Неточные совпадения
— Сделайте одолжение, — прибавила тотчас же довольно миловидная молоденькая женщина, очень скромно одетая, и, слегка поклонившись мне, тотчас же вышла. Это была жена его, и, кажется, по виду она тоже спорила, а ушла теперь
кормить ребенка. Но в комнате оставались еще две дамы — одна очень небольшого роста,
лет двадцати, в черном платьице и тоже не из дурных, а другая
лет тридцати, сухая и востроглазая. Они сидели, очень слушали, но в разговор не вступали.
Позвольте-с: у меня был товарищ, Ламберт, который говорил мне еще шестнадцати
лет, что когда он будет богат, то самое большое наслаждение его будет
кормить хлебом и мясом собак, когда дети бедных будут умирать с голоду; а когда им топить будет нечем, то он купит целый дровяной двор, сложит в поле и вытопит поле, а бедным ни полена не даст.
Крестовоздвиженский (подобострастно улыбаясь). Это справедливо, ваше высокородие, изволили заметить, что приказные больше от скуки, а не то так из того женятся, что
год кормить обещают или там сюртук сошьют-с.
— Да как же другие-то рекруты живут? Конечно, тяжело сначала, а потом привыкают, и, смотришь, выходит славный солдат. Тебя, должно быть, мать забаловала; пряничками да молочком до восемнадцати
лет кормила.
— Прощай, матушка Ока!.. — сказал Глеб, бессильно опуская на грудь голову, но не отнимая тусклых глаз своих от окна. — Прощай, кормилица… Пятьдесят
лет кормила ты меня и семью мою… Благословенна вода твоя! Благословенны берега твои!.. Нам уж больше не видаться с тобой!.. Прощай и вы!.. — проговорил он, обращаясь к присутствующим. — Прощай, жена!..
Бессеменов. Я могу и подписку взять… есть за что, так я думаю. С десяти
лет кормил, поил, обувал, одевал… до двадцати семи… Н-да…
Неточные совпадения
Вы собирали его, может быть, около
года, с заботами, со старанием, хлопотами; ездили, морили пчел,
кормили их в погребе целую зиму; а мертвые души дело не от мира сего.
И вот по родственным обедам // Развозят Таню каждый день // Представить бабушкам и дедам // Ее рассеянную лень. // Родне, прибывшей издалеча, // Повсюду ласковая встреча, // И восклицанья, и хлеб-соль. // «Как Таня выросла! Давно ль // Я, кажется, тебя крестила? // А я так на руки брала! // А я так за уши драла! // А я так пряником
кормила!» // И хором бабушки твердят: // «Как наши годы-то летят!»
Легко ли в шестьдесят пять
лет // Тащиться мне к тебе, племянница?.. — Мученье! // Час битый ехала с Покровки, силы нет; // Ночь — светопреставленье! // От скуки я взяла с собой // Арапку-девку да собачку; — // Вели их
накормить, ужо, дружочек мой, // От ужина сошли подачку. // Княгиня, здравствуйте!
— Сию минуту, Василий Иваныч, стол накрыт будет, сама в кухню сбегаю и самовар поставить велю, все будет, все. Ведь три
года его не видала, не
кормила, не поила, легко ли?
— Был у меня сын… Был Петр Маракуев, студент, народолюбец. Скончался в ссылке. Сотни юношей погибают, честнейших! И — народ погибает. Курчавенький казачишка хлещет нагайкой стариков, которые по полусотне
лет царей сыто
кормили, епископов, вас всех, всю Русь… он их нагайкой, да! И гогочет с радости, что бьет и что убить может, а — наказан не будет! А?