешь просить;
какие же
вы, однако, все теперь ловкие! Нынче нет молодежи, Татьяна Павловна.
— Гм, да-с. Нет-с, позвольте;
вы покупаете в лавке вещь, в другой лавке рядом другой покупатель покупает другую вещь,
какую бы
вы думали? Деньги-с, у купца, который именуется ростовщиком-с… потому что деньги есть тоже вещь, а ростовщик есть тоже купец…
Вы следите?
Да уж в меня-то
вы, я
думаю, продолжаете верить: ведь знаете,
как я
вам предана.
— То есть
вы, собственно, про озноб или про кровоизлияние? Между тем факт известен, что очень многие из тех, которые в силах
думать о своей предстоящей смерти, самовольной или нет, весьма часто наклонны заботиться о благообразии вида, в
каком останется их труп. В этом смысле и Крафт побоялся излишнего кровоизлияния.
— А я все ждала, что поумнеешь. Я выглядела
вас всего с самого начала, Аркадий Макарович, и
как выглядела, то и стала так
думать: «Ведь он придет же, ведь уж наверно кончит тем, что придет», — ну, и положила
вам лучше эту честь самому предоставить, чтоб
вы первый-то сделали шаг: «Нет,
думаю, походи-ка теперь за мной!»
— Я всегда робел прежде. Я и теперь вошел, не зная, что говорить.
Вы думаете, я теперь не робею? Я робею. Но я вдруг принял огромное решение и почувствовал, что его выполню. А
как принял это решение, то сейчас и сошел с ума и стал все это говорить… Выслушайте, вот мои два слова: шпион я ваш или нет? Ответьте мне — вот вопрос!
Я подозревал коварство, грубое кокетство и был несчастен… потому что не мог с
вами соединить эту мысль… в последние дни я
думал день и ночь; и вдруг все становится ясно
как день!
— Боже,
как я виноват перед
вами! — вскричал он с глубокою горестью. — О,
как гнусно я
думал об
вас в моей мнительности… Простите меня, Аркадий Макарович!
—
Вы думаете? — остановился он передо мной, — нет,
вы еще не знаете моей природы! Или… или я тут, сам не знаю чего-нибудь: потому что тут, должно быть, не одна природа. Я
вас искренно люблю, Аркадий Макарович, и, кроме того, я глубоко виноват перед
вами за все эти два месяца, а потому я хочу, чтобы
вы,
как брат Лизы, все это узнали: я ездил к Анне Андреевне с тем, чтоб сделать ей предложение, а не отказываться.
— И неужели же
вы могли
подумать, — гордо и заносчиво вскинул он вдруг на меня глаза, — что я, я способен ехать теперь, после такого сообщения, к князю Николаю Ивановичу и у него просить денег! У него, жениха той невесты, которая мне только что отказала, —
какое нищенство,
какое лакейство! Нет, теперь все погибло, и если помощь этого старика была моей последней надеждой, то пусть гибнет и эта надежда!
— Андрей Петрович, — схватил я его за руку, не
подумав и почти в вдохновении,
как часто со мною случается (дело было почти в темноте), — Андрей Петрович, я молчал, — ведь
вы видели это, — я все молчал до сих пор, знаете для чего? Для того, чтоб избегнуть ваших тайн. Я прямо положил их не знать никогда. Я — трус, я боюсь, что ваши тайны вырвут
вас из моего сердца уже совсем, а я не хочу этого. А коли так, то зачем бы и
вам знать мои секреты? Пусть бы и
вам все равно, куда бы я ни пошел! Не так ли?
— Он, знаете, — циник, — усмехнулся мне мальчик, — и
вы думаете, что он не умеет по-французски? Он
как парижанин говорит, а он только передразнивает русских, которым в обществе ужасно хочется вслух говорить между собою по-французски, а сами не умеют…
— Был, поклонился ему и помолился о нем.
Какой спокойный, благообразный лик у него, мама! Спасибо
вам, мама, что не пожалели ему на гроб. Мне сначала это странно показалось, но тотчас же
подумал, что и сам то же бы сделал.
Но что мучило меня до боли (мимоходом, разумеется, сбоку, мимо главного мучения) — это было одно неотвязчивое, ядовитое впечатление — неотвязчивое,
как ядовитая, осенняя муха, о которой не
думаешь, но которая вертится около
вас, мешает
вам и вдруг пребольно укусит. Это было лишь воспоминание, одно происшествие, о котором я еще никому на свете не сказывал. Вот в чем дело, ибо надобно же и это где-нибудь рассказать.
— Я, конечно,
вас обижаю, — продолжал он
как бы вне себя. — Это в самом деле, должно быть, то, что называют страстью… Я одно знаю, что я при
вас кончен; без
вас тоже. Все равно без
вас или при
вас, где бы
вы ни были,
вы все при мне. Знаю тоже, что я могу
вас очень ненавидеть, больше, чем любить… Впрочем, я давно ни об чем не
думаю — мне все равно. Мне жаль только, что я полюбил такую,
как вы…
— Чего
вам?
вам дико, что я так говорю? — улыбнулся он бледной улыбкой. — Я
думаю, что если б только это могло
вас прельстить, то я бы простоял где-нибудь тридцать лет столпником на одной ноге… Я вижу:
вам меня жаль; ваше лицо говорит: «Я бы полюбила тебя, если б могла, но я не могу»… Да? Ничего, у меня нет гордости. Я готов,
как нищий, принять от
вас всякую милостыню — слышите, всякую… У нищего
какая же гордость?
Я буду
думать о
вас всю мою жизнь
как о драгоценнейшем человеке,
как о величайшем сердце,
как о чем-то священном из всего, что могу уважать и любить.
Неточные совпадения
Городничий. Что, голубчики,
как поживаете?
как товар идет ваш? Что, самоварники, аршинники, жаловаться? Архиплуты, протобестии, надувалы мирские! жаловаться? Что, много взяли? Вот,
думают, так в тюрьму его и засадят!.. Знаете ли
вы, семь чертей и одна ведьма
вам в зубы, что…
Идем домой понурые… // Два старика кряжистые // Смеются… Ай, кряжи! // Бумажки сторублевые // Домой под подоплекою // Нетронуты несут! //
Как уперлись: мы нищие — // Так тем и отбоярились! //
Подумал я тогда: // «Ну, ладно ж! черти сивые, // Вперед не доведется
вам // Смеяться надо мной!» // И прочим стало совестно, // На церковь побожилися: // «Вперед не посрамимся мы, // Под розгами умрем!»
У
вас товар некупленный, // Из
вас на солнце топится // Смола,
как из сосны!» // Опять упали бедные // На дно бездонной пропасти, // Притихли, приубожились, // Легли на животы; // Лежали, думу
думали // И вдруг запели.
—
Как не
думала? Если б я была мужчина, я бы не могла любить никого, после того
как узнала
вас. Я только не понимаю,
как он мог в угоду матери забыть
вас и сделать
вас несчастною; у него не было сердца.
— Это было рано-рано утром.
Вы, верно, только проснулись. Maman ваша спала в своем уголке. Чудное утро было. Я иду и
думаю: кто это четверней в карете? Славная четверка с бубенчиками, и на мгновенье
вы мелькнули, и вижу я в окно —
вы сидите вот так и обеими руками держите завязки чепчика и о чем-то ужасно задумались, — говорил он улыбаясь. —
Как бы я желал знать, о чем
вы тогда
думали. О важном?